— От кого же остальные карточки, Вера Кирилловна?

Ото всех, только не от него.

Но, может быть, он прислал цветы, конфеты, хоть что-нибудь? Нет и нет! Может, с ним что-нибудь случилось, о господи, он заболел, ранен! Нет, Вера Кирилловна сказала, что, когда отец уезжал сегодня на прогулку с дядей Стеном, она ничего не слышала о молодом князе Стефане.

— Но ведь что-то он сейчас делает, Вера Кирилловна, — настаивала я.

— Возможно, летает на своем новом аэроплане, или, может быть, у него... какие-то другие интересы. — Интересы, связанные с его „репутацией“, поняла я и, с ненавистью посмотрев на свою éducatrice, сказала:

— Если князь Веславский будет меня спрашивать, меня нет дома.

Я велела ей отнести цветы и конфеты в госпиталь Святой Марии и, предупредив, что намерена заниматься, попросила меня не беспокоить.

Однако вместо занятий я расхаживала, прихрамывая, по комнате, то садилась, то вскакивала, безуспешно пытаясь читать, подходила к окну и смотрела на оживленное движение на реке и, находя все это бессмысленным, только все больше раздражалась.

— В чем дело? — обратилась я к Бобби, которому, наверное, уже надоело смотреть на мои беспорядочные передвижения по комнате. — Зачем тогда все это, если у него есть своя жизнь, где для меня нет места; если в это же самое время он, может быть, усаживает девушку в свой новый аэроплан, чтобы испугать ее таким образом и принудить... ко всему, что он хотел бы с ней сделать? Нет, я не могу больше об этом думать!

От всех этих мыслей я пришла в ярость. Мне захотелось, чтобы аэроплан разбился вместе с ними обоими, а он был бы ранен, а лучше убит. Мне стало невероятно тоскливо. Нужно позвонить, попытаться найти... Да нет, с ним все в порядке, просто у него нет времени думать обо мне, я просто навообразила слишком много на балу. Удрученно я сползла на пол.

Так я и сидела, обхватив лицо ладонями и с Бобби в ногах, пока не вошла няня, отрывисто сказав:

— Князь Стефан внизу.

— Стиви? Здесь? — Я полетела к дверям, забыв про тапочки. — Мои туфли! Где они? Принесите же их! Какие вы все медлительные! Бобби, стоять! Боже мой, он уйдет, я упущу его! — Я вылетела из комнаты и помчалась по ступенькам вниз.

— У нее же болят ноги, она не может ходить! — закричала няня горничным, которые кинулись к лестнице при моем появлении.

— Это ее суженый, это великий князь, ах, что за день, наша любимая княжна так юна, ах, как прекрасно! — заверещали горничные.

— Суженый! Великий князь! Дуры! — доносились ко мне сверху ворчливые реплики няни.

Я продолжала лететь через музыкальную комнату и портретную галерею, остановившись только перед величественно подходящей Верой Кирилловной, которая сказала:

— Я сказала князю, вашему кузену, что вы измучены после бала и не можете принять его, милое дитя.

— Вера Кирилловна! Нет! Вы не могли! Верните его назад!

Я уже было помчалась за ним, но моя éducatrice приподняла свой гордый подбородок.

— Княжна, контролируйте себя.

Вызвав лакея, она приказала ему задержать князя Веславского, если он еще не ушел, и пригласить его в голубую гостиную.

Мне показалось, что прошла вечность, пока слуга вернулся и доложил, что князь нас ждет.

— Мы увидим князя Стефана через несколько минут, если вы будете вести себя подобающим образом, mademoiselle, — предупредила Вера Кирилловна, и мы проследовали по анфиладе комнат в стиле рококо и императорским гостиным в маленький салон в стиле Людовика XV, обитый голубым шелком.

Стиви выглядел свежим, отдохнувшим и необыкновенно элегантным в своем льняном костюме с жилетом, жемчужная булавка подчеркивала его безупречно завязанный с бело-голубыми крапинками шелковый галстук. Я нашла его даже более восхитительным, чем накануне. Подав ему руку, я сказала:

— Здравствуй, Стиви, — и, почувствовав себя неловко, умолкла.

При всей своей галантности мой кузен тоже выглядел нерешительно.

— Ким и я до утра проговорили... о тебе, мы только что проснулись. Я сразу же пришел. Цветы оставил у швейцара, когда он сказал, что ты не принимаешь.

