— Люблю, и даже очень! Но ведь это означало бы возвращение назад, к прошлому, неужели ты не понимаешь?

Я имела в виду возвращение в сказочный мир князей и княгинь, мир пышности и великолепия, который у меня на глазах был разрушен в России и который наверняка вскоре будет разрушен и в Польше.

— Ты все еще веришь в прекрасный новый мир?

Огонек отваги и тяги к приключениям погас в его глазах. Вместо мальчишки Стиви рядом со мной сидел взрослый, готовый отвечать за свои поступки Стефан, ясно и четко представляющий себе свой долг.

— А я вот не верю. Я считаю, что нужно стараться как можно лучше устроить жизнь в нынешнем мире. Правда, среди тех поляков, что сейчас находятся у власти, есть такие, которые оглядываются на наше прошлое величие и которые не видели своими глазами, что такое будущее по-советски. Но я не из их числа. Я собираюсь идти вровень с веком и искать хорошее в том, что принесут с собой новые времена. Мне казалось, что ты идеально подходишь для того, чтобы помогать мне в этом. Представить на месте матери не тебя, а какую-то другую женщину я просто не мог. Я был не прав?

Подходила ли я для того, чтобы занять место тети Софи? Да и хотела ли я этого когда-нибудь? Я сидела, молча глядя на огонь, и в этот момент мне вспомнились слова, перед смертью сказанные бабушкой: „Быть княжной теперь будет ни к чему. А вот быть врачом будет просто замечательно“.

— Я был не прав, Таня? — повторил Стефан, поворачивая к себе мою голову.

Я снова безвольно обмякла. Однако, прежде чем еще один поцелуй успел лишить меня остатков благоразумия и сопротивления, распахнулась дверь из прихожей и в библиотеку вошла няня, а из детской донесся гневный крик моего сына.

— Голубушка княжна, хорошенькое дело! — принялась браниться няня. — Твой сын там вовсю заходится от плача, так он проголодался, а ты, позволь тебя спросить, чем тут занимаешься?

Как только я услышала крик своего ребенка, моя рука непроизвольно метнулась к груди, и я почувствовала, что грудь у меня набухла от боли. Запинаясь, я сказала:

— Стиви, я должна пойти покормить Петю. Я еще подумаю и дам тебе ответ немного погодя, если ты можешь подождать. Няня, поговори с князем Стефаном. Расскажи ему все.

Скажи ему все, что я не могу сказать в свою защиту, мысленно попросила я ее и бросилась прочь из комнаты.

После того, как я прилегла и няня-швейцарка поднесла ребенка к моей груди, я стала раздумывать над стоявшей передо мной дилеммой.

Что было последнее, о чем я подумала перед тем, как няня влетела в библиотеку? Ах да, я подумала, подхожу ли я для того, чтобы занять место тети Софи. Княгиня Веславская должна научиться любезно уступать мужу, править им незаметно, всегда выдвигая на первый план своего супруга и повелителя, а самой держась в тени. Жизнь княгини Веславской полна всяческих ограничений и расписана до мелочей. Она может чувствовать себя свободной с мужем только... в постели. А так ли уж я хотела бы ради этой свободы распрощаться со всем остальным?

Хотела бы, Таня, ты же знаешь, что хотела бы. И все же, разве это не означало бы рабство, а не свободу — рабство для „цыганки“ Тани, которую я все эти годы в себе подавляла? Ведь стоило бы ей пробудиться к жизни, как Стиви обнаружил бы, что женился не на копии своей матери, а на ревнивой и деспотичной гарпии?

Ну же, Таня, не преувеличивай! Ты вполне можешь справиться с собой и до сих пор всегда держала себя в руках. Да, но ведь со Стиви я перестаю быть собой. С ним моя воля, мой разум, моя душа куда-то исчезают. И не его в том вина. Он меньше всего желал бы этого. Но он с этим ничего не может поделать. Тогда как Алексей подает мне пример сильной, знающей, независимой, свободной личности, какой и я сама хочу быть.

