Ровно в шестнадцать я встретился перед указанной дверью с человеком в полковничьих погонах, среднего роста, средних лет, нормального телосложения, но с повышенной амбициозностью.

Не знаю, что сказал, предваряя мой визит к министру обороны Андропов, но принимали меня отнюдь не как коллегу из «соседнего» ведомства. Все было обставлено так, словно я представлял из себя какое-то суперзаконспирированное лицо. Атмосфера моего посещения более всего напомнила мне визит к Мильке.

Поздоровавшись, полковник сухо предложил мне следовать за ним, а часовому, показав удостоверение, тем же тоном добавил что-то, мною нерасслышанное, и кивнул на меня. Тот сверил нас со своим кондуитом, отгороженным от любопытных глаз высокой стойкой, молча отдал честь и пропустил нас, не потребовав у меня никакой бумаги.

Я понял, что здесь прохожу под рубрикой «Полковник Н. и с ним один человек».

Поднявшись в лифте и пройдя по коридору, мы скоро очутились в просторной и светлой приемной. Атрибутами ее были знакомая ковровая дорожка цвета клубничного мусса и ряд телефонов под слоновую кость, большей частью украшенных гербом Советского Союза.

В следующую минуту я уже входил в кабинет министра, неотличимый от кабинетов других чиновников его ранга: деревянные панели на стенах, ковер, большой стол и портрет Брежнева над головой. Фотографическое изображение Генерального секретаря было так избыточно заретушировано, что узнавалось оно скорее по орденам, чем по лицу.

Такие «официальные» портреты были неизбежным атрибутом в любом чиновничьем кабинете, и на раме, так же как на стульях и столах, непременно белел жестяной инвентарный номер.

С точки зрения художественного вкуса, портрет совершенно никуда не годился. Знавшие Брежнева лично помнят, конечно, что до болезни это был человек, отнюдь не лишенный обаяния, с подвижным и добрым лицом. На цветной же фотографии в кабинете он выглядел так, словно ему недавно сделали подтяжку кожи, причем убрали ее гораздо больше, чем следовало, отчего лицо превратилось в вымученную парафиновую маску.

Снимок этот был, как тогда называлось, «утвержденным», по-русски говоря, одобренным самим Генеральным секретарем. Его могли вывешивать в кабинетах, печатать в журналах и газетах, не рискуя быть обвиненными в искажении истины. Почему было отдано предпочтение этому снимку, понять трудно.

Брежнев любил демонстрировать фотографии из своей жизни. Они были в большом количестве развешаны на стенах его московской квартиры в доме по Кутузовскому проспекту. Конечно, находиться постоянно в собственном окружении не так просто, но к этому можно привыкнуть. Тем более что эти фотографии были совсем иными, нежели официальные. С них на вас смотрел живой, пребывающий всегда в хорошем настроении, обаятельно улыбающийся человек.

Автором почти всех снимков был его любимый фотограф, корреспондент информационного агентства ТАСС В.Мусаэльян. Каждый снимок говорил не только о мастерстве автора, но и о его симпатии к человеку, за которым он наблюдал через объектив.

Сидевший под портретом министр встал при виде меня и вышел из-за стола, чтобы поздороваться. Затем отпустил полковника и вернулся в свое кресло за рабочим столом. И стол, и кресло также решительно ничем не отличались от множества подобных им в других кабинетах. Стремление подходить под одобренный стандарт проявлялось не только в схожести меблировки кабинетов, но и формы одежды.

Среди высшей партийной элиты существовала традиция заказывать в одном и том же «правительственном» ателье абсолютно одинаковые пальто серого сукна с темным каракулевым воротником. Сшиты они были неплохо, но, когда их собиралось так много одновременно, зрелище напоминало солдатскую казарму.

Однажды, в начале восьмидесятых годов, мне довелось наблюдать, как по окончании выступления знаменитой рок-группы «Бони-М» в раздевалке директорской ложи концертного зала три члена ЦК вынуждены были вначале перемерить три одинаковых пальто, а затем три столь же неотличимых меховых шапки, прежде чем они разобрались, кому что принадлежит.

В этом отношении министр обороны находился, конечно, в несравненно лучшем положении, ибо маршальская форма спасала его от подобных недоразумений, поскольку ее издали можно было отличить на любой вешалке.

