Сержант Елескин геройский сержант. Когда же ему нянчиться? Ординарец разлепешил свою пилотку, взъерошил легкие белые волосы и ушел, возмущенный насквозь.

Явился он на следующий день, поздоровался, не глядя на Альку, и так же, не глядя, но выражая и позой, и пренебрежительными движениями снисходительность к капризам своего командира, подал Альке солдатскую книжку:

В первый взвод. К сержанту Елескину. И вдруг засмеялся с откровенной коварной радостью: Только не догнать тебе, Швейка, того первого взвода. Через два дня выступаем Придется тебе при госпитале послужить в поварятах.

Как выступаем? Капитана снесло с кровати.

По приказу. Нам писаря из штабной роты шепнули

Капитан с проклятиями выскочил из палатки. Вскоре он явился с доктором Токаревым и расстроенной медицинской сестрой.

Выписывай! кричал он. Похалатили, и довольно.

Не шуми. Я бы тебя и так и так завтра выгнал. Надоел ты мне ворчал доктор Токарев. А это что тут за самовольство?

Оба майора уже были одеты и при оружии.

Когда Алька пришел в роту, писарь Тургенев, бравый и сытый, захохотал, широко открыв рот с крупными зубами. Он тыкал в Альку зачерниленным пальцем и сипел:

Маскарад! Старшина, гляньте прислали нам Жюльетту, в Швейку переодету.

Алька уже привык к тому, что солдаты вместо Швейк говорят Швейка, теперь еще и Жюльетта.

Ну, ну Писарь похлопал его по плечу. Наверное, он был чистоплотным человеком, но, несмотря на умытость и гладкую выбритость, его лицо показалось Альке комком туалетной бумаги. Алька отодвинулся.

Снимите вашу амуницию, спокойно сказал старшина. Интересно, сколько же вы отдали за нее на рынке?

Старшина был невысоким, узкобедрым, с внимательными глазами и какими-то изысканными движениями; обмундирование он носил командирское, времен начала войны. Алька определил его внешность, включая одежду, старинным словом элегантный, которое его сверстники почему-то произносили с прононсом и стеснялись, произнеся. Старшина смотрел на Альку участливо так высококлассные спортсмены смотрят на толстопятых старательных новичков.

А вы фехтовальщик сами? Алька ни с того ни с сего разгорелся улыбкой.

Старшина кивнул. Писарь вытаращился на него с удивлением и подобострастным восторгом, наверно, такое ему и в голову не приходило. Ишь ты, морда-рожа, злорадно подумал Алька. Тебе бы к Лассунскому. Он бы тебя на каждом уроке вызывал для атмосферы: Тургенев, к доске. Тургенев, расскажи нам, что такое демпинг. Не знаешь? Ишь ты какой упитанный! Ты, наверное, ешь сало с салом и, плотно пообедав, тут же принимаешься думать об ужине. Садись думай о будущем Аллегорий, перестань ржать

От старшины Алька вышел преображенным. Гимнастерка, брюки, шинель все было впору. Пилотку старшина надел Альке лихо набок, она так и застыла.

Алька шел, в меру выпятив грудь, слегка подав плечи вперед, тощий, но осанистый. Позвоночник, привыкший за последнее время к сутулости, ломило, дыхание от этого затруднялось.

Старшина, посмотрите, Швейка-то как вышагивает! Ишь резвый. Ишь какой экстерьерный. Эти слова произнес писарь Тургенев, высунувшийся в дверь.

Алька не обиделся в писаревой интонации слышалось доброжелательство, даже гордость.

Так они менялись в спортивном зале. Из сопливых шкетов, пацанов, гопников превращались в людей, с которыми полагалось говорить вежливо и убедительно. Они приходили в спортивную школу кто в чем, но одинаково серые, упрятанные в скучную одежду, как в шелуху. Гимнастическая форма: белые майки, синие брюки с красным пояском и черные мягкие туфли вдруг делала их движения строгими и свободными. В сознании возникало острое ощущение гордости, предчувствие новых возможностей и нового языка

Швейка, ты чего этаким павачом ходишь?

Алька обернулся. На него нахально глядел и ухмылялся ординарец командира роты Иван пилотка лепешкой, шея отсуютвует.

Не Швейка Швейк, сказал Алька.

