Осенний Крым двадцатого года представлял собой зрелище страшное. Скорые – на суд и расправу, новоявленные комиссары Троцкого, во главе с неистовой Розой Моисеевной Залкинд, которую старые партийцы-каторжники знали под звучным именем Землячки, тёмными ночами – выводили и вывозили в яры и балки целые колонны офицеров, но, самое страшное – мальчишек-юнкеров и даже выпускников кадетских школ, совсем уж детей, и долго в этих балках стучали и стучали сухие револьверные и звонкие – винтовочные выстрелы, а нередко – и пулемётная дробь, торопящаяся прервать жизни молодых и здоровых людей, единственная вина которых была в том, что они любили своё Отечество, свою Россию и не жалели за неё ни крови, ни самой жизни в борьбе с врагами.

Это уже потом они были вовлечены в водоворот братоубийственной гражданской войны и перестали отличать правду от кривды, добро от зла, утратили веру и любую надежду на спасение своих заблудших и потерянных душ.

Не святой была и другая сторона, поэтому противостояние достигло такой безбожной остроты и жестокости, что сын не различал отца, а брат – поднимал, в ослепляющей ярости, дедовский клинок на родного брата.

В ближайших от городов Крыма балках – даже земля перестала принимать невинную русскую кровь и она стояла озёрами, страшными и смрадными, возле которых, с утра до ночи, выли мрачные собаки-людоеды, да падальщики застилали своими крыльями солнце, когда взмывали в небо, нехотя улетая пережидать новую расправу.

А с женой генерала иная история произошла. Выходил её пастух-татарин, на кумысе. Ушли её хворости, порозовела, поправилась, вся её красота, как она ни норовила одеться поскромнее, за версту выдавала в ней человека благородного, дворянских кровей.

И однажды, надо горю случиться, повезла она с табунщиком кумыс и сыр овечий на рынок, жить-то на что-то надо было.

Там её и увидел начальник местной ЧК, человек безжалостный, холодный, расчётливый, циничный и жестокий.

А тут, надо же, влюбился. Не давал проходу с этой минуты жене генерала.

Нет, насилия не проявлял. Хотел добиться взаимности, чтобы, значит, и она к нему отнеслась с участием и вниманием.

А сам был чёрный, как жук, в коже, с тяжёлым маузером на боку, и фамилию носил какую-то, прости Господи, не забыть бы – товарищ Гольдберг все его звали, да, точно, Гольдберг.

Так вот, он ей, после первой же встречи, прохода не давал. Заваливал цветами, щедрыми подарками, норовил предупредить любое желание и даже каприз этой молодой женщины. Хотя она и не высказывала ему ни одного пожелания, но он их просто чувствовал.

Хозяин-татарин, который её выходил, только бледнел при появлении могущественного начальника ЧК и обращал к своему аллаху молитву, чтобы тот защитил его и молодую женщину, к которой он относился как к родной дочери.

В один из дней начальник ЧК – словно с ума сошёл – навёз жене генерала всевозможных нарядов и попросил об одном – съездить с ним в театр. Тем более, что там выступала заехавшая, по случаю, знаменитая столичная труппа.

Их разговор происходил в красивой плетёной беседке, выстроенной татарином любовно для своей подопечной – прямо на круче, под которой, в добрую погоду, шелестело, а в осенние и весенние дни – буйствовало море, которое она во все минуты своей жизни так любила.

Эта встреча навсегда осталась в памяти немногих свидетелей, среди которых был сам начальник ЧК, жена генерала Пепеляева, татарин-пастух, да два охранника всемогущего чекиста.

Только он вышел из беседки покурить, где продолжала сидеть молодая красавица, и всё более горячась, стал убеждать её пойти с ним в театр, как из степи, на бешеном намёте, словно призрак, вынесся вороной генерала Пепеляева.

Он заржал так, что притихли все птицы, а мороз по коже пробежал у всех, кто видел эту сцену. Возле беседки могучий конь-красавец, на лбу которого светила одна белая звёздочка, да кончик хвоста был выбелен сединой, встал на задние ноги, злобно оскалив, все в белой пене, зубы и пошёл на начальника ЧК.

