Космогонические символы солнца и месяца, борьбы тьмы (зла) и света (добра), анимизация природы — все эти признаки мировосприятия и поэзии вводили «Слово» в состав мировых эпических традиций. Однако такого рода образы приобрели в «Слове» особую историко-генеалогическую ориентацию. Изучение реальных обстоятельств жизни героев «Слова», их родственников и предков открывает редкую в исследованиях средневековых памятников возможность проникнуть в сущность символических представлений его автора и окружающей феодальной среды.

Во время похода Игоря произошло солнечное затмение (1 мая 1185 г.), и летописец, как это бывало в подобных случаях, отметил, что «знамению творец бог». «Знамение» предвещало неудачу похода, что и подтвердилось вполне убедительно для современников, мысливших теологически и генеалогически. Этот исходный факт дал теперь основание сопоставить родословную таблицу князей Ольговичей и их родственников, восходя от главных героев «Слова» к их деду Олегу и прадеду Святославу Ярославичу, с астрономической таблицей солнечных затмений, которые могли наблюдаться в Киевской Руси. Было обнаружено, что на протяжении столетия 13 князей Ольговичей и их родственников умерли или погибли в боях в более или менее близком хронологическом отношении к солнечным затмениям. Например, родоначальник Ольговичей — дед героев «Слова», красочно в нем изображенный,

знаменитый Олег Святославич — умер в 1115 г. на 10-й день после полного затмения, и это «знамение» отметил летописец. Необычные обстоятельства жизни Олега, как казалось, соответствовали таким «знамениям». Еще в 1079 г. брат Олега, Роман (по «Слову», Боян «песне пояше [...] красному Роману»), был убит половцами на 31-й день после затмения, а сам Олег, плененный хазарами, был отправлен в Византию (очевидно, в качестве пленника императора), а оттуда сослан на остров Родос, где прожил 2 года. Как известно, Родос был центром солнечного культа всего античного мира, там некогда возвышался бронзовый «колосс», считавшийся одним из «семи чудес света», — статуя Гелиоса в виде Аполлона. Солярные предания, родосские монеты с изображением солнечного лика — все это могло расширить славянские мифологические представления Олега, вновь обратить его внимание на связь со «знамениями» собственного пленения, смерти его отца, упомянутого убийства Романа и гибели в бою с Мономаховичами его другого брата, Глеба, в 1078 г. на 55-й день после затмения. Следует отметить, что в других русских княжеских родах (например, в большом роде Мономаховичей) таких последовательных совпадений не было. На фоне такого векового предания Ольговичей новое «знамение» во время похода Игоря произвело сильнейшее впечатление на самих этих князей, их родственников, бояр, дружины. Дружина Игорева, как повествует летопись, «поникоша главами», а «мужи» [советники] сказали: «Княже [...] не на добро знамение се». Победа половцев была предрешена и не удивила современников. Автора «Слова», как и остальных, удивила геройская дерзость Игоря, который отверг это родовое «знамение»: «...и жалость ему знамение заступи [...] Хощу бо, рече, копие приломити конець поля Половецкаго». Но еще более, очевидно, поразило всех то, что при таких, как считалось, безнадежных обстоятельствах (и при гибели всех войск) сами князья (Игорь с родственниками) благополучно вернулись из плена, да еще с закрепившим союз с половцами наследником — «детятем» — княжичем Изяславом, сыном Владимира Игоревича и дочери хана Кончака.

Как показывает содержание «Слова», автор его знал и историю Ольговичей, и подробности Игорева похода. Чуткий поэт, вероятно, был более всех поражен символическим характером событий, предопределенных «знамением». Поэтому в «Слове» космогоническая символика и анимизация природы, как бы оживлявшие старую эпическую традицию, приобрели максимальное значение. Только в «Слове» (и нигде более в древнерусской литературе) солнце фигурирует семь раз, в двух случаях образ солнца как бы «размножается» («четыре солнца», «два солнца»). Солнечная символика проходит через все повествование, поэтически сопровождая Игоря и его родичей.

Автор обращается к герою: «Нъ уже, княже Игорю, утъпе [померк] солнцю свет». Казалось бы, «светлые» Ольговичи (Игорь — «свет светлый») обречены: на реке Каяле «тьма свет покрыла». Но происходит внезапный перелом событий, Ярославна, жена Игоря, обращается со страстным языческим заклинанием к трем как будто живым «господам» — Ветру, Днепру Словутичу, Солнцу — «Светлое и тресветлое слънце!» Как кажется, сила любви спасает героя и само солнце возвращает ему свое благоволение. Игорь бежит из плена. Теперь автор получает возможность создать новый образ солнца (противоположный изначальному «знамению»): «Солнце светится на небесе — Игорь князь в Руской земли». А это, в свою очередь, позволяет автору в заключение воспеть традиционную «славу» его героям, в действительности плохим политикам и полководцам. Солнечная символика получает мифологическую конкретизацию, когда по ходу событий упоминаются два солнечных божества: Игорь и его дед Олег символически представляются «внуками» (потомками) Даждьбога, а родственник Олега — князь-волшебник Всеслав некогда будто бы «волком» великому Хорсу путь «перерыскивал».

