С шести лет боевым курсам учитель Крил и наставники стали отдавать все большее предпочтение, как бы давая понять, что детство кончилось, и пора группе Т превращаться в настоящих боевиков Ордена. Конфликты, возникающие между учениками на различной почве, а у детей много поводов подраться между собой, особо и специально поощрялись руководителями. Все направлялось на то, чтобы создать внутри группы иерархию подчинения слабого сильному. Сильнейший же становился лидером группы, и вступал в особые взаимоотношения с Крилом — учитель Крил строил через него свою дисциплину, наказания проводились одногруппниками. В ходе этого процесса я непонятным образом смог отстоять свою индивидуальность, и не подчиниться большинству. Мои сотоварищи уже прилепили ко мне прозвище Клирик вследствие моей привычки к месту, да и не к месту тоже, цитировать священные тексты, которыми я отменно забил свои свежие детские мозги. Моя осведомленность по разным вопросам, в свое время ускользнувшим от их внимания, также внушала соученикам определенное уважение. Однако, лидеру группы, здоровенному, тупому и сильному Т-37 это не нравилось, и не за горами была «темная», после которой меня поставили бы «на место», в среду подчинявшихся приказам Т-37 и нескольким окружавшим его прилипалам. Впрочем, произошло по-другому. Судьбу мою решил отнюдь не случай, и не игра судьбы распорядилась мной.
Однажды, после окончания основных занятий, привычным маршрутом подходя к двери отца Варилы, я услышал из-за неплотно прикрытых дверей крики, принадлежащие учителю Крилу, после чего решил не входить в помещение, а некоторое время подождать. Только по этому я в курсе всех подробностей. За дверью на повышенных тонах шел спор между учителем Крилом и отцом Варилой.
— Ну вот что, чертов обрубок, я не собираюсь идти у тебя на поводу! Мне совсем не нравится этот заучка Т-17, и вся его семейка мне всю жизнь поперек горла стояла! С мамашей все кончено, точку поставили, на очереди отец этого ублюдка. Подумаешь, с личного разрешения Патриарха прилетел, на выблядка своего попялиться, слезу пустить! Да я его видал на…[1] и не собираюсь потакать никому!
— Крил, беснуйся, сколько твоей душе угодно, но я получил особые рекомендации по разработке Т-17, и если ты посмеешь натравить на него своих тупиц, то я лично постараюсь отправить тебя в ближайшую акцию с билетом в один конец. Ты становишься неуправляемым. Оставь обиды, ведь тот злополучный рейд планировала не мать Т-17, она его лишь возглавляла, и погибла вместе с основным отрядом. Скажи спасибо судьбе, что выжил!
— Не води меня за нос. Своей судьбе я спасибо не скажу, но и остальные поплатятся. Не быть ублюдку оператором. Сдохнет, как обычное мясо.
— Твой цинизм меня поражает, Крил, твои слова достойны доноса Комиссии, какое неверие! Еретические слова произнесены! Все подчиняются одной высокой цели, а кто собственный интерес выгадывает, тому зась!
— Хороший интерес — яйца отстрелили! Могли бы операцию оплатить, регенерацию сделать.
— За эту операцию головы свои могли бы положить многие, а за твои новые яйца ухватилась бы контрразведка корпорации, и за них на солнышко всех нас бы вытянула.
За дверью наступила тишина, разбавленная только нервным стуком чьих-то пальцев по столу.
— Предлагаю разговор закончить на следующем: ты оставляешь мальчишку в покое, и даешь команду группе не трогать его. За Т-17 я спокоен — он свой авторитет самостоятельно наберет, и уважение в группе ему будет. А я твои эмоциональные измышления оставлю на твоей совести, и в Комиссию они не пойдут. До поры, до времени. Только дай мне повод. В противном случае будешь ждать в карцере до следующего прилета челнока. Забываешь, с кем связался. Хоть от меня и половина прежнего осталась, но я и оставшейся половиной тебя сотру. Помни. А теперь освободи меня от своего присутствия, что-то тут стало плохо пахнуть.