Он проспал! Как трогательно.

— А я-то думала... ты летаешь на аэроплане.

— Ну что ты!

Что-то более волнующее, чем аэроплан, вошло в его жизнь.

Принесли розы в вазе.

— Как мило с твоей стороны, — волнуясь, произнесла я. Белые и желтые, они очень гармонировали с моим белым шифоновым платьем и желтым поясом из тафты. — Это мои любимые.

В то мгновение я была уверена, что это так и есть. Я взглянула на своего кузена в молчаливом восхищении, а Вера Кирилловна предложила:

— Вы не пригласите вашего кузена сесть?

— О да, конечно. Садись, пожалуйста.

Стиви сел, слегка придерживая брюки, так, чтобы они не потеряли своего безупречного вида. Я присела на краешек кушетки напротив него.

— Их нет, — произнесла я внезапно.

— Чего нет?

— Твоих усов.

Он коснулся кончиком пальца своей верхней губы.

— Я подумал... тебе они не нравятся.

— Это правда. Но так, без них, мне тоже нравится, так даже больше, — быстро добавила я, заметив, что он расстроился.

Вера Кирилловна прикоснулась к своей коричневой атласной розе на груди, всем своим видом показывая неодобрение столь интимных разговоров.

— Вы не предложите князю чая, mademoiselle?

— Нет, не чая, кофе. Поляки предпочитают кофе.

Стиви был тронут.

Моя éducatrice попросила принести кофе.

— Можешь курить, если хочешь, — мне хотелось увидеть, как он это делает.

В ответ он сказал, что не станет портить воздух, которым я дышу.

Разговор снова зашел в тупик.

Вера Кирилловна еще раз пришла нам на помощь, в своей неторопливой манере расспрашивая Стиви о его друзьях в Оксфорде, в первую очередь о молодых великих князьях. Меня, однако, ни капельки не интересовал Принц Уэльский. Когда подавали кофе, я молча сидела, рассматривая своего кузена и отмечая про себя, как красиво он держит чашку, как элегантны его манеры, почти как у папы. И какие розовые и хорошо ухоженные у него ногти. Я так и воззрилась на них.

— Куда ты так смотришь? — спросил он беспокойно.

— Твои ногти... они так ухожены. — Глядя на этого изящного юношу, сидящего столь степенно и умеющего прекрасно вести себя в петербургских салонах, я внезапно вспомнила чумазого, взбалмошного, шумного и невыносимого мальчишку, который подрезал подпруги у седел и подбрасывал пауков в постели гостей.

Он, должно быть, тоже увидел того самого мальчика, отраженного в моих глазах. Он надул щеки и так смешно прорычал — р-р-р-р, что я больше не смогла сдерживаться и громко, по-детски захохотала.

Вера Кирилловна выпрямилась в знак осуждения, но так как мы с кузеном ничего не замечали, она встала, с важным видом скрестив руки на груди.

Следом за ней поднялся и Стиви, который тотчас пришел в себя.

Я осталась сидеть, так как не обязана была вставать перед графиней.

— Посидите, пожалуйста, еще минутку, Вера Кирилловна, — холодно вернула я ей ее взгляд. — Мой кузен, князь, еще не закончил свой кофе.

Вера Кирилловна села.

Кофе мы допили тихо и благопристойно. И, поглощенные друг другом, оба вздрогнули, услышав певучий голос тети Софи. — Comme с’est gentil![33] Как прелестно! — сказала она в дверях.

В комнату вошли Веславские с отцом и бабушка.

— Я вижу, ноги тебя больше не беспокоят, — заметила бабушка.

Последовали легкие подшучивания по поводу моей усталости после бала, которые, несмотря на беззлобность, раздражали меня. Я не хотела, чтобы со мной обращались, как с ребенком, перед моим кузеном. Мне хотелось казаться светской и искушенной барышней, которая могла бы очаровать молодого человека, уже имеющего „репутацию“.

Вера Кирилловна удалилась. Бабушка и тетя Софи сели, а дядя и Стиви остались стоять. Отец сел рядом, обняв меня.

— Что вы думаете о нашем гадком утенке? — спросил он Веславских по-английски. — Вам не кажется, что швейцарцы не скоро еще попадут в списки ее поклонников? Что же мне с ней делать, я вас спрашиваю?