– Мам, а кто такой Непруха?

– Непруха? – мама осторожно сняла губами с ложки кусочек разваренной капусты, попробовала, покивала сама себе, окунула ложку обратно в кастрюлю. – Непруха? Плохо помню. По-моему, это какой-то древний поэт. Не то украинский, не то белорусский. Или художник. Кажется, польский. А тебе зачем?

– У нас, мам, в школе новый учитель возник. Его в Димкином классе Непрухой прозвали.

– Это другое дело, – терпеливо ответила мама, снова переворачивая зарумянившиеся котлеты. – Тогда это не белорусский композитор. И не польский поэт. Непруха – это невезучий человек. У которого бутерброд всегда падает на пол маслом вниз.

– А у него, мам, бутерброд всегда падает маслом на брюки.

– На чужие? – мама выключает газ и вытирает руки.

– А я знаю?

– Большая разница.

– Конечно. На чужие лучше.

– Смотря на чьи. У тебя все?

– А в нашем классе новенькая.

– Симпатичная? Или тоже Непруха?

– Еще не знаю. Зато говорит смешно. «Дорлога. Урлок. Дурлак».

– Дурлак это кто?

Алешка кивает:

– Лефка.

– Я так и знала. Обижал? Передразнивал?

– Еще чего! Я за нее заступился. Это Диакеза ее дразнил. Ворлоной назвал. А я ему зато в компот чихнул.

Диакеза тоже в нашем доме живет и с Алешкой в одном классе учится. Когда он был маленьким и вредным, то очень гордился какой-то своей загадочной болезнью. «У меня – диакеза», – хвалился. Все ему сочувствовали, и никто не догадывался, что это просто диатез, прыщики по телу. Так он вредной Диакезой и остался. И отец у него такой же вредный. Он бизнесмен. Жулик, говорят про него наши пенсионерки. И прозвали его Скарлатиной. Потому что он никогда не здоровается, всегда свой джип на газон ставит и старается проехать по луже так, чтобы обязательно кого-нибудь обрызгать грязной водой. В общем, Скарлатина. Вот только я не знаю, как ихнюю маму прозвали. Корью, что ли? Мы ее ни разу не видели – она все время «фитнес принимает».

– Лефка дурлак! – возмутилась мама. – Подрались?

– Нет. Он мне тоже в компот плюнул – и все! Мам, а знаешь, у этой Маринки какая фамилия? – И Алешка выпалил то, с чего все и началось: – Серегина!

– Ну и что?

– Не помнишь? – изумился Алешка. – Ты Серегина не помнишь? «Жил человек в лесу, возле Синих гор». – Это он процитировал первую фразу из фильма и из рассказа «Чук и Гек».

Но мама не обратила на это никакого внимания. И напрасно. Если бы обратила – многого можно было избежать, всяких опасностей и волнений. Мама отлила из кастрюли в другую кастрюльку свой свежесваренный борщ и сказала:

– Отнесите дяде Федору.

Это мы с удовольствием.

Дядя Федор – наш любимый сосед. Не то что тетя Зина. Он очень добрый человек. И немного одинокий. Родственников у него нет. Кроме белой собачки и черного кота. Кота почему-то он зовет Шариком, а собачку Мурзиком. Он подобрал их на помойке.

Мы любим носить дяде Федору мамин борщ и котлеты. Не знаю, догадывается она или нет, что дядя Федор честно делит обед на троих – как не поделиться с друзьями такой вкуснотой, говорит он при этом.

Вообще, дядя Федор – он не дядя Федор. Никто не знает, как его по-настоящему зовут. Дядей Федором его в нашем дворе прозвали. Во-первых, потому что он очень добрый, а во-вторых, потому что круглый год ходит в зимней шапке. Одно ухо у нее висит, а другое торчит – со стороны очень похоже на симпатичного Шарика. Но Шариком его никто не называл. Дядя Федор был отличный автомеханик и никогда не проходил мимо, если у кого-нибудь из нашего дома вдруг не заводилась машина. Однажды, когда он помогал еще одному нашему соседу и они оба согнулись над капотом, мимо проходил отец Диакезы и презрительно бросил:

– Посторонись, Шарик!

Наш другой сосед – он артист цирка и швыряется там здоровенными гирями – выпрямился во всю свою высоту и ширину и грозно сказал:

– Какой он тебе Шарик? Ты на себя давно в зеркало смотрел? Скарлатина!

