— Татьяна Петровна, — сказал Алексей, взяв меня за руку, — пожалуйста, считайте себя полностью свободной изменить свое решение о нашем обручении в эти шесть недель. У вас нет передо мной никаких обязательств. Мне было бы стыдно принуждать вас...

— Вы не принуждали меня, Алексей. — Какой он чуткий и тактичный! — И я слишком горжусь своим кольцом, — я положила свою левую руку на его, — чтобы вернуть его.

Алексей поцеловал мои руки — он был так же официален и корректен после нашего обручения, как и до него. Его темные глаза предательски блеснули, и он направился к своему вагону второго класса. Потратив почти все деньги, заработанные в ночном клубе, на мое обручальное кольцо — маленькую жемчужинку в золотой оправе, — он не мог позволить себе ехать первым классом.

Я отвезла няню в Галат. Меня беспокоило, как она останется одна среди „нехристей“, как она, не различая, называла мусульман, греков и евреев, но скорый приезд Веры Кирилловны из Анапы разрешил эту проблему.

Вера Кирилловна была тоже рада найти бесплатную комнату для себя и своих сундуков и великодушно предложила няне жить с ней в одной комнате. Последняя, однако, согласилась спать в кухне.

Устроив Веру Кирилловну, я выслушала полный отчет о визите к Марии Павловне. — „Ее императорское высочество так изменилась, так постарела!“ — сказала она торжественно-траурным и почтительным тоном, относящимся к павшей династии. Затем я поинтересовалась ее планами в связи с тем, что я обручена и выхожу замуж.

— Обручены и выходите замуж? — в своем эгоцентризме Вера Кирилловна даже не заметила мое кольцо. — Вы что же, приняли предложение профессора Хольвега?

— Приняла.

Грудь Веры Кирилловны воинственно поднялась.

— Понятно. Он воспользовался моим отсутствием и сделал предложение. Я поражаюсь, как он осмелился! У него нет ни положения, ни состояния. Его мать была еврейской прачкой. Семья его отца отказалась от него...

— Вера Кирилловна, я должна попросить вас не говорить неуважительно о моем будущем муже. Я восхищаюсь им. Более того, я обязана ему жизнью.

— Я высоко ценю все, что профессор Хольвег сделал для вас, дорогое дитя, — возразила она с достоинством, — но другие сделали бы не меньше, и это не дает ему никаких особых прав. Кроме того, я должна сказать вам, что ваш брак с человеком столь низкого происхождения будет плохо воспринят — serait mal vu.

— Плохо воспринят кем, Вера Кирилловна?

— Всеми теми в нашей русской эмигрантской колонии, кто предан вам, кто видит в вас не только потомка Рюрика, но и ту, что имела редкую, безусловно, уникальную привилегию быть близкой убиенной семье нашего государя... ту, что была, как сестра, его дочерям и царевичу, убитым под командой еврея Юровского, по приказу другого еврея Свердлова. Народ, так тесно связанный с большевизмом, заслуживает проклятия тех, кто любил нашего государя и его семью. — Вера Кирилловна сложила свои пухлые руки ниже талии и встала у единственного крошечного окна, грудь ее высоко вздымалась.

Я тоже сделала придворную стойку, чему она сама меня научила, и сказала:

— Уверяю вас, что я переживала ужасное злодеяние, совершенное над нашими государями и их детьми, сильнее, чем любой из тех, кто сейчас изображает любовь и верность. Вы прекрасно знаете, как и я, что эти люди не делали ничего полезного, они только критиковали царскую чету и даже пальцем не пошевелили для них после их свержения. Тех немногих, кто был действительно предан царю, либо нет в живых, чтобы сейчас хвастать этим, либо они сражаются насмерть. — В этот момент я подумала о бароне Нейссене, и его фигура приобрела трагическую ауру. — Я обязана жизнью Александре Федоровне, которая, предвидя страшный конец, не позволила мне разделить с ними их судьбу. А что касается проклятия евреев за преступления большевизма, я называю это предрассудком, Вера Кирилловна. Только Бог может судить весь народ. Евреи южной России уже страдают за связь меньшинства из них с большевизмом. Так будет с любой нацией, чьи, даже немногие представители поддерживают неправое дело. Это Высшая Справедливость, которую мы постоянно забываем в наших ужасных испытаниях.