Усвою. Ординарец оглядел его со всех сторон. Павач, между прочим, павлин. Интересное слово Я тебя жду. Комроты велел отвести тебя к сержанту Елескину. Смотри ты, автомат тебе выдали натурально и запасную диску

Диск, поправил Алька.

Усвою. Стрелять-то умеешь?

Алька покраснел.

Идем к сержанту Елескину он к педагогике слабость имеет.

За спиной у Альки висел вещмешок, в мешке котелок луженый, крашенный поверху зеленой краской, и ложка большая деревянная, вырезанная в Хохломе из мягкой липовой чурочки.

Сержант Елескин, принимай стюдента, сказал ординарец. Башковитый стюдент.

Сержанту Елескину было за двадцать, он сидел, прислонясь к рассохшейся бочке, играл на балалайке Светит месяц. Телосложение он имел бурлацкое, с тяжелой сутулостью, которая возникает не от возраста, не от согбенности перед жизнью, но от тяжести размашистых плеч, глаза голубые, с пристальным любопытством, такие глаза редко лукавят, но всегда немножко подсмеиваются. Оказалось, сержант Елескин не командует никаким подразделением, даже самым маленьким.

У нас во взводе двадцать сержантов, сказал он. И младших, и средних, и старших. Даже трое старшин. Разведчики

Весь день сержант Елескин обучался играть на балалайке и обучал своего приданного владению оружием. У него целый арсенал был. Кроме автомата, гранат, запасных дисков, ножа и трофейного пистолета, сержант владел ручным пулеметом.

Нынче у нас особое будет задание Светит месяц, светит ясный Я пулеметик на всякий случай выпросил. Хорошая машина дегтярь Светит полная луна

Алька быстро освоил автомат и снаряжение автоматных дисков. Но вставить снаряженный диск в автомат сержант ему не позволил.

У тебя еще руки торопятся.

Степан лежал на спине и, поглаживая балалайку, смотрел в небо.

Ишь, говорил он, небо как разбавленный спирт. Бывает небо как чернила, бывает как болотная вода. У меня на родине небо такое уж разноцветное У нас воды много озер и болот. Не валяй затвор в песке. Песок оружию рак. Здесь, Алька, вода не та. Здесь разделение. Вот вам вода вот вам суша. А у нас разделения нет, везде сверкает, переливается, испаряется.

Альке этот монолог был понятен и близок. С детства он привык к городу, отраженному в воде: в реках, каналах, речках; к городу, который встает над водой куполами и шпилями и лишь затем вытягивается в узкую полоску это когда плывешь на пароходе из Петергофа.

По особой психологической причине образ строгого города, отраженного в светлых водах, всегда заслоняли в Алькиных воспоминаниях сырые захламленные дворы, запах непросыхающей штукатурки, плесени и гниющих дров. Вероятнее всего, потому, что вырастал он и его сверстники в основном не в парках, не на широких площадках и проспектах, не на гранитных набережных, но во дворах, зажатых облупленными многоэтажными стенами.

В их доме было два двора. Один довольно просторный, даже с развесистым деревом, которое жило вопреки гвоздям и ножевым ранам, другой задний, образованный глухими неоштукатуренными стенами соседних домов. Там стояли помойки и водомер, у стен были сложены доски, кирпичи, бочки с известью и гора булыжников. На заднем дворе зияла арка с закрытыми на тяжелый погнутый крюк железными воротами. Под аркой играли в орлянку, в пристенок на этой сцене Шура плясал чечетку. Руки у Шуры, всегда спрятанные в карманы брюк, были тяжелыми, с кожей какого-то каменного оттенка. Чечетку он плясал с угрожающей виртуозностью. Подражая ему, мальчишки шлифовали булыжник подошвами, ходили расхлябанно, кривили рот в брезгливой усмешке, шепелявили, щурились и безжалостно отпускали щелчки малышам. Щелчок самого Шуры, по некоторым свидетельствам, валил с ног.

В начале сентября пятиклассники Алька, Гейка и Ленька Бардаров, имевший громогласную кличку Бардадыр, пришли во Дворец культуры имени Кирова. Они стояли перед заведующим детской спортивной школы в обвисающих майках, в трусах ниже колен считалось: чем длиннее трусы, тем они футбольнее. Руки в цыпках, колени в болячках.

Выдающееся пополнение, сказал заведующий. Расслабьтесь, я ваших глаз не вижу сплошные брови В какую же секцию вы устремились?