— Подождите. Кому вы звоните? Если в полицию… — Дрю шагнул к телефону.

С неожиданной для него силой отец Хафер оттолкнул его руку.

— Это отец Хафер. Он дома? Разбудите. Я сказал, разбудите его. Это срочно.

Держа трубку у уха, отец Хафер прикрыл рукой микрофон.

— Я умру к концу года. — Он поднял руку, призывая к молчанию. — Вы спросите, какое это имеет отношение к данному делу? Вы помните наш разговор шесть лет тому назад?

— Конечно.

— Мы говорили об обетах. Я сказал, что боюсь, рекомендуя принять такого молодого человека в столь суровый орден, за свою душу, ведь ей придется отвечать, если вы найдете священные обеты невыносимыми и нарушите их.

— Я помню.

— А что ответили вы? Вы сказали, что я буду отвечать и в том случае, если откажу вам. Потому что вы в таком отчаянии, что готовы убить себя. И что, если я отвернусь от вас, я буду виновен за осуждение вас на вечные муки.

— Да.

— Это лицемерное рассуждение. Каждый сам отвечает за свою душу. Самоубийством человек по собственной воле обрекает себя на вечное проклятие. Но я выслушал вашу исповедь. Я подумал, может ли надеяться на спасение человек с вашим прошлым? Какая епитимья сможет уравновесить столь ужасные грехи?

— И поэтому вы рекомендовали меня ордену.

— И вот если бы не я, эти монахи до сих пор молились бы за спасение своих душ. Из-за меня они мертвы. Это не только скандал. Это не только статьи о церкви, защищающей убийцу. Бог проклял вас. Из-за вас я подверг опасности свою душу. Я сказал уже, что скоро умру. До Рождества. Из-за вас я отправлюсь в ад.

Дрю, оглушенный обвинениями, сидел молча и неподвижно: теперь наступила его очередь наклониться, зарыв лицо в ладони. Внезапно он поднял голову, услышав слова отца Хафера, произносимые по телефону.

— Ваше Высокопреосвященство? Я глубоко сожалею, что потревожил вас так поздно, но случилось нечто ужасное. Несчастье. Необходимо срочно увидеть вас.

У епископа Его Высокопреосвященства Петера Ханрахана было худощавое, почти прямоугольной формы лицо. Он приближался к пятидесяти годам. Несмотря на то, что он был разбужен меньше часа назад, его короткие рыжеватые волосы казались только что вымытыми и безупречно уложенными. Его зеленоватые глаза напомнили Дрю фарфор, хотя в них он иногда замечал блеск стали.

Епископ сидел за большим дубовым столом в кабинете, стены которого были украшены декоративными тарелками, подаренными различными благотворительными обществами — протестантскими, католическими; между тарелками были развешены глянцевые фотографии в рамках, на которых он с улыбкой пожимал руки мэрам Бостона, губернаторам штата Массачусетс, президентам Соединенных Штатов. Но на самом почетном месте на стене позади стола помещались его фотографии с Римскими Папами.

Предполагая, что беседа будет нелегкой и продолжительной, он вместо черного костюма и белого епископского воротника оделся более удобно: выбрал серые мокасины, темно-синие вельветовые брюки свободного покроя, светло-голубой, застегивающийся на пуговицы оксфордский ватник и поверх него шерстяной бургундский свитер, из-под слегка засученных рукавов которого виднелись часы фирмы “Ролекс”. Стальные, отнюдь не золотые.

Дрю он напоминал политика, и это было совершенно верное ощущение, ибо должностное лицо церкви такого ранга обязано быть политиком. Спокойная, на грани с вкрадчивостью, манера говорить, тщательный выбор наиболее подходящих в данный момент слов объяснялись скорее всего не привычкой к воскресным проповедям, а умением вести переговоры с местными католическими бизнесменами о пожертвованиях на строительство епархии.

Епископ сидел за столом, откинувшись на стуле, и напряженно слушал то, что сначала сообщил ему отец Хафер, а затем пояснял Дрю.

Четыре раза епископ просил повторить те или иные подробности. Он внимательно рассмотрел мышонка в мешочке, кивнул и жестом предложил Дрю продолжить рассказ.