Ещё миг – и беды бы не миновать. Чекист стоял – ни жив, ни мёртв. Он не мог пошевелить даже рукой, а мертвенная бледность так выбелила его лицо, что, как говорят в народе – в гроб краше кладут.

И в самый последний миг, когда конь чуть не подмял под себя потерянного чекиста, его охранники стали стрелять прямо в голову взбесившемуся животному из маузеров.

Он остановился, как вкопанный, задрожал всем телом, и вдруг – не заржал даже в свой предсмертный час, а закричал, как кричит последний раз в своей жизни человек на поле брани, расставаясь, уже навек, с миром.

Затем, собрав все свои силы, почти одним прыжком обрушился в пропасть, прямо с кручи.

Через миг даже следов не осталось от него, море навсегда поглотило верного боевого друга генерала Пепеляева.

Чекист кинулся приводить в чувство недвижимую красавицу, и отчаявшись это сделать – подхватил её на руки и понёс в дом татарина-табунщика.

Тот, с ужасом, наблюдал всю эту сцену, прижавшись к стене своего дома. И как только чекист скрылся со своей ношей в двери его дома, он схватил лопату и тщательно срезал землю, на которой блестела густая кровь животного и выбросил её в море. А затем, усталой походкой, поплёлся в дом – помогать чекисту привести в чувство молодую женщину.

***

Генерал Пепеляев, который никогда не знал проблем со здоровьем, шёл по набережной Сены. И вдруг, беспричинно, упал в глубокий обморок и надолго потерял сознание.

Это случилось именно в тот миг, когда его верный друг, распластавшись в прыжке, уже мёртвый, летел с кручи в море.

Но, придя в себя, он никак не связал произошедшее с ним, с событиями в далёкой и милой его сердцу России.

«Нервы, стал как институтка», – подумал о себе Пепеляев с горькой усмешкой.

«Да и то – с четырнадцатого года не знал ни одного отпуска, ни дня отдыха. Надо уехать куда-нибудь, на воды… И – думать, как вызволить и перевезти сюда Елизавету, судьбу мою и любовь на всю жизнь. Как она там, голубка моя светлая?»

Он, как ни странно, был спокоен за её судьбу и твёрдо знал, что Муса, его верный ординарец и друг по Великой войне, которого он сам, в семнадцатом году, силой почти отправил домой, сделает всё возможное по её спасению. Всё, что в его силах и на что даст благословение Господь или Аллах.

***

Молодой организм Елизаветы Пепеляевой быстро справился с потрясением. И она ни у кого не выспрашивала подробностей той страшной истории, виновником которой был конь её мужа.

Муса отпоил её кумысом и она снова стала просто очаровательной.

Председатель ЧК был умным и опытным человеком. Он давно понял, какое влияние на Елизавету имеет татарин-табунщик и старался всячески с ним сойтись, подружиться.

И всегда, приезжая к нему в дом, к Елизавете, щедро одаривал того необходимыми в хозяйстве, в данный момент, вещами. И ничего, при этом, не требовал взамен.

Просил о единственном – поспособствовать в том, чтобы Елизавета Мстиславовна доверилась ему, так как он приличный и честный человек и стала выходить с ним в свет, хотя бы изредка.

– Ну, что ей себя заживо хоронить в этой степи? Жизнь-то не остановишь, она продолжается. А что касается генерала Пепеляева – то фортуна очень изменчива, может его уже… – он не договорил, но татарин понял, что ему хотел сказать этот человек, которого он не страшился, но от которого ждал в любую минуту чего-то неожиданного и таинственного, а поэтому и не мог никак довериться полностью.

И в очередной приезд начальника ЧК, он уже сам сказал Елизавете:

– Ты, дочка, поедь, мир посмотри, развейся, может, что узнаешь и о Его Превосходительстве. Да и нельзя нам с тобою вызывать гнев этого человека. Он нас в покое не оставит.

И она – молодая, яркая, красивая, истосковавшаяся за привычным укладом жизни, годы уже не имевшая никакой информации о своём Георгии, генерале Пепеляеве, согласилась.

Но оговорила свои условия сразу:

– Только на спектакль! Я хочу, чтобы мы с Вами объяснились сразу же, как говорят – до переправы.