Во всех этих песнях только речи даны в стихах. Этот тип односторонней повествовательной песни (по А. Хойслеру), скорей всего, является не результатом преобразования двусторонней эпической песни, а памятником более архаической смешанной формы (в архаическом фольклоре большей частью ритмизованы только речи действующих лиц).

В песнях о юности Сигурда отсутствует драматизм, они, в сущности, очень статичны; сюжет решительно доминирует над характером.

Об убийстве Сигурда Гьюкунгами повествует так называемый «Отрывок из Песни о Сигурде») и «Краткая Песнь о Сигурде». Обе песни представляют варианты разработки одной темы (вторая несколько более пространная): в «Отрывке...» Сигурда убивают в лесу (и Гудрун с тревогой видит братьев, возвращающихся одних), а в «Краткой Песни...» — в постели, и Гудрун просыпается в крови Сигурда.

Жена застонала —

Конунг скончался:

так сильно она

всплеснула руками,

что зазвенели

кубки в углу,

а во дворе

откликнулись гуси.

Смерть Сигурда трактуется в этих песнях частично как результат нарушения обетов: Гьюкунги нарушают клятвы побратимства, но и Сигурд является невольным нарушителем, как участник обманного сватовства; а согласно другой версии, еще и как первый «жених» Брюнхильд, которого заставили забыть об этом обручении, опоив колдовским зельем. Тайна всплыла благодаря Гудрун, поссорившейся с Брюнхильд. Она потребовала, чтобы Гуннар убил Сигурда. События эти в анализируемых песнях только упоминаются, так как предполагается, что они известны.

Сигурд в этих песнях выступает как идеальный образ прекрасного богатыря, которому суждена ранняя смерть (так же, как Гильгамешу, Ахиллу, Кухулину). При этом невольная вина Сигурда трактуется скорей как несчастная судьба, чем как следствие героического характера. В нем есть черты жертвы (его мифологическая параллель — Бальдр).

Главное внимание в скандинавских песнях о смерти Сигурда уделено образу Брюнхильд, страдающей от оскорбления, нанесенного ей любимым ею Сигурдом, ненавидящей Гудрун за ее счастье, жаждущей смерти любимого ею Сигурда, но после его убийства восходящей вслед за ним на погребальный костер. Психологизация — по-видимому, результат скандинавского этапа в истории сказания. В эпических песнях «Эдды» обычно четко разделены радость и горе, смех и слезы. Они часто сопоставляются для контраста, например, в «Песни о Вёлюнде» смех торжествующего царя альвов и плач дочери Нидуда. И здесь контрастирует плач Гудрун и смех Брюнхильд. Буквально через несколько строф Брюнхильд начинает плакать над тем, что совсем недавно вызывало ее смех. Изображение сложности душевного переживания не соответствует эпическим представлениям.

В отличие от непреклонного Гуннара «Песни об Атли» мы видим в «Краткой Песни о Сигурде» Гуннара, способного к рефлексии и колебаниям:

Гуннар печально

повесил голову.

День целый сидел он

в смятенье горестном;

не ведал совсем,

как поступать

ему подобало,

не видел он вовсе,

как поступить ему

в этом деле...

Тенденции к «психологизации» способствуют усилению лирического элемента. Это особенно отчетливо проявляется в группе песен, которые можно назвать героическими элегиями («Поездка Брюнхильд в Хель», «Первая Песнь о Гуддрун», «Вторая Песнь о Гудрун», «Песнь об Оддрун», «Подстрекательство Гудрун»). Эта жанровая разновидность специфична для исландской поэзии. Отдельные сходные черты можно обнаружить в датских балладах; элегии есть в англосаксонской (но не на традиционные эпические сюжеты) и в валлийской поэзии.

В героических элегиях на всем протяжения сохраняется одна и та же ситуация: в центре внимания — лирические излияния героини, а эпические «события» проходят перед читателем только в порядке ретроспекции, воспоминаний героини о прошлом. Элегическая ретроспекция, в принципе противоположная рассказу о событиях в форме предсказаний, также характерна для эддической поэзии.

Героические элегии, представляющие собой обработку традиционной героико-эпической темы, раскрывающие переживания героини, опираются на фольклорный жанр плача, с использованием его поэтических средств. Классический пример — «Первая Песнь о Гудрун», в которой изображается плач Гудрун над телом Сигурда.