Я едва успел отскочить на несколько шагов от двери комнаты Варилы, и сделать вид, что подхожу к ней издалека. Дверь открылась, и вышедший из помещения учитель Крил остановил на мне тяжелый взгляд, пытаясь понять, подслушивал ли я у двери и слышал все, о чем они говорили, или действительно только что подошел. Поколебавшись, он принял сторону последней версии, и, ничего не сказав, отправился восвояси. Я зашел к отцу Вариле, но в тот раз он был не в настроении, и дело ограничилось только изучением четвертой части Естествознания, без каких-либо комментариев от отца, устало сидевшего в своем инвалидном кресле, и смотревшего на меня из тени, отбрасываемой лампой. Я ничем не выдал того, что стал невольным свидетелем только что состоявшегося разговора. Наконец, когда время, обычно отведенное на чтение и обсуждение исчерпалось, Варила зашевелился, и тихо сказал:
— Не знаю, насколько тебе интересно это услышать, но я знаю одного человека, почему-то заинтересованного в твоей судьбе, и обещал ему проследить за тобой. Поначалу ты не вызвал во мне желания тобой заниматься, но теперь я вижу в тебе все то, что так необходимо нашему общему Делу. Свободный, творческий мозг — это такая редкость в наше время. Обещаю тебе, что сделаю все возможное для того, чтобы раскрыть весь твой потенциал, и направить его в правильное русло. Держись, мой маленький друг, и не бойся ничего. Я не вечен, но к тому моменту, когда мой дух отойдет в помощь к мессии, ты будешь готов. Клянусь. А теперь можешь идти.
Тихо затворив за собой дверь, я двинулся в спальные блоки. Ни в тот день, ни в последующие за ним ни один из лидеров группы не посмел тронуть меня пальцем. Дни сменялись днями, и в скорости прозвище Клирик прочно устоялось за мной, равно как и определенное уважение товарищей. Благодаря Вариле я смог поддерживать нормальную физическую форму и получал хорошие результаты по силовым дисциплинам. А уж на занятиях, где изучалась, то есть вдалбливалась в голову, диверсионная военная премудрость, мне равных не было. Я думаю, что если бы тот разговор не состоялся, то мой жизненный путь подошел бы к концу гораздо быстрее, чем сейчас.
Что же случилось с Крилом? Не очень тщательно скрываемую ненависть, доставшуюся мне как часть отцовского наследства авансом, учитель показывал в особо тщательном надзоре за моими действиями. Соблюдая договоренность с отцом Варилой, Крил не смел натравить на меня моих одногруппников, да и те не горели желанием лупцевать своего хорошего товарища и друга. Однако, Крил умело использовал весь тот арсенал наказаний, который он имел полное право применять, как учитель. И не реже раза, двух в месяц меня волокли в «холодную», где, содрав куртку и спустив штаны, надзиратель ставил свою роспись на моей спине и ребрах с помощью порядком излохмаченной о туловища таких как я учеников полосы упаковочной ленты. Большой радости я от этого не испытывал, и лопнувшая кожа на спине не всегда успевала заживать до следующей экзекуции. Но мое положение можно было бы назвать положением отдыхающего, по сравнению с одним учеником, которого Крил сильно невзлюбил. Тот каждую неделю валялся окровавленный на койке — ободранный, с торчащими ребрами, невысокий щуплый мальчишка часто падал в обморок среди занятий, за что получал еще порку. Так все и продолжалось, пока как-то раз я не очутился, не помню по какой надобности, в коридорах катакомб, на достаточном отдалении от жилых помещений. Наверное, ноги меня повели к гидропонной ферме, конструкцией которой я вдруг увлекся[2]. Подгоняемый холодом, я быстрым шагом приближался к цели, по памяти сворачивая в хитросплетениях подземелья. Неожиданно навстречу послышались звуки — кто-то приближался. За следующим поворотом я наткнулся на того самого ученика. Он еле переставлял ноги, отрешенно глядя перед собой. Увидев меня, он попытался спрятать правую руку за спиной, но это ему не очень удалось, потому что я успел заметить зажатую в его ладони часть крепежной конструкции — металлический уголок, который обычно использовали для мелкого ремонта свода. Уголок был весь густо измазан в темной жидкости. Сложить в уме один да один — с этим я всегда справлялся моментально. Я резко остановился, и заговорил с этим учеником, хотя не знал его номер и мы до этого момента никогда не общались.
