где истину впотьмах веками ищем,
а натыкаемся опять на эту землю
и величаем истиною всею.
И в жилах наших, знать, из рода в род
не кровь уже, а та земля течет –
то черноземом мертвым, то суглинком,
дорогою, ведущей к древним ликам,
чьи очи золотые, не слезясь,
нам говорят, что ничего нельзя.
Что все грешно, грешно!..
И это слаще
Любой свободы нашей!
Да обрящем
разбой, разгул, смятенье и раскол,
и черные пожары под Москвой.
Раскаянье и странствие на зов
в пространства светоносных образов.
И взгляд оттуда, изнутри, извне…
И это приближение ко мне
твое – прохожим иноком бездомным,
дорогою проселочной влекомым
в какие-то иные палестины….
И взгляды наши робкие, скрестившись,
звездой падут в проселочную грязь.
И мы, друг другу молча поклонясь,
увидим вдруг причудливую вязь
сандалий тех, затоптанных в грязи…и…
навеки мы останемся в России.
* * *
В той памяти - запах горячего воска...
И голубь в лицо оплывает крылом...
И девочка бродит по миру в обносках,
И к птице больной припадает челом.
И руки прижаты к груди, а ключицы,
Как два полумесяца, в теле остры...
Слова несказанны, желанья пречисты.
Опять не случится... Но реют костры
Каких-то видений, гаданий и таинств.
Как воинства духа, грядут облака...
И боль, разрастаясь, под ложечкой тает
В предчувствии страшных вестей, но пока
В платке... и в надмирном венке благодати
Вдали от пророков слепцов и витий,
Светло и нестрашно земному дитяти
По огненным кругам с надеждой идти.
Лишь вздрогнут порою ключицы сквозь платье,
Как чаши весов неземного судьи.
Как два полумесяца разных галактик,
Зеркально сошедшихся в детской груди.
* * *
А вспомни, как мы странствовали…
или
мы просто, взявшись за руки, входили
в мою давно забытую слезу,
что стала светлым озером в лесу,
что стала зеркалом старинным в нашем доме,
где ты берешь мое лицо в ладони,
пока слеза стекает по щеке,
А в ней… Но ты об этом двойнике
не ведаешь… И ни к чему то, право.
Темнеет лишь старинная оправа
на зеркале, где двое спят в обнимку
в последний день рождественских каникул.
А завтра по чужому произволу
в такую страшную, такую злую школу.
И лучше их – ей Богу – пожалеть,
чем чистить яростно темнеющую медь
старинной и торжественной оправы.
И ревновать… И звать… Но, Боже правый,
подумай сам, как выжить я сумела?!
Из рабских школ я, как из пены белой,
свободной вышла к берегу – к бездомью.
Чему меня учили, я не помню…
И ничего я, Господи, не знаю,
Когда иду сомнамбулой по краю…
* * *
Клекот… и клекот… и ночь напролет
В зеркале кто-то крыльями бьет…
В ночь упираясь израненным лбом,
Ангел небесный водит крылом
Меж амальгамой и битым стеклом.
Это пространства странный излом.
Это пространства новый виток,
Словно ребенок спящий… и в том
Смысл этой позы в долгом пути –
Если колени прижаты к груди,
Значит, к вершине легче идти,
В круг замыкая дорогу во сне –
Так нарастает пространство во мне.
И приникая детским челом,
Ангел небесный водит крылом
Меж амальгамой и битым стеклом.
И говорит, что никто не судья.
Что даже тьма – это просто дитя,
Спящее в позе полувитка
Новой галактики…
Ну, а пока –
Девочка…
И молчалива, дика,
Перетекает полночь в декабрь,
Словно рука в замирающий жест,
В белую шерсть снегопада…
И в шесть
Ровно утра просыпается дом…
За руки взявшись, все мы бредем,
Меж амальгамой и битым стеклом…
ЕГИПЕТСКАЯ ЛЕГЕНДА
Оно длинней, чем вечность, это лето...
Пылает солнце лиц на амулетах,
А на сердцах лежит луна имен -
И нашу тайну знает только он...
Он ждет тебя за пыльным поворотом,
Он ждет тебя, твой вожделенный кто-то,
Он ждет, чтоб увести в свой страшный рай.
Иди за ним, но мне мое отдай...
Мы родились в Египте близнецами,
В утробе обменялись мы сердцами,
Рождаясь, обменялись мы руками.
А птицу нашу в медном истукане
Мы скрыли от назойливой родни...
Иди за ним, но мне мое верни.
Он ждет тебя, твой вожделенный некто...
Но возврати мне, брат мой, до рассвета
Ту музыку, что сладостно сочится
Из горла перерезанного птицы.
Ты выпустил ее, ты выпустил ее,
А это, брат мой, было не твое.
И мы стоим с единым небом вровень,
И ты идешь, идешь по следу крови,
И ты идешь, идешь за ним одним...
Иди за ним, но мне мое верни!
Мы в солнце восходящем отразились,
Когда расцвел в долине первый ирис,
Когда с Ярилой обнялся Озирис
За краем этой северной земли.
И все тысячелетия прошли.
Мы родились на севере певцами
От разных матерей, но близнецами.
И ты не вспомнишь Нил, Элладу, Рим,
Но ты опять идешь, идешь за ним -
То рыбаком, поющим в бурном море,
То мальчиком слепым в церковном хоре.
Иди за ним - он прячет шрам на горле…
А птичий профиль прячет он втройне.
Иди за ним - а он идет ко мне! -
Как музыка - бесплотен и неистов...
Иди за ним - мы в солнце отразимся,
Как тысяча веков... - иди за ним!
Он тает между нами, словно дым!..
И мы стоим,
мучительно и немо,
Одною кровеносною системой
Той музыки,
с Невой сомкнувшей Нил.
И ты во мне - идешь, идешь за ним!..
............................................................
Когда проснемся мы с такими снами,
Ты скажешь: что-то было между нами...
Ты скажешь: что-то было, что-то было
Там, на брегах божественного Нила.
* * *
И кажется я, вправду, чьей-то дланью
Облачена, как будто в одеянья,
В пространства светоносные такие,
Где ни тоски моей, ни ностальгии
По родине, которой больше нет,
Взамен которой только долгий свет,
Вплетенный тонкой нитью в те пространства,
Где не устали мы от горних странствий
На родину, что все-таки настанет...
А снег июльский в пламени не тает!..
А солнце в горле стынет снежным комом!..
И паузой меж молнией и громом
Последнее застыло поколенье,
Лелея бег постыдный на коленях.