Солнечная символика имеет организующее структурно-поэтическое значение, иерархически возглавляя символико-метафорическую систему произведения. Вслед за солнцем против героев действуют другие силы анамизированной природы: ночь, гроза, тучи, молнии, гром, затем звери и птицы (волки, лисицы, орлы), а растения (деревья, цветы, трава) печалятся об участи героев. В эпических ситуациях сами герои начинают действовать зооморфно, как звери и птицы: Игорь, Всеслав, Гзак, Влур (в форме творительного сравнения): Игорь, Всеслав, Гзак, Влур бегут или скачут «волком»; Игорь еще скачет «горностаем», плывет «гоголем», летит «соколом»; Боян «растекашется [...] серым вълком [...] шизым орлом»; Ярославна плачет какой-то птицей — «зегзицею» — и т. п. Благодаря такой символизации природы и героев создается гармоничная картина отношений между человеком и Вселенной, что восходит, видимо, к существовавшим в эпической традиции (в наследии Бояна) пережиткам языческого мировосприятия. Особенно ясно это видно в трактовке затмения солнца, которое в летописных повестях и в «Слове» изображается различно. По Ипатьевской летописи, Игорь «виде солнце, стояще яко месяц»; по Лаврентьевской летописи, «быть знамение в солнци [...] яко звезды видети [...] и в солнци учинися яко месяц». Здесь представлено христианское объяснение затмения как предостерегающего знака божественной воли, само же солнце не действует («стояще»). В «Слове», напротив, отразилось архаичное языческое представление: о «боге» упоминания нет, а солнце выступает как субъект, действующий произвольно по отношению к Игорю (сначала «тьмою», в конце — «светится»).

Таким образом, основываясь на обстоятельствах похода Игоря и родовом предании князей Ольговичей, с одной стороны, а с другой — на поэтическом наследии Бояна («внука» языческого бога Велеса), автор «Слова» развил в произведении хорошо понятную его слушателям солнечную символику. На этой основе ему удалось объединить изображение текущих событий со старыми анимистическими представлениями о природе и создать целостную символико-метафорическую систему поэтического повествования. В первую очередь такая поэтизация событий служила задачам изображения военной героики близких ему князей — Игоря и других Ольговичей.

Создание «Слова» как эпического произведения закономерно отвечало обычным условиям возникновения наиболее значительных памятников средневекового эпоса: оно появляется на исторических и эпических рубежах Европы и Азии, разделявших и связывавших инонациональные и инорелигиозные (западные и восточные) народности континента. По представлениям античным и средневековым этот рубеж проходил по реке Дону, а в своих успешных походах против половцев Владимир Мономах, как говорит летописец, «пил золотом шеломом Дон». В «Слове» также Игорь хотел «испити шеломом Дону», он к «Дону вои ведет». Навстречу ему бегут ханы Кончак и Гзак — и тоже «к Дону великому». Эта пограничная тема, связанная со столкновениями (а нередко и родством) европейских и азиатских героев, характерна для эпических традиций. Известный в Киевской Руси в прозаической обработке («Девгениево деяние») византийский героический эпос о Дигенисе Акрите самим именем героя указывал на то, что это был «двоеродный» (сын сирийского эмира — араба — и греческой аристократки) «охранитель границ» православной империи. Герои русских былин, стоявшие на пограничной «заставе» и оберегавшие «Святую Русь» от тюркских «бусурман», приняли на себя их же собственное название — «богатыри». Грузинская поэма Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» была целиком основана на изображении легендарно-эпического восточного мира. Французская «Песнь о Роланде» превратила мелкое столкновение войскового арьергарда христиан-франков (в 778 г.) с христианами же басками в эпическую борьбу двух миров — христианского Запада с мавро-мусульманским (сарацинским) Востоком. Древнегерманский, скандинавский и англосаксонский эпосы хранили память о западно-восточных римско-гуннских и готско-гуннских войнах. Таковы основные закономерности западно-восточных взаимосвязей в области сюжетосложения и символизации в европейском раннефеодальном эпосе, в сферу которых входило и «Слово о полку Игореве».