Вот, пожалуй, и все, что я хотела сказать тебе сегодня, дорогой друг и товарищ.

При встрече всякие мелкие и крупные подробности.

Нежно целую, только ты от этого не зазнавайся.

Л.

9. VIII. 66.»

Я переживал письмо.

«Нежно целую» — это самое главное.

А что за компания из четырех человек?

«Наконец пошел дождь и появилась у меня возможность написать письма». Неужели нельзя было выкроить полчаса раньше? А если бы дождь не пошел?

Обычный конверт — могла бы послать авиа, тогда бы не тащилось одиннадцать дней.

«Мелкие и крупные подробности» — все-таки, может быть, разочаровалась она в своем Мише?!

Каким-то образом по нашему отряду пронесся слух, что я получил любовное письмо. Это вызвало легкую сенсацию, меня поздравляли, девицы шушукались уважительно, я расслышал слова:

— Настоящее чувство.

Дело в том, что все эти два месяца среди природы (мы рубили домики нового поселка), когда обстановка так благоприятствовала любви, я держался стоиком и аскетом, чем заслужил репутацию отчасти гамлетовскую.

Встреча — тоже этап. Еще более важный этап. Мне казалось, произойдет нечто удивительное. Мы бросимся друг к другу, не в силах от волнения и радости сказать ни слова, — ну, в общем, что-то в этом роде.

Первое, что я сделал в институте: посмотрел по расписанию, где их группа. Вот, наконец, и перерыв. Вот и она, загорелая и такая красивая, какой я ее еще никогда не видел!

Она сказала:

— Привет! Хорошо, что ты зашел, мне нужно предупредить: меня сегодня встретит муж, так что ты не маячь. Ой, я так рада тебя видеть! Хочется поговорить — но в другой раз. Извини, сейчас бегу.

Вот и бросились друг к другу в волнении и радости.

Все-таки я решил помаячить: хотелось хоть издали посмотреть на мужа, многообещающего счастливца.

Да, впечатление он мог произвести — на тех, кто любит мужчин такого сорта. Вылитый профессор Челленджер! Маленького роста, но с широкой грудью и мощными руками, весь в курчавой дремучей бороде. Мне такие типы никогда не нравились, а в дремучей бороде чудится что-то посконное, допетровское.

Он по-хозяйски взял Бемби под руку и увел.

Вот и встретились.

А через неделю мы оказались с Бемби в одной компании. Уж не помню, что отмечали. Большинство ребят было из ее группы, а меня пригласили ради нее — я же пользовался статусом признанного поклонника.

Всем налили, но она не выпила. Как тут стали изощряться, особенно Валька Травников:

— Лилька, ты чего?

— Завязала?

— В монастырь собралась?

А мне сразу стало холодно: я-то сразу понял, в чем дело.

Она ушла рано. Я, естественно, с нею. Мы долго молчали.

Мне было трудно выговорить простые слова вопроса, но в конце концов я решился. Я люблю ясность. Конечно, я и так все понимал, но вдруг она просто нездорова?

— Ты беременна?

— Да.

— Поздравляю. Когда собираешься родить?

— Обещают в марте.

Ну вот, теперь все постепенно и кончится. Ребенок укрепит семью. А забот будет столько, что не останется времени на дурацкие фильмы.

А в августе, когда она ходила по горам, когда писала мне письмо, она уже знала. Вот и мелкая подробность.

Мы по-прежнему уходили из института вместе, но теперь каждая наша прогулка была окрашена грустью прощания.

А Бемби хорошела. Никаких пятен не появилось у нее на коже, никаких отеков.

Однажды мы зашли в мороженицу. Свободного столика не нашлось, мы сели рядом с пожилой женщиной. Та смотрела на нас умиленно и наконец не выдержала:

— Какие вы оба молоденькие, хорошенькие. Сами дети, а уже ребеночка хотят иметь.

Вот уж я не считал себя ребенком! Но все равно приятно — приятно, что нас объединяют в комплименте.

Вообще нам везло на соседок в мороженицах. Другой раз я удостоился персонального комплимента. Когда я отошел к стойке, старушка соседка сказала Бемби:

— Какие у твоего мужа, деточка, красивые зубы. Бемби рассказала со смехом, я вздохнул, услышав «у твоего мужа, деточка».

Зашла Бемби и ко мне. Я бережно с нею разговаривал и не пытался целоваться: ведь теперь она окончательно принадлежит другому.

