Сразу по окончании франко-прусской войны 1870–1871 годов Бисмарк поспешил объединить 39 разрозненных германских княжеств во Вторую империю германской нации, или Второй рейх, как принято у нас говорить. За это ему поставлено рекордное количество памятников и монументов по всей стране.

Итак, теперь во второй раз Германия сумела решить основную национальную и государственную проблему — объединить нацию и государство.

В России этот опыт, как, впрочем, и опыт всей Европы, был воспринят «от противного». В то время, когда западноевропейцы осознали, что тяжелые времена проще переживать сообща, в бывшем Советском Союзе выдвинули лозунг — «в одиночку выжить легче». В результате — многонациональная держава в одночасье распалась.

Российская история всегда была очень персонифицирована. Поэтому люди бросились искать одновременно и виновников, и спасителей. Анализируя еще живое прошлое, они невольно вернулись к «вопросу о роли личности в истории». Всплыли в очередной раз в памяти тяжелые сталинские времена, разговоры шепотом о том, что если бы Ленин прожил дольше, а Сталин пришел к власти позже, то жизнь советских людей сложилась бы совсем иначе…

Эту формулировку наложили на день вчерашний и, поскольку наступила свобода слова, принялись громогласно и печатно размышлять относительно того, что если бы Брежнев умер раньше, а Андропов прожил дольше…

Виноваты в этой, далекой от христианской, постановке вопроса не люди, а история. Она долго вела Андропова к власти, создавая вокруг него ореол лидера, способного преобразовать существовавшую государственную систему и тем самым приостановить ее деградацию.

Но в тот самый момент, когда он оказался во главе государства, история передумала, лишила его жизни, а тех, кто в него поверил, — надежды на то, что Россию можно реформировать, не ввергая ее в хаос.

Невольно встает вопрос: могли Андропов действительно что-либо реально изменить, учитывая сложившуюся на момент его прихода к власти ситуацию, обладал ли он необходимыми для этого волевыми и интеллектуальными способностями, или положение в стране уже нельзя было спасти?

Сегодня, пусть редко, но все же раздаются голоса его бывших подчиненных по ведомству государственной безопасности. Они пытаются разрушить сложившийся образ государственного деятеля с высоким коэффициентом интеллекта.

Думается, что здесь чаще всего сказывается подспудно сидящая в них обида за то, что, переместившись на пост главы ведомства из партийной элиты, Андропов пожелал оставаться среди них лишь физически, «in corpore», оставив душу в большой политике, а потому и не смог по достоинству оценить профессиональные качества своих подчиненных.

Что же касается Андропова как личности, он, несомненно, был способен повлиять на ход исторических событий.

Исходя из образа его мышления и высказываний, можно в какой-то мере представить его реакцию на события в стране.

Как человек, убежденный в жизнеспособности социалистической системы, он приложил бы все возможные и невозможные усилия для того, чтобы не допустить распада Советского Союза. И тут бы он «за ценой не постоял».

Как человек крайне щепетильный во всем, что касалось соблюдения закона, он не смирился бы с разгулом коррупции и преступности. Андропов был убежден, что казнокрадство унаследовано русскими от царского режима и представляет громадную опасность для государства.

В последние годы своего пребывания во главе государственной безопасности он уже принялся разворачивать подчиненного ему монстра против набиравшего силу хаоса.

Он считал, что либерализацию в стране надо проводить поэтапно, на каждом шагу внося необходимые коррективы. Причем непременно сверху, под жестким контролем государства. Действовать он намеревался достаточно решительно, опираясь на четыре силы: партаппарат, армию, госбезопасность и поддержку интеллигенции. Он считал необходимым любой ценой склонить ее на свою сторону.

Из прочтенного возникает вполне резонный вопрос, почему таким благородным делом, как налаживание отношений между государствами, в 70-80-е годы занялось не совсем респектабельное ведомство советской госбезопасности.

В этом есть своя историческая логика. Уже в первые годы правления Л.Брежнев пришел к выводу, что ему придется иметь дело с не очень стабильной обстановкой в стране, в которой госбезопасность, благодаря-своей специфики, остается одним из немногих учреждений, минимально подверженного коррозии.

Исходя из этого, Генеральный секретарь поручал Андропову решение наиболее острых проблем. Скрепя зубы, тот вынужден был заниматься делами, порой его ведомству совершенно чуждыми, начиная от заземленных дел борьбы с коррупцией и кончая делами неземными — выяснением причин аварий на кораблях в космосе.

При умении в отрицательном можно найти положительное. Уверовав сам в универсальность вверенного ему аппарата, Андропов легко убедил Брежнева в том, что и в области внешней политики он может действовать более эффективно, чем консерватор Громыко. Положительный опыт доверительного общения в 70-80-х годах советского и западногерманского руководства явился лучшим подтверждением правильности выбранного пути.

После встречи 5 июля 1983 года с канцлером ФРГ Колем Андропов намеревался вновь задействовать отлаженную при Брандте и Шмидте систему прямого контакта с вновь избранным канцлером. Судя по всему, канцлер и сам вовсе не собирался отказываться от опыта предшественников.

С появлением на политической арене М. Горбачева канцлер, не теряя времени, установил с ним доверительные отношения, что позволило в благоприятный момент быстро решить главную проблему, поставленную перед ним временем — воссоздать мощное германское государство.

Стоит отметить, что уже после первых успехов в налаживании отношений с ФРГ Андропов попытался предпринять некоторые шаги подобного рода и в отношении США, сочтя, что настало время повести с американцами честный диалог, «напрямую и без свидетелей».

К сожалению, расчет его не оправдался.

Кроме нескольких конфиденциальных бесед, проведенных с конгрессменами и сенаторами США, дело дальше не сдвинулось.

Дорогу надежно перекрыли по крайней мере три человека: Генри Киссинджер, не пожелавший подняться над подозрительностью и предубеждениями, господствовавшими в то время в отношениях между двумя странами, Збигнев Бжезинский, которому польская кровь не дала возможности разумом переступить через ненависть к Советскому Союзу даже во имя благородной идеи мира, и советский посол в США Анатолий Добрынин, который решал свои проблемы через свои особые отношения с Кисссинджером и Брежневым.

Немного разобравшись в прошлом, стоит в заключение чуть-чуть коснуться будущего, ибо они неразделимы, попытаться, пусть в самом общем виде, представить, что следует ожидать миру от России.

Итак, прошлое России очевидно, будущее же неопределенно.

Что может она ждать от себя и на что может надеяться мир? Будет ли ее затянувшаяся болезнь, вызванная распадом государства, продолжаться, или она уже вдоволь настрадалась, чтобы выработать иммунитет, достаточный для того, чтобы предстать перед всем миром вновь вполне здоровой.

Первый немецкий канцлер Отто фон Бисмарк писал: «Не в наших интересах, чтобы власть в России была потрясена надолго и всерьез… Не эмоции, а политический расчет диктует, что сильная Россия принесет нам большую пользу».

Слабая, клочковая Россия не нужна была Бисмарку. Не нужна она и объединенной Европе, ни даже современной Америке, хотя последняя до сих пор не хочет того признавать.

Четверть века назад несложно было предсказать, что обе Германии объединятся. Сегодня необязательно быть провидцем, чтобы увидеть Россию в перспективе также единой, и рекомендовать всем исходя из этого строить с ней отношения. Центробежные силы иссякли, люди поняли, что в одиночку жить труднее. Тем, чем Россия была, она уже никогда не будет. Но и тем, во что превратилась, не останется.