Павлуха жевал и рассказывал:
Живём мы в Трещаковском районе. Отсюдова километров сто, а может, и поболе. Я-то полдороги на машине ехал. Если б ногами, я бы тебе точно сказал. Колхоз рыбой занимается: промышляет селёдку, треску, кету, зубатку, палтуса. Едал палтуса? Ровно колбаса, правда? Матерь моя в колхозе состоит. Сети починяет, поплавки ладит. Раньше, когда у нас рыбозавода не было, она засольщицей работала. Сейчас по мелочи. На промысел в колхозе, известно, мужики ходят дело мужчинское. На сейнерах, на карбасах. А женщины, те, известно, в дому. Иногда кое-что помогают, когда рыба большая идёт. А у нашей матери нас трое. Нас одеть нужно Павлуха проглотил кусок колбасы и прибавил со вздохом: А мы, младшему седьмой пошёл, мы, понимаешь, поесть очень способные. Известно, как сядем за стол, крошки после нас не найдёшь. У нас в дому даже мухи не водятся. Говорят, у нас аппетит от климата. Воздух тут редкий. Не замечал?
Павлуха взял другой бутерброд. Говорить он стал медленнее, часто останавливался, наверно, подошёл к самому главному.
Сейчас у матери от ревматизма руки больные. Перевёл её председатель на техническую должность правление убирать, пакеты разносить. Матерь-то ночью плакала. В старухи, говорит, меня зачислили Я тогда пошёл к председателю, потребовал: Ставь меня в бригаду на промысел. Я член колхоза или не член колхоза?! Он говорит: Павлуха, нету такого закона, чтобы тебя на промысел посылать. Годов тебе мало. Это, говорит, не картошку копать. В судовую роль, мол, тебя не запишут.
Я осердился, закричал: Зачисляй, козлиная борода, а то матерь моя совсем заболеет!.. Известно, турнул меня из конторы Потом сам к нам домой пришёл. Он, председатель, ещё с материным отцом рыбачил. Раскричался: Ты, говорит, ещё икра несолёная, салага косопузая. Матерь мы по путёвке в санаторию послать можем. А насчёт промысла у тебя, говорит, ещё сопли жидкие
Роман слушал Павлуху, хмурил лоб и подёргивал тяжёлым плечом, потом спохватился, сделал Павлухе ещё бутербродов.
Рубай, рубай. Не торопись только.
Павлуха позабыл приличие, забрал бутерброд в кулак и впился в него зубами.
Я тогда в Трещаково пошёл, к председателю райисполкома. Анной Трофимовной её зовут. Зубарёва она. Говорю ей: Чуркин бюрократ проклятый, повлияйте на него в письменном виде. Напишите ему насчёт меня бумагу. А она походила по кабинету Ейные сыновья в войну на Рыбачьем погибли, вроде должна мне посодействовать. А она села за стол и говорит: Могу, говорит, я тебя, Павлуха, в Мурманск в школу-интернат определить, а насчёт работы стоп, машина. Интернат, говорит, новая форма социал л листического воспитания. Будешь ты, говорит, Павлуха, человеком. А мамке твоей по общественной линии поможем. Я её, знаешь, очень уважаю, Анну Трофимовну. Но я ей категорически сказал, что я и без ейного интерната человек Мамка, известно, заплакала, когда про всё узнала. Говорит: Зачем ты придумал меня позорить. Еда есть, одежонка есть перебьёмся. А на работу через два года пойдёшь. Подумают, что я тебя силком гоню
Павлуха перестал жевать, отхлебнул остывшего чаю, наклонился к Роману и зашептал:
А я тебе насчёт мамки скажу. Она ложку и ту кулаком держит. А чтобы иголку взять, малому чулки заштопать, пальцы у неё не сжимаются. Верка, сестрёнка, все эти дела делает. Одиннадцать лет нашей Верке Матерь-то про болезнь скрывает. Ей, слышишь, обидно Гордая она.
Павлуха наклонился к Роману ещё ближе. Прошептал совсем тихо:
Я тебе ещё про мамку скажу. Она молодая. Она через нас старилась. Понял?..
Скрипнула под Павлухой табуретка. Павлуха выпрямился, помолчал, значительно подёргивая головой. Потом посмотрел на свои негнущиеся сапоги и сказал с каким-то неожиданным удивлением в голосе:
А сапоги мне председатель дал, Чуркин. Они ему без надобности. У него всё равно на правой ноге протез.
Роман тоже глянул на Павлухины сапоги.
Батька твой где? спросил он глухо. Куда батька делся?