В день моего визита он был одет в военную форму, и мне показалось, что с ней отношения складывались у владельца очень непросто. Они как-то очень не подходили друг другу. Устинов и внутренне, и внешне был человеком донельзя гражданским, лишь волею судьбы оказавшийся на самом верху военного комплекса А потому тщетными остались все старания военных портных сделать из него строевого генерала, которыми была украшена послевоенная Россия.

Устинов очень напомнил мне доброго домашнего дедушку, нежно любящего своих внуков и свое прошлое.

Первое впечатление подтвердилось лишь отчасти. Вначале Устинов поинтересовался, где я получил военное образование, и выяснилось, что он хорошо знаком с начальником академии, которую я заканчивал. Совсем недавно они вместе отдыхали на Волге.

— Я ведь на Волге родился, — стал рассказывать министр.

— Отец был мастером на заводе, да и я мальчишкой начинал слесарем…

— Тяжелое тогда было время, — решил я подыграть министру.

— Не знаю, как вам сказать… И тогда мастера с руками жили неплохо. У многих были свои дома, причем каменные, двухэтажные. А если к рукам прикладывалась еще и голова, то и лошадь покупали. По праздникам устраивали выезды за Волгу. Какой красоты можно было увидеть тогда экипажи! Один другого лучше! Сделаны они были мастерами такого класса, что мы, мальчишки, в дверцу, как в зеркало, смотрелись. А ведь лак наносили простой кистью, без всяких хитростей, но поверхность получалась, как у рояля. Ну, а уж если угощенье устраивали, столы накрывали, так только икры было сортов восемь…

Впервые в жизни я слышал от коммуниста и чиновника высокого ранга такую искреннюю и неприкрытую похвалу жизни при царе. Это расположило меня больше всего к собеседнику.

Переход от дореволюционных экипажей к современным ракетам прошел довольно плавно. Министр только что возвратился после посещения какого-то военного училища, где состоялся смотр выпускников, и был под впечатлением от увиденного.

— Вы понимаете, приходится вести настоящую войну с политуправлением армии! Ведь у нас все принимает форму глобальных кампаний: в данный момент проходит кампания борьбы за мир. И что получается? Сегодня, например, наблюдаю, как взвод идет на учебную стрельбу. Положено петь строевую песню, конечно. И вот, вооруженные до зубов парни громко поют о том, что все они, как один, за мир! Я обращаюсь к представителю политуправления: «Что же вы, мои дорогие, делаете? Обучаете людей стрелять, то есть убивать, скажем прямо, и при этом поете о мире и тихой жизни в полной гармонии! Какой же хаос должен поселить такой абсурд в головах молодых воинов!»

Из дальнейшего рассказа выяснялось, что представитель политуправления вовсе не был смущен такой постановкой вопроса, напротив, он пояснил, что советских солдат, действительно, учат убивать, но исключительно с целью сохранить на земле мир и спокойствие.

Министр был другого мнения. Он считал, что о мире заботятся политики, а он должен готовить армию к войне. Тут же Устинов сделал небольшой экскурс-доклад в недалекое прошлое. Из того, как он был гладко составлен и без запинок произнесен, становилось ясно, что я был не первым его слушателем.

Все последние тридцать лет Советский Союз только тем и был занят, объяснял министр, что догонял Америку. Американцы первыми взорвали атомную бомбу. СССР понадобилось несколько лет, чтобы сделать то же самое. Затем — водородная бомба. Позже — межконтинентальные ракеты на подводной лодке, далее — ракеты с разделяющимися боеголовками… И всякий раз вели американцы, а СССР лишь догонял, причем разрыв иногда был весьма существенным. От советско-американского противостояния было совсем недалеко и до ФРГ.

— Я уже докладывал Генеральному секретарю свое мнение относительно предложения Гельмута Шмидта передислоцировать наши ракеты за Урал с тем, чтобы успокоить мировое общественное мнение. Как мне объяснили, Шмидт исходит из того, что наши ракеты мобильны. Это, с одной стороны, верно. А с другой… — он на секунду задумался. — Поезжайте, посмотрите на эту технику, и вы поймете, что передислокация ее — вещь не такая простая.