У самой толпы ездовой осадил разгоряченных коней. Тачанку со всех сторон окружили казаки. Котляревский, не сходя на землю, встал, окинул толпу холодным властным взглядом.
– Чего вы хотите, казаки? Почему не расходитесь по хатам? Или не надоела вам походная жизнь? Или по семьям не соскучились?
– О чем заговорил! У нас, пан атаман, жизнь походная в печенках сидит! Да только за ту жизнь нам вместо спасибо дулю показали! – ответил за всех Ефим.
– Правильно Половой говорит. Отдай довольствие! – зашумела толпа.
– Довольствие вам сегодня же выдадут, и немедленно расходитесь по станицам!
– Ото добре! Так бы давно! – закричали остальные голоса.
– Э, нет! – Вперед пробился высокий казак с орлиным носом и черными усами. – Э, нет! – повторил он. – А ежели мы в походе не были, а не меньше ихнего настрадались, так кто ж наши обиды выслушает?
– Верно, Панасенко!
– Землю по справедливости делите!
– Леса всем поровну, а не только старшинам!
– Не разойдемсь! – ревела толпа.
– Добудем правду-матку, шо старшины ховают! Не уйдем, пока всего не добьемся!
– Тише! – поднял руку Котляревский. Шум постепенно затих. – Как я могу запомнить все, что вы кричите? Все по-хорошему на бумаге изложите и в правление подайте. Мы разберемся. – И не выдержал, повысил голос: – А вы добром расходитесь, чтобы худа не вышло!
– Не грози!
– Погоняй отсюда!
– Ты панские замашки брось!
Какой-то казак в драной свитке заложил два пальца в рот и свистнул так пронзительно, что испуганные кони чуть не выломали оглоблю.
– Пошел! – подтолкнул Котляревский казака ездового.
Кони с места перешли в рысь.
Едва коляска скрылась за куренными строениями, как кто-то из казаков выкрикнул:
– Письменно жалобу подать!
– А где Дикун?
– А вон они!
Один из казаков указал на протискивающихся сквозь толпу Федора, Осипа и Никиту.
– Где вы ходите? Тут Котляревский приезжал! Давайте жалобу писать! Грамотеи есть?
Откуда-то сбоку, от правления, вывернулся маленький, щуплый казак с чернильницей в руках.
– Жалобу так жалобу.
Он устроился на крыльце войскового правления, разложил бумагу, открыл чернильницу и почистил перо о свои спутанные рыжие патлы.
– Бумагу бы другую надо! – Казак-грамотей покачал головой. – Гербовую, орленую!
– И такая пойдет! Пиши!
– Жалоба атаману войска Черноморского от всех казаков, – вывел на бумаге добровольный писарь.
Кто-то добавил:
– От всех казаков, бывших и не бывших в походе!
– Дописываю! – Перо снова заскрипело.
Со всех сторон посыпалось:
– Жалуемся на своих атаманов. Они незаконно нас на кордоны отправляют, а кой-кто откупается от службы!
– Довольствие за поход нам не выдали, а старшины и полковники провиант продали и деньги себе взяли!
– Не все сразу, не успеваю писать!
К писарю протиснулся Коваль.
– Пиши! Землю делят не по справедливости!
Не успел Андрей отойти в сторону, как другой казак уж подсказывал:
– Запиши: старшины лес рубят, а до нас только щепки долетают!
– Они суконные свитки носят, а мы задом светим!
– Пановали старшины и годи!
– Допиши! Хай прогонят всех атаманов, новых будем выбирать!
Пот мелкими каплями стекал по лицу писаря, он не успевал вытирать его.
– Кончил, господа казаки! – наконец проговорил он.
– Писал писака, а читать будет собака, – пошутил один из казаков.
– Кто жалобу вручит?
– Дикун и Шмалько!
– Да пусть скажут, что не разойдемся, покуда жалоба без ответа будет!
– Верно! Бери бумагу, Дикун!
Котляревский встретил Дикуна и Шмалько сдержанно, холодно, но вежливо. Прочитал жалобу, повел плечами:
– Довольствие вам выдадут, а остальное в жалобе считаю написанным без основания. Так и передайте казакам. И еще, – он прошелся по канцелярии, – в последний раз говорю: добром расходитесь. А вам, Дикун и Шмалько, мой совет – вы первые начали смуту, вам первым и кончать ее…
Ни с чем вернулись на майдан Федор и Осип, передали ответ наказного.
Расшумелись еще больше казаки:
– Тут будем стоять, не разойдемся!
– Брешет, мы по справедливости жалуемся!..