А что хорошего в том, чтобы быть холодной, бесчувственной гордячкой? Разве это не будет притворством? По крайней мере, „цыганке“ Тане не откажешь в честности. Ей безразлично, что о ней станут думать. Так не лучше ли выбрать искренний грех, чем притворную добродетель? Разве я всегда не презирала подчиненную условностям мораль? Разве я не знаю уже давно, что она лишь прикрывает собой ту клоаку, какой в сущности является благовоспитанное общество? А раз так, то не лучше ли мне последовать зову сердца и уехать со Стиви?

Я ощутила прилив радости и уже готова была подняться и пойти сказать Стиви о своем решении. Но Питер жадно сосал молоко, не желая отрываться от моей груди. Я взглянула на свои часы. Это были швейцарские платиновые часы, которые мне подарил Алексей в день, когда мне исполнилось двадцать три года. Он заказал на них надпись по-французски: „Моей горячо любимой жене“.

Чтобы расплатиться за них, он играл на скрипке в русском ресторане, подумала я. Весь этот год он работал не покладая рук, чтобы обеспечить мне достойное существование. Все, чего он достиг: его знания и положение, уважение и любовь студентов, признание коллег, вхождение в высшее общество — все это требовало от него мужества и огромных усилий с самого детства. Ничто не досталось ему без труда, просто по праву рождения. И, тем не менее, в образовании и воспитании он не уступал многим аристократам, а кое-кого и превосходил. Я и Питер Алексей были для него наградой и предметом высшей гордости. Как же я могу просто так лишить его этого, только чтобы потешить свою страсть? Какое право я имею отнимать Питера у его собственного отца? И не упрекнет ли меня потом мой сын, если я это сделаю?

Да, но как же я смогу целовать Алексея после того, как целовала Стефана? Как смогу я лежать в его слабых объятиях после того, как ощутила на себе сильные руки Стиви? И то, и другое для меня теперь невозможно!

В этот момент Питер начал корчиться и приготовился зареветь.

У него же из-за меня начнутся колики, если я не умерю свой пыл, подумала я и сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Мне удалось отвлечься от мыслей о Стефане и Алексее на достаточно долгое время, чтобы ребенок мог вволю насытиться. Затем, почувствовав вдруг страшную усталость, я задремала.

— Ангелочек мой, ты хорошо поел? Как ты покормила его, голубка моя? — спросила няня, придя из библиотеки час спустя и беря Питера на руки.

— Он так яростно накинулся на меня, что я чуть не вскрикнула, когда он взял грудь. А немного погодя мы оба успокоились. Ты долго говорила с князем Стефаном? — спросила я, поднимаясь, чтобы одеться.

— Говорила-то все я, а он помалкивал да слушал. Когда я рассказала ему про твою рану и про то, как ты все забыла, когда мы прятались в подвале, он все качал головой да повторял: „Бедная Таня, бедная Таня, бедная Таня“. Он больше не будет на тебя сердиться. И он просит показать ему Петю.

— Я приму его.

Я причесалась и припудрила нос. Затем, в то время как няня меняла малышу пеленку, я спросила ее:

— Няня, что же мне делать?

— Сама знаешь, голубушка княжна, — ответила она, не взглянув на меня.

— Нет, ты так легко не отделаешься. — Я отошла от туалетного столика и остановилась рядом с ней у кровати. — Это — ужасно сложный вопрос. Посоветуй, как мне быть.

— А что тут сложного? — Няня вытащила изо рта английскую булавку и плотно зашпилила пеленку. — Если ты уйдешь от мужа, тебя совесть замучит. А если останешься, тебя станет изводить запретная страсть. Выбирай сама.

Со страстью мне было справиться легче, чем с совестью. Справляться со страстью я уже давно научилась. А если я не могу доверять своим чувствам, если мое отношение к одному и тому же человеку может колебаться от обожания до бунта, если мои мысли может заполнять то один, то другой, не лучше ли послушаться Божьих заповедей?

— Мне ужасно жалко Стефана, няня, — попыталась я еще раз оправдать выбор, диктуемый желанием.

— Да уж, он из-за тебя настрадался. — Няня говорила со мной без всякой жалости. — Но он молодой и красивый. Он найдет себе красавицу княжну, да еще, как положено, с хорошим приданым. Он забудет все эти страсти-печали и снова станет любить тебя по-братски, как когда-то в детстве. А что касается тебя, тебе придется привыкнуть управляться со своими страстями.