— А покрепче?
— Коньяк, — сказала Люся.
Оленька покачала головой:
— Я только кофе.
— Каждый умирает в одиночку, — засмеялся Костя. — Предлагаю заправиться омлетом и кофе по-турецки с «поленом». Здесь довольно приличное «полено». Раз уж у нас такой вегетарианский день. На зависть Льву Николаевичу Толстому. — Он снова засмеялся.
Подошла официантка.
— Значит, так, — сказал Костя, рассматривая зачем-то меню, хотя все было уже решено. — Бутылочку коньячку, четыре турецких, четыре «полена», четыре омлета. С сыром? — спросил он Оленьку.
Она не ответила.
— С сыром, — сказал Костя.
— И шоколад, — капризно протянула Люся.
— И шоколад, — кивнул Костя. — И минеральной. Пока все.
Официантка ушла. Костя вытянул под столом ноги, откинулся на спинку стула, оглядел всех.
— И как вам картинка?
— Поначалу сильные кадры, — сказал Виктор. — Когда коров подымают. И старик играет на дудке.
— Да-а… Мощь!.. Страшно, что это правда, и мы ее видим впервые. В кино.
— Председатель мне не понравился, — сказала Оленька. — Неврастеник какой-то. Кричит. Дерется.
— Псих, — согласилась Люся.
— Нельзя людей силой гнать в счастливую жизнь, плеткой, — нахмурилась Оленька. — Потому и в новую деревню, что они построили, не веришь.
— Вообще я бы кончил картину на том месте, где солдаты хлеб вывозят, — сказал Виктор. — Уж говорить правду, так до конца. Без розового сиропа. И способ стать счастливым, который в картине предлагают, несимпатичный. Верно, что из-под плетки.
— Да-да, — согласился Костя. — Картинка с одной стороны «ах», а с другой «ох».
— Вообще лучше бы снимали кино про любовь, — сказала Люся.
— Кому о чем, — улыбнулся Костя. — Лично я предпочитаю шпионов и спорт. Ты на городские попал? — обратился он к Виктору.
Виктор понял, что он имеет в виду конькобежные соревнования.
— Попал.
— Значит, мы — соперники. У нас в техникуме сильная команда, — удовлетворенно кивнул Костя.
— Костик вас победит, — уверенно сказала Люся.
Виктор посмотрел на Оленьку, которая водила тупым концом вилки по столу, выписывая какие-то фигуры.
— Поживем — увидим.
— Он здорово бегает, — сказал Костя.
— Все равно ты победишь, — упрямо повторила Люся.
Костя улыбнулся и потрепал ее по щеке.
— И более знаменитые пророки ошибались.
Оленька мельком глянула на них. Ей не понравилось, что Костя при всех потрепал Люсю по щеке. И тут же она подумала, что было бы, если бы Виктор сейчас вот взял и потрепал по щеке ее. Нет, это невозможно! Виктор так не поступит.
Официантка принесла графин с коньяком, шоколад и воду.
Костя стал разливать коньяк в маленькие рюмочки. Оленька закрыла свою ладошкой.
— Каплю, — сказал Костя. — Чисто символически. И потом, коньяк с кофе можно даже младенцам.
— Младенцам нельзя пить кофе, — ответила Оленька, но ладошку от рюмки отвела.
— А откуда ты знаешь? — спросила Люся. — У тебя есть младенец?
Оленька посмотрела на нее широко открытыми глазами и вдруг расхохоталась.
— Ты на нее не обижайся, — сказал Костя. — Она — дитя природы. Она и не такое может выдать. Пригубим под шоколад. — Он разломал плитку прямо с бумажкой, бросил на тарелочку. Поднял рюмку.
Виктор поднял свою небрежно, будто изо дня в день только то и делал, что подымал рюмки.
Оленька поплескала коньяк на донышке. Потом неожиданно поднесла к носу, понюхала.
— А говорили, что пахнет клопами.
Костя засмеялся.
— Все зависит от точки зрения и жизненного опыта. Новые запахи ассоциируются со старыми.
Люся вылила содержимое рюмки в рот и блаженно сморщилась. Костя прополоскал коньяком зубы. Виктор глотнул и поперхнулся, с трудом сдержал кашель. Коньяк ожег гортань. Оленька капнула на язык. Капля была жаркой и не противной. Оленька допила остаток.