Скарлатина промолчал (или промолчала?) и впредь тоже помалкивал.

…Дядя Федор разлил борщ в три миски и похвалил:

– Знатный борщец! В нашем микрорайоне никто такой не варит.

Нам было приятно. Особенно Алешке. Они с дядей Федором большие друзья. И чем-то похожи друг на друга. Вот наш Алешка до сих пор путает числа месяца и дни недели. Спросишь:

– Алеш, какое сегодня число?

– Четверг. Или октябрь.

– А день недели?

– Двадцатое.

Он иногда даже имена и фамилии местами путает, даже свои. Спросят его:

– Как тебя зовут?

– Оболенский.

– А фамилия?

– Алексей.

А у дяди Федора другая странность.

Спросишь:

– Когда вы придете?

– Без двадцать восемь.

– А который час?

– Без пятнадцать пять.

И я не очень удивился, когда дядя Федор доел борщ и помыл кастрюльку, а Лешка спросил его:

– А можно я с вами покатаюсь?

– А то!

Дядя Федор теперь пенсионер и подрабатывает на своей старенькой машине. Как таксист. И пассажиры у него тоже, как правило, пенсионеры. Они справедливо полагают, что такая поездка будет им по карману. Не будет же пенсионер драть с пенсионера.

Гаишники машину дяди Федора не останавливают. Во-первых, он ездит очень спокойно, соблюдает все правила, а во-вторых, инспекторы боятся его тормозить – вдруг эта старая развалина остановится навсегда и уже не тронется с места. В Москве и так пробок хватает.

И вот Алешка стал каждый день ездить с дядей Федором по Москве. И обычно он садится на переднее сиденье.

– Не возражаете? – вежливо спрашивает при этом дядя Федор очередного пассажира. – Внучек мой. Приучается.

Никто не возражает. Сначала. А потом… Потом Алешка, тоже из вежливости, заводит с пассажиром серьезный научный разговор, чтобы тому не было скучно.

– А вы знаете, что клопы могут десять лет жить без пищи? Зато уж потом как набросятся!

– А тараканы? – неосторожно спрашивает пассажир.

– Так себе. Они без еды живут всего один месяц. Зато без головы могут жить несколько недель. А потом умирают от голода – есть-то им нечем. Не верите? У вас есть тараканы? Нет? Жалко. Ну так и быть, я вам подарю своего ручного. – И Алешка лезет в карман за спичечным коробком, в котором кто-нибудь шебуршит. – Вот, вы можете проверить. Откусите ему голову и посадите в миску. Чтобы не удрал…

– Остановитесь здесь, пожалуйста, – просит почему-то пассажир. Наверное, ему не хочется кусать таракана за голову. Даже ручного.

– Мы же еще не доехали, – говорит дядя Федор.

– Ничего. Я лучше пешком дойду.

Вот так они и катались по Москве. А время шло. Близился Новый год. Москву засыпало снегом. Он быстро темнел от всяких выхлопов и реагентов и только во дворах и в скверах оставался пока белым и чистым.

Вот тут и началось! После очередной поездки Алешка ворвался в квартиру как ураган и, не раздеваясь, поставил кассету с «Чуком и Геком». И прилип к экрану. И завопил:

– Точно, Дим! Вот этот дом Серегиных. Вон шары на тумбах, лестница к подъезду! И совсем рядом – на Ленинском.

Тут только до меня дошло, что он искал по Москве тот самый дом, из окна которого вылетела жестяная коробочка с телеграммой. Наивняк березовый!

…А время шло. Близился Новый год. В школе началась суматоха. Заканчивалось полугодие, школа готовилась к новогоднему вечеру. В актовом зале уже стали появляться бумажные снежинки на окнах; Снеговики, Деды Морозы, Снегурочки и зимние зверушки – на стенах. В центре зала наш завхоз уже освободил место для елки.

Алешкин класс решил к празднику поставить «Снежную королеву». Бонифаций – наш учитель литературы и режиссер всех постановок – переделал им пьесу на школьный лад. Получилось здорово. Коммерции советник – вылитый директор, Снежная королева – наш завуч, ледяная такая дама, а маленькая разбойница – это Любаша, их учительница. Ее все так зовут, потому что в Алешкином классе она самая маленькая. Но характер у нее – разбойный!