С этими словами он скрылся в замке, а Женевьева поспешила к розарию. Чувствовала она себя, надо сказать, довольно скверно. Как легко Фуллер обвел ее вокруг пальца! Она готова была бросить ему в лицо упреки, задать несколько язвительных вопросов — пусть оправдывается. А он и не думал оправдываться; она и не заметила, как сама оказалась в положении подопытного кролика. Кроме того, хотя она и не хотела в этом признаться, ее смутили слова Фуллера о том, что свидание вряд ли будет для нее интересным, его язвительный тон, когда он говорил о Доменике. Вдруг американец окажется прав?

Еще издали, подходя к розарию, она увидела Доменика — он стоял, прислонившись к старому платану. Сразу все сомнения и страхи выскочили у нее из головы: он ждал ее, он хотел ее видеть!

Днем, когда Женевьева думала о предстоящем свидании, она решила, что Доменик не такой человек, который будет проявлять инициативу; поэтому у них будет только то, на что решится она. Тогда же она задумала, что в начале свидания они не поцелуются — ведь она не давала раньше для этого повода. Но теперь, подойдя к парню и увидев его ожидающее, полное растерянности лицо, она поняла, что он нуждается в ласке и поощрении. Поэтому, вопреки первоначальному намерению, подойдя, она легонько коснулась своими губами его губ и тепло ему улыбнулась.

В ответ Доменик взглянул на нее взглядом, полным несомненной любви, и крепко обнял. Женевьеву давно никто так не обнимал. Все мысли о том, как она будет себя вести, что должна, а что не должна делать, вылетели у нее из головы. Она подалась к Доменику. Парень обнял ее еще крепче и поцеловал.

Первый поцелуй вышел у него не слишком удачным — видно было, что он тоже новичок в подобных делах. Но он учился прямо на глазах, и следующие поцелуи были гораздо лучше. Наконец Женевьева опомнилась.

— Пожалуй, мы так и не начнем говорить, — слегка охрипшим от волнения голосом сказала она.

— А разве надо что-то говорить? — спросил Доменик, не выпуская ее из объятий. — По-моему, и так все ясно. Ты мне нравишься. Очень нравишься! Пока я не могу сказать больше, но, возможно, скоро скажу.

— Ты мне тоже нравишься, — не стала скрывать Женевьева, — но...

— Что — “но”?

— Но я пока не знаю, что это — просто так, увлечение, или... или нечто большее. Давай присядем где-нибудь.

— Давай пойдем в рощу секвойи, — предложил Доменик. — Помнишь, я тебе показывал?

Они отправились в восточную часть парка, примыкавшую к горам. Там росла посаженная предшественником Доменика американская сосна. Сидя на скамье, вдыхая чудесный запах смолистых сосен, они говорили о своем детстве, о годах учебы, об обитателях замка. Разговоры то и дело прерывались поцелуями, которые Доменик стремился сделать возможно более долгими. Они и не заметили, как стемнело. В сопровождении Доменика Женевьева вернулась во флигель. Их могли увидеть — да, наверно, и видели. Ну и пусть! Женевьева еще не знала, что из этого выйдет, но не считала нужным скрываться.

Глава пятая

На следующее утро Женевьева проснулась с чувством, что в ее жизни произошло что-то радостное, и в то же время есть задача, которую ей надо решить. Она быстро поняла, откуда идет ощущение радости — от свидания с Домеником. И это же свидание задало ей задачу. Что это — увлечение, которое скоро пройдет, или нечто серьезное? Она вспомнила его руки, губы, выражение лица, нежность; вспомнила, каким он был, когда неделю назад расправился с тремя негодяями. Да, он славный, милый, но... Желанный ли? Любимый?

Она лежала не шевелясь, глядя в потолок; потом повернулась, так что ей стало видно окно. В прорези между шторами виднелся кусок неба с розовеющими на рассвете облаками. В детстве и потом в лицее она любила так лежать рано утром и размышлять. Много она передумала в эти утренние часы! В лицее они вдвоем с подругой Жанной снимали квартиру у мадам Делонэ. Женевьева всегда просыпалась первой и, пока никто не встал, думала, думала... Именно в эти утренние часы она принимала многие важные для себя решения, меняла свое мнение о людях, прощалась со многими страхами и сомнениями. Сейчас, спросив себя о Доменике, она поняла, что не может сказать ни “да”, ни “нет”. “А ведь это уже плохо, — подумала она. — Если бы ты могла сказать “да”, оно бы уже звучало в тебе. Ну, да видно будет”. Взглянув еще раз в окно, она решила, что пора вставать.