Да, думала я, за преступления, зародившиеся в человеческом уме, где бы они не совершались, в конце концов должно отвечать все человечество.

Я говорила убежденно и страстно. Стало тихо. Вера Кирилловна стояла, потеряв дар речи, и я продолжила более спокойным и мирным тоном:

— А что до неодобрительного отношения нашей колонии к моему браку с профессором Хольвегом из-за его происхождения по линии матери — это абсурд. Алексей Хольвег — ученый с мировым именем. Он пользовался дружбой и уважением великого князя Константина и других членов императорской фамилии. Сам царь высоко отзывался о нем. И если бы наш государь был здесь, он первым бы высмеял ваши претензии. В нашу последнюю встречу это был полковник Романов, который копал свой огород. Так и нам лучше бы заниматься огородами, чем всеми этими титулами и различиями, ставшими абсолютно бессмысленными.

Вера Кирилловна склонила голову, притворно приняв упрек.

— Вы, как всегда, заставили меня почувствовать себя маленькой и глупой, дорогое дитя. У нас, изгнанников, есть свои недостатки... мы люди, и только. Возможно, мы не правы, цепляясь за свои титулы и различия, которые вы назвали бессмысленными, но это все, что у нас осталось. Не всем из нас 22 года, как вам. Вы можете пожелать забыть, что вы княжна Силомирская, но мы не можем. Я думаю, что это звание подразумевает определенные обязательства и ответственность, которые ваша бабушка, ваш отец и наш покойный государь, ваш крестный, ожидали бы, что вы исполните.

Теперь пришла моя очередь склонить голову.

— Я не забуду ни того, кто я, ни своих обязательств перед нашими людьми в изгнании. Мой брак с профессором Хольвегом не помешает мне их исполнить, я обещаю. Простите, что поучала вас.

Графиня Лилина, по-матерински улыбнувшись, протянула мне руки, и я приняла их.

— Я заслужила этот упрек, дитя мое. Но прежде чем назначить день свадьбы, прошу вас, подумайте хорошенько, подождите несколько месяцев, пока вы полностью не оправитесь от ваших ужасных переживаний! Профессор Хольвег теперь опора для вас, но много ли у вас общего? Помните, что брак — это великий шаг, самый великий, какой вы когда-либо сделаете. А обручение всегда можно расторгнуть. Вот развод — это уже куда серьезнее. Говорю вам эти вещи, опираясь на больший жизненный опыт. Вы еще так молоды, так неопытны. Я хочу, чтобы вы были счастливы.

Я видела, что она была искренне тронута, и обняла ее. Но дело в том, что я чувствовала себя достаточно взрослой и мудрой, чтобы сделать этот величайший шаг в жизни.

Вера Кирилловна была слишком деликатна, чтобы открыто критиковать Алексея в моем присутствии. И что бы она ни думала про себя, она была рада сопровождать невесту Алексея Хольвега во французский комиссариат в качестве ее тетки и тем самым избавиться от необходимости стоять в очереди вместе с остальными эмигрантами. Среди этих последних были и те самые экзальтированные члены нашей колонии, чьего неодобрения по поводу моего будущего брака так опасалась Вера Кирилловна. Это был один из тех забавных моментов, что хоть немного скрашивали унылую картину изгнания.

Вера Кирилловна обратилась за французской визой, и мы, все трое, вместе с няней, имея на руках неполноценные паспорта, заказали билеты на первое декабря, после чего нам оставалось только ждать.

А тем временем из России поступали вести, одна безрадостнее другой. Сразу после возвращения делегации из Таганрога, поляки заключили перемирие с большевиками, освобождавшее красные дивизии в Подолии для удара по южному флангу Белой Армии. В тылу у Деникина свирепствовал Махно, препятствуя переброске войск с московского направления. Таким образом, уже взяв Орел и не дойдя нескольких сотен верст до столицы, Белая Армия на самом пике успеха начала откатываться назад.

В октябре северо-западная армия генерала Юденича взяла Гатчину и подошла на 35 верст к Петрограду. Но не сумев перерезать железную дорогу, без поддержки британского флота и эстонцев, которые заботились только об охране своих границ, она также была отброшена назад.