Зимнюю сессию она сдала, а после каникул уже не появилась в институте. Значит, кончилось наконец затянувшееся прощание. Увидимся ли когда-нибудь? И как?

Снова в голове у меня зазвучали диалоги, никогда не произнесенные в жизни. Я больше не упрекал. Почти не упрекал. Просто я пытался представить, как будет дальше. Это стало манией. Я сидел над книгой, а в голове снова и снова разыгрывалась та же сцена.

Двадцать лет спустя.

Я сижу один в квартире. Вечерний уют: приглушенный свет, интересная книга, рюмка вина. Жена ушла к подруге. Я женат уже лет пятнадцать. Жена — полноватая добрая женщина, носит яркие халаты, хорошо готовит, любит меня…

Да, так, значит, я читаю, пью понемногу вино.

Звонок.

Кто бы это? Жены дома нет, придется самому с чайником возиться… Открываю. На лестнице у нас темно, как всегда. Худенькая невысокая женщина. Лица не разобрать.

«Здравствуй, Стрельцов».

Голос не изменился за двадцать лет. «Бемби! Вот зто да! Бемби!» «Что же, зайти можно?»

«Ну что ты, еще спрашиваешь! Сюда. Слушай: я тебя поцелую. Вот так. Какая же ты прежняя!»

«Ты, Стрельцов, все с комплиментами. Я уже старая».

«Да нет же! Ну конечно… Но все равно прежняя». «И ты не меняешься. И лестница все та же, из-за которой я за тебя не вышла». «Бемби!»

«И по-прежнему у тебя нет чувства, что у тебя нет чувства юмора».

«Бемби! Ты в командировке?»

«Я уже год здесь снова. Мишка мой отпрофессорствовал в Перми, получил кафедру здесь».

«Год? И ты только сейчас зашла?!»

«Жизнь такая: кручусь все время. Да и храбрости надо было набраться».

«Почему храбрости?»

«Все потому же. Потому что мы уже под гору. В суете этого почти не замечаешь, а тут сразу. Мы не виделись, и для тебя я оставалась молодой. Нет, правда… Ну ладно, расскажи, как ты прожил. Потом я расскажу».

«Обычный инженер в обычном институте… Черт знает, каждый день какие-то события, а в результате рассказывать нечего. Несколько мелких изобретений. Недавно назначили старшим группы. Вот веришь, нечего больше рассказывать. А ведь двадцать лет! День за днем, день за днем… Ничего живу, доволен».

«Где твоя жена?»

«Откуда ты знаешь, что я женат?»

«Не помню, рассказывал кто-то. Да и по обстановке видно».

«Пошла к подруге».

«Счастлив?»

«Да, нормально».

«Дети?»

«Детей не было. А ты?»

«Обычный инженер, как ты выразился. В Перми. Теперь вот здесь. Ваське уже двадцать скоро. Тоже в нашем институте. Представляешь, в тех же коридорах. Ухаживает за кем-то. В тех же коридорах!»

«Да, в тех же коридорах… Как твой муж? Уж он-то добился, да?»

«Профессор университета, дальше куда уж. Да я и не сомневалась никогда».

«И я не сомневался… А помнишь, ты меня ругала, что я за тобой бегаю, вместо того чтоб наукой заниматься?»

«Правильно ругала: хотела вывести в люди. А то бегает недоросль: у мамы на шее, а туда же — замуж зовет!»

«Я и теперь не знаю, вышел в люди или нет».

«Если откровенно, я тебе, Стрельцов, желала большего. Ты ведь у нас считался талантом. Ты не обижайся, конечно».

«Чего ж обижаться, правильно. Я сам тогда думал, что к сорока буду по крайней мере членкором. Несколько крупных изобретений. Смешно теперь. Понимаешь, всю жизнь работал честно, но сверх положенного не лез. Внутренней пружины не было, которая, знаешь, толкает все время. Да я и не пожалел об этом ни разу, сейчас только вдруг… Да, твой муж добился большего… О, черт!»

«Кашляешь? Наверное, так и не научился шарф носить. Вечно шея голая, пальто нараспашку. Куда жена смотрит?»

«Ерунда… Но все равно я ни за что не верил, что ты любишь мужа».

«Знаешь, Стрельцов, теперь можно признаться: я Мишу очень-очень уважаю и ценю как человека, и тогда, и сейчас; тебя вполовину так не уважала и не ценила. Но по-девичьи, без причин, просто за красивые глаза, я любила тебя».