Убрав комнаты Шарлотты и художника, Женевьева по привычке направилась в комнату Брэндшоу. Англичанин, уходя, уже давно не запирал от нее дверей, но теперь дверь почему-то была заперта. Не придав этому значения, Женевьева отперла дверь, вошла и... увидела Лоуренса Брэндшоу. Невозмутимый, несгибаемый кладоискатель спал, сидя за столом. Мигал экран компьютера, весь испещренный цифрами, стол был завален бумагами. Женевьева тронула Лоуренса за плечо. Тот сразу же поднял голову с таким видом, словно он не спал, а лишь притворился спящим, и сразу посмотрел на часы.

— Ого, я, кажется, немного опаздываю! — воскликнул он. — Большое спасибо, что разбудили. Эти расчеты заняли больше времени, чем я думал. Зато теперь у нас полная ясность, можно делать заказ. Да, меня ведь ждут к десяти! Кажется, я не успею выпить утренний чай!

Словно в ответ на его слова, в дверь постучали, и в щель просунулась голова Марселя.

— Машина подана, мистер Брэндшоу, — сообщил он.

— Да-да, иду, — кивнул англичанин и принялся собирать бумаги.

— Может быть, я успею разогреть вам чай? — предложила Женевьева.

— Нет, спасибо, не надо беспокоиться, — покачал головой Лоуренс. — Меня действительно ждут, а я терпеть не могу опаздывать.

Собрав все свои расчеты в папку, он бросил ее в заранее собранную сумку и, не переодеваясь, направился к выходу. Женевьева машинально вышла за ним в коридор. Ей почему-то было жалко Лоуренса Брэндшоу, хотя невозмутимое лицо англичанина каждым мускулом говорило о том, что обладатель лица в жалости не нуждается.

Проходя мимо комнаты Жоржетты, Лоуренс на секунду задержался и даже взялся за ручку, словно хотел открыть дверь, затем повернулся и своим ровным шагом спустился во двор и сел в машину. Женевьева выглянула из окна, чтобы пожелать кладоискателю счастливого пути, но не успела: дверца хлопнула, загудел мотор, и машина скрылась из виду. Почему-то в этот момент Женевьева вспомнила о террасе Ричарда Фуллера, с которой можно было наблюдать за всем, происходящим во дворе, самому оставаясь незамеченным.

За завтраком Доменик, получая из ее рук чашку кофе, шепнул:

— Сегодня там же?

Она молча кивнула. И вновь с сожалением отметила, что в момент, когда их руки соприкоснулись, ток не пробежал по жилам, ее не обдало горячей волной, как было тогда в лицее в первые моменты ее знакомства с Даниэлем: ее сердце оставалось теперь холодным. Она придет на свидание, ответит на его поцелуи, но... Она должна ему сказать, что ответить на его чувство не может. Но как это сказать? Она поняла, что ей жаль Доменика, такого большого и сильного.

После завтрака, убрав комнаты Жоржетты и Фуллера, Женевьева взяла учебники и направилась в парк. На этот раз она миновала свою любимую скамью и пошла дальше. Ей не хотелось, чтобы сегодня ей кто-то мешал. На душе было неспокойно, и девушка хотела заглушить эту тревогу упорными занятиями. В нижней части парка рос старый платан, такой огромный, что на скрещении его нижних сучьев можно было не только сесть, но и лечь. Его-то и выбрала Женевьева в качестве своего нового рабочего кабинета. Взобравшись на нижний сук, она устроилась там, прислонившись к стволу дерева, и погрузилась в чтение. Ветерок шевелил листву, и ее узорчатая тень скользила по странице, между тем как Женевьева с трудом пробиралась вглубь сложного текста. Две синицы перекликались неподалеку в кустах сирени.

Неожиданно Женевьеву вывел из сосредоточенности незнакомый ей женский голос.

— Простите, — услышала Женевьева, — вы мне не поможете?