Костя подмигнул всем: мол, жизнь!
Официантка принесла омлеты. Их съели молча.
Потом пили кофе, черный, горький, с гущей, словно перетертой в ступе.
От кофе или от коньяка Виктору стало жарко. Хотелось снять свитер. Казалось, будто никого нет в кафе. Только они вчетвером. Он говорил громко какую-то чепуху. Люся громко смеялась. Громко звякнула ложечка о стакан.
Виктор смотрел на Оленьку; она была такой красивой, что хотелось плакать. Положить голову на стол — и плакать. Но он не положил голову на стол и не заплакал. Только вдруг глубоко вздохнул.
Потом снова шли через длинный зал. В зале стоял гул. И такой же гул был в крохотном вестибюле, где они одевались.
А когда вышли на улицу, Виктору казалось, что весь город наполнен этим неумолимым гулом, будто высоко в небе идут самолеты.
Прохожие на улице были безликие, возникали ниоткуда и исчезали в никуда. И надо было все время следить за тем, чтобы кто-нибудь из них не наткнулся на Оленьку, потому что все они вели себя странно и ни за что не уступали дороги.
Костя с Люсей куда-то потерялись.
Виктор прощался с Оленькой возле ее дома.
— Витя, — сказала Оленька тихо. — И ничего интересного в этом кафе. А ты пьян. У тебя, наверно, в голове все крутится.
— Ничего у меня не крутится. Но чертовски забавное ощущение. Будто ты очень легкий, но неуправляемый. Хорошо, что нет ветра. Могло бы унести. — Он засмеялся тихонько.
— До свидания, Витя, — Оленька протянула руку.
Виктор взял ее руку и не отпускал, и она не отбирала. Он подумал, что сейчас, раз он пьяный, он может поцеловать ее. Обнять за плечи и поцеловать. Если она обидится, он скажет, что был пьян. А может быть, она не обидится? Может быть, она ждет, чтобы он поцеловал ее?
Виктор облизнул вдруг пересохшие губы. Сказал хрипло:
— До свидания, Оленька.
И отпустил ее руку.
Елена Владимировна ждала Оленьку, сидела в старом плюшевом кресле, поджав ноги, и глядела в одну точку, будто пыталась увидеть дочь сквозь стену.
Маленькая Оленька не доставляла больших забот: накормить, постирать, побегать с ней вокруг стола, радостно прислушиваясь к звонкому смеху… А теперь Оленька выросла, и Елена Владимировна растерялась. Как опекать ее, чем удержать возле себя, от чего оберегать?
Уже одиннадцатый час, а ее все нет. И Елена Владимировна замирает в кресле, буравит взглядом стену, и мерещатся ей всякие ужасы… Кто-то рассказывал: в саду какой-то хулиган пырнул девочку ножом. В карты ее проиграл… Мальчик ушел из дому и не вернулся. Так и не нашли… Шоферы гоняют как угорелые… Сколько опасностей подстерегает человека!.. А Оленька такая беспомощная!..
Елена Владимировна ежится в кресле, вздрагивает от каждого звука, от каждого шороха… Кажется, шаги на лестнице? Нет. Это стучит встревоженное сердце. Двери закрыты, шагов на лестнице не услышишь.
Только задребезжал звонок, Елена Владимировна вскочила с кресла и, забыв надеть туфли, в шерстяных носках побежала к двери.
— Оленька!.. Ну как тебе не стыдно. Ушла, называется, погулять на часок.
— Прости, ма, пожалуйста… И надень туфли.
— Туфли? Конечно, я надену туфли. Где ты была?
— В кино, ма.
— Одна?
— Нет, меня пригласил мальчик.
— Какой?
— Из нашего класса.
— Можно было позвонить по телефону.
— Мы опаздывали.
— Я волновалась.
— Понимаю.
— Если бы ты понимала, приходила бы домой вовремя. Вот я скажу па.
Оленька пожала плечами.
— Пожалуйста. В конце концов я не ребенок! И если ты хочешь знать, мы после кино целой компанией ходили в кафе.
— В кафе? — Елена Владимировна в ужасе схватилась за голову. — В какое кафе?
— В «Север». Пили кофе. С коньяком, — добавила Оленька, чтобы поддразнить мать.
— Боже мой. У папы будет инфаркт.