Наконец Дрю закончил то, что он непроизвольно назвал своим отчетом — второй раз за эту ночь. Он посмотрел на часы. Было семь минут второго. Хотя окна были задернуты плотными бежевыми занавесями, он услышал приглушенный звук проехавшего автомобиля, нарушившего наступившую в комнате тишину.

Епископ с видимой безмятежностью переводил взгляд с Дрю на отца Хафера и обратно. Он оставался неподвижным и безмолвным. Внезапно тишину комнаты нарушил скрип стула, — епископ наклонился вперед, положив локти на стол.

В его глазах появился стальной блеск.

— Вы пережили, несомненно, необыкновенные события. — Его голос по-прежнему звучал ясно и спокойно. — И, конечно, чрезвычайно тревожные. — Помедлив, он нажал кнопку селектора. — Поль?

Такой же спокойный мужской голос произнес:

— Ваше Высокопреосвященство?

— О, хорошо, что вы еще не ушли к себе.

— Я подумал, что, может быть, понадоблюсь вам.

— Я не знаю, как бы обошелся без вас. Помните Пета Келли?

— Смутно. Но могу заглянуть в его дело.

— Нет необходимости. Он занимается строительным бизнесом. Прошлым летом вместе с женой совершил путешествие в Рим. Он тогда просил меня помочь ему получить благословение у Его Святейшества.

— Да, вспомнил. — Поль хихикнул. — Он заключил сертификат о благословении в рамочку и повесил на стенку в своем кабинете.

— Если память мне не изменяет, в его фирме есть вертолет. Он говорил, что вертолет нужен для поднятия грузов на большую высоту, но я всегда подозревал, что для него это просто игрушка, которую он записывает в счет своего подоходного налога. Не могли бы вы позвонить ему? Скажите, что его церковь нуждается в его помощи. Не может ли он одолжить на время вертолет? Скажите, что я, как только смогу, свяжусь с ним, чтобы выразить ему свою благодарность.

— Хорошо, Ваше Высокопреосвященство. Я постараюсь поговорить с ним до его ухода в офис.

— Нет, нет, поговорите немедленно.

— Разбудить его сейчас?

— Мне надо, чтобы вертолет был у нас на рассвете. Если он будет колебаться, намекните, что Рыцари Колумба устроят банкет в его честь. Кроме того, проверьте по компьютеру, кто из священников епархии имеет опыт работы в больницах или участвовал в военных действиях. Достаточно троих, но один из них должен уметь управлять вертолетом.

— Хорошо, Ваше Высокопреосвященство. Что-нибудь еще?

— Да, принесите нам кофе, может быть, несколько пончиков. Я буду занят еще некоторое время.

Сняв палец с селектора, епископ Ханхаран на несколько минут погрузился в размышления.

— Позвольте мне задать вам еще несколько вопросов, брат Маклейн. Я хочу быть уверен, что правильно понимаю ситуацию. Исчезнув, вы тревожились, кроме своей безопасности, что вполне естественно, еще и о благополучии церкви. Поэтому вы не обращались к властям, а решили прийти к вашему исповеднику и затем ко мне.

— Совершенно верно.

— Тогда, я полагаю, у вас есть практические предложения относительно того, как мне следует поступить с этими сведениями. Дрю кивнул.

— Какие именно?

— Три возможности. — Дрю свел вместе указательные пальцы. — Первая. Монахи-картезианцы сами удалили себя от мира. Они продали все свое имущество, закрыли банковские счета, уволились с работы. Они попрощались навеки с друзьями и родственниками, дали ясно понять всем, что никто из прежней жизни не сможет никогда больше войти с ними в какое-либо соприкосновение. Никаких посещений, телефонных звонков, писем. Они даже заявили правительству, что прекращают заполнять налоговые декларации.

— Я знаю и об этом. Продолжайте, пожалуйста.

— Поэтому по отношению к внешнему миру эти люди уже давно могли бы считаться умершими. Они сами себя сделали невидимыми, и при обычном ходе событий ничего бы не изменилось после их смерти. Насколько я знаю, картезианцы не используют гробы. Полностью одетое тело кладется на доску, а лицо закрывается капюшоном. Одежда прибивается к доске. Погребение совершается на частном кладбище, и могила отмечается только простым белым крестом. Чтобы подчеркнуть смиренность, не делают никакой надписи.