Так было — смерти

желала Гудрун,

над Сигурдом мертвым

горестно сидя;

не голосила,

руки ломая,

не причитала,

как жены другие.

Здесь «невозможность» плача с большой эмоциональной силой выражает крайнюю степень горя.

Родственницы пытаются утешить Гудрун, перечисляя свои собственные несчастья, пока одна из них не срывает покрывала с тела Сигурда с тем, чтоб при виде его кровавых ран Гудрун заплакала бы и тем самым облегчила свои страдания. Далее следует плач Гудрун, содержащий «величание» покойника:

Сигурд рядом

с сынами Гьюки,

как стебель лука,

из трав встающий...—

и проклятья по адресу его убийц, скорбь о своем вдовстве. Плач Гудрун над телом Сигурда (напоминающий знаменитый плач Ярославны в «Слове о полку Игореве») — вершина лиризма в рамках героической эпики.

В других героических элегиях, возможно, использована фольклорная традиция не похоронных, а «бытовых» причитаний, представляющих собой жалобы на свою жизнь, несчастливую судьбу. Такой характер имеет «Вторая Песнь о Гудрун». Элегические воспоминания Гудрун о своей юности даются в виде упоминания о браке с Сигурдом, его убийстве и т. п., вплоть до нового брака с Атли. Кончается песнь зловещими пророческими снами Гудрун в хоромах Атли. «Подстрекательство Гудрун» начинается с подстрекательства сыновей отомстить за Сванхильд, а затем переходит в перечень несчастий в виде известных нам эпизодов сказания о Нибелунгах. В «Поездке Брюнхильд в Хель» скорбный рассказ о неудавшейся жизни вложен в уста умершей Брюнхильд, которую некая великанша не хочет пропустить в царство мертвых.

В «Песни об Оддрун» и в «Третьей Песни о Гудрун» героическая элегия уже начинает отходить от традиционного эпического сюжета, внося новые балладно-романические мотивы (любовь Оддрун — сестры Атли — к Гуннару и преследование их Атли; ревность Атли к Тьёдреку и испытание верности Гудрун с помощью «божьего суда»).

Во всех этих песнях ярко проявляется поразительная экспрессивность эддической поэзии. Эта экспрессивность опирается на традиционный народно-поэтический арсенал изобразительных средств, применяемых, однако, с тонким отбором и великолепным чувством меры. Она в значительной степени определяется своеобразным, глубоко органическим сочетанием эпического и лирического начал.

ИСЛАНДСКИЕ САГИ

Наряду с эддической поэзией народно-эпическая литература древней Скандинавии представлена также исландскими прозаическими сагами, которые в принципе знаменуют собой более позднее явление в истории эпоса, причем явление по-своему уникальное, так как другие германские народы не знают эпоса в прозе. Исландские саги восходят как к устным, так и к литературным источникам. XIII век является веком записи саг, но имеются данные о том, что ранее они бытовали в устной форме. Сохранилось свидетельство о том, что во время свадебного пира в 1119 г. гостям рассказывались саги. Впрочем, вопрос о характере соотношения фольклорного и литературного начал в сагах до сих пор не решен окончательно.

Прозаические саги делятся на три группы: «Саги давних времен», «Королевские саги» и «Родовые саги» (последняя группа — основная).

В «Сагах давних времен» значительное место занимают отголоски эддической поэзии. Такова, например, «Сага о Вёльсунгах» (середина XIII в.), представляющая в значительной мере пересказ «Старшей Эдды», причем не в последовательности песен, как они даны в «Королевском кодексе», но в форме связной биографии Сигурда и его предков (генеалогическая циклизация). Обстоятельно передаются лишь глухо упоминаемые в прозаических вставках к песням «Королевского кодекса» сказания о Вельсунге и Сигмунде (дяде и отце Сигурда), содержащие весьма архаические мотивы. Таковы тотемическое «ряжение» в волчью шкуру, рождение богатыря Синфьотли от кровосмесительной связи Сигмунда и его сестры — сюжеты, типичные для сказаний о родоначальниках (ср., например, ирландские саги, нартский эпос Осетии и др.).