– Душу из старшины вытрясем, а своего добьемся!..
На четырнадцатый день бунта Котляревский действовал решительно. Вызвав Кордовского, он приказал арестовать Дикуна и Шмалько.
Выполнять распоряжение атамана приказано было полковнику Чернышеву, майорам Чепеге и Еремееву, поручику Шелесту и прапорщикам Голеновскому и Аксентьеву. В помощь Чернышеву Котляревский с умыслом выбрал людей, присланных из Петербурга, казачеству не знакомых. Они, по мнению атамана, будут действовать смело. Чернышев пытался увильнуть от неприятного поручения, но Котляревский прикрикнул на него:
– Сами разозлили казаков своими неподобающими делами, а теперь за чужие спины хотите схорониться!
Шли молча, и только на майдане Аксентьев шепнул Голеновскому:
– Что-то нет у меня веры, что кончится это добром…
Уже перевалило за полдень. Многие казаки ушли на ярмарку, а большинство, разбившись на кучки, сидело в холодке.
Заметив вооруженных офицеров, казаки прекращали разговоры, поднимались, шли за ними. Шум на майдане стихал.
– С чем пожаловали? – спросил кто-то из толпы.
Ему никто не ответил.
Дождавшись, пока все утихнут, Чернышев вызвал:
– Дикун, Шмалько!
Раздвигая казаков, Федор и Осип подошли к полковнику. Глядя Чернышеву в глаза, Дикун спросил:
– Что скажешь, полковник?
Все замерли.
– За подстрекательство к бунту распоряжением атамана войска вы арестованы, – объявил полковник. – Взять их под караул.
Аксентьев и Шелест рванули из ножен шашки, стали по бокам арестованных. Казаки взволновались:
– Наших берут!
– Мало они настрадались!
Кто-то отчаянно, с надрывом выкрикнул:
– Бей старшин!
– Бей! – подхватили другие.
Толпа ринулась вперед. Подмяли Чепегу. Майор Еремеев потянул саблю, но Шмалько ударом кулака сбил его с ног. Еремеев, крякнув, мешком осел на землю. Шелест, пятясь, отбивался шашкой от наседавших казаков. Кто-то, зайдя сбоку, ударил его тупым концом пики по голове. Шелест упал. Аксентьев успел нырнуть в войсковой собор.
– Гляньте, Чернышев-то! – крикнул Собакарь и погнался за убегавшим полковником.
Тот был уже на ступеньках войскового правления, как Никита с силой ударил его пикой. Полковник, взмахнув руками, свалился на ступеньки. Кровь темным ручьем потекла вниз, впитываясь в горячую землю.
Прапорщик Голеновский успел запереться в караулке. В единственный оконный проем высунул ствол пищали. Раздался выстрел.
Толпа отхлынула. Ствол скрылся, но сейчас же высунулся вновь.
– Там пищали заряженные! – закричал кто-то.
Несколько казаков, зайдя со стороны, нажали на дверь. Сбитая из толстых дубовых досок, она не поддавалась.
– Смотрите, как откроется, он в вас и выпалит, – снова раздался предупреждающий голос.
– Слушай! – закричали казаки. – Выходи подобру, лучше будет!
Голеновский не отозвался.
Казаки начали совещаться.
– Запалить его! – предложил кто-то.
– Верно! – подхватило несколько голосов.
Все бросились за камышом, сложенным невдалеке.
Их остановил Собакарь.
– Сушь такая, все пожаром пойдет!
Посмотрев в сторону караулки, Дикун проговорил:
– А мы его, такого-сякого, попробуем по-другому.
Незаметно для Голеновского он прокрался вдоль вала к караулке и затаился за углом. Бесшумно, шаг за шагом продвигался Федор к окну. Казаки наблюдали за ним. Голеновский, видимо, тоже догадывался, что нападавшие что-то замышляют. Ствол пищали беспокойно поворачивался то в одну сторону, то в другую, нащупывая цель. Когда до окна осталось не больше шага, Дикун прыгнул и с силой рванул обеими руками за ствол. Грянул выстрел, и выдернутая из рук Голеновского пищаль отлетела в сторону. Не давая прапорщику опомниться, Федор прыгнул в окно и своим телом вышиб тяжелую раму. Сбив Голеновского с ног, он виском ударился о дубовую стойку нар. В голове зазвенело. Хрипло выкрикивая ругательства, прапорщик потянулся к пищали. Но в окне показались еще два казака. Один из них открыл дверь. Ворвавшаяся толпа вытащила Голеновского из караулки и, раскачав, бросила на поднятые пики.