Батька-то? А шут его знает. Он из вербованных. Чуркин говорит, нестоящий они народ акулы, живоглоты. Чуркин говорит, что у некоторых вербовка вроде как специальность. Они за что хочешь возьмутся, лишь бы деньгу зашибить. Они за деньгой едут В Трещакове рыбозавод строили, потом склады из пенобетона. Когда работа кончилась, предложили батьке в колхоз вступить. У нас мужики хорошо зарабатывают. Работа, известно, рыбацкая опасная. Батька тогда сказал: Съезжу на родину в город Колпинск. Это под Ленинградом такой город есть.
Колпино, поправил Павлуху Роман.
Ага Он туда и поехал. Потом мамке письмо прислал. Объяснял на шести страницах, будто соскучился по перемене мест. Дескать, тягу имеет к неизвестным просторам Говорили люди, что он на Камчатку подался.
Алименты мать получает?
Получала б, конечно. Только его никак не могут отыскать.
Павлуха рассказывал всё обстоятельно, не стыдясь, не лукавя. Значит, не прятала мать своей беды от ребят, и не было, видно, в колхозе людей, которым чужая беда на потеху.
Когда в комнату вошла Аня, а следом за ней высокая девушка в короткой шубейке и несколько парней в ватниках, Павлуха опустил глаза в пол. Повозился на табуретке и смолк.
Роман встал, кивнул на Павлуху.
Вот, Зина, к нам на работу привинтил. Парень гвоздь, с остриём и шляпкой.
Роман подвинул стул девушке.
Парни рассматривали Павлухины сапоги. Зина расстегнула шубейку, села за стол и неприветливо посмотрела на Павлуху. Наверное, Аня наговорила ей что-нибудь по дороге.
Выкладывай.
Павлуха мотнул головой.
Н-не б-буду Документы могу показать, а г-говорить не буду. Он вытащил из кармана метрическое свидетельство и справку об окончании шестого класса неполной средней школы.
Роман подмигнул Зине: мол, не нужно тормошить парнишку, пусть сперва в себя придёт, пообвыкнется. Девушка повертела Павлушкины документы в руках и зачем-то спрятала их в карман под шубу.
Я думаю, насчёт работы сейчас и заикаться не следует, сказала она.
Я не потому заикаюсь, угрюмо ответил Павлуха. Это меня медведь лизал.
Зина уставилась на Павлуху. Парни, что пришли вместе с ней, загрохотали стульями, уселись вокруг стола и расставили локти. Даже Аня присела на подоконник.
То есть как это медведь лизал? спросила она.
Известно как, языком.
Роман стоял у стены, сложив на груди здоровенные руки. Роман знал: все люди, чего бы они ни достигли в жизни, тоскуют по своему детству: радостным оно было или тяжёлым не имеет значения.
Павлуха сиротливо ёжился на табурете.
Что вы на меня уставились? вдруг крикнул он. Сидят тут и смотрят. Что я вам, ископаемый, что ли?
Ребята-комсомольцы пошире расставили локти. Секретарь Зина положила в рот кусочек сахару. Аня, Романова жена, попросила:
Ты расскажи про медведя-то, интересно ведь. В её голосе было столько простодушного любопытства и недоумения, что Павлухины брови сами собой разошлись.
За рассказ деньги платят, пробормотал он и, видимо, вспомнив съеденные бутерброды, посмотрел через плечо на Романа.
Рассказывать, что ли?
Валяй, сказал Роман. Это свой ребята.
Павлуха немного пошлёпал губами, потряс головой, выталкивая изо рта первые упрямые буквы, и начал со своего любимого слова. Должно быть, оно легче всего пролезало сквозь Павлухины непослушные губы.
Известно, я маленький был. Тогда наши колхозные это женщины, брусникой подрабатывали. Идут в лес целой артелью ягоды собирать. Совок такой есть деревянный с зубьями. Совком ягод пуда три набрать можно. Матерь меня с собой брала. Посадит под куст на платок, а сама ходит вокруг, ягоду обирает. Однажды, говорит, подошла к кусту меня проведать, а там медведь меня лижет. Я, известно, уже наполовину задохся. Вонючий у него дух изо рта. Говорили, луплю его по морде кулаками, а он только пофыркивает. Ему интересно со мной побаловаться. Он, говорят, даже лапой меня пошевеливал, чтобы я побойчее брыкался. Матерь, как увидела, так и зашлась не своим голосом. Медведь, известно, бабьего визга не переносит. Заревел он на мою мать, чтобы она, стало быть, замолчала. А она все ягоды, что в корзине были, ему в морду швырк и ещё пуще визжит. Тут остальные бабы набежали, думали, змея, а как увидели медведя, такой концерт подняли. У нас женщины лютые, известно, рыбачки. Ихнего визгу даже белый медведь боится. Рыбаки говорят, тонет он сразу от ихнего шума. Медведь, конечно, в кусты скакнул Только я не от него заикаться начал.
