Претендент нервически расписывается на бланке.
Слово «сдаюсь» за него проставит судья.
Девятая партия — ничья.
Десятая партия — ничья.
Из десяти первых встреч — лишь один результативный поединок.
Сколько же времени будет тянуться весь матч?
Анатолий Карпов:
— Загрустил член апелляционного жюри американец Эдмонд Эдмондсон. Он начал жаловаться, что не рассчитал, мол, не думал, что это будет такое долгое и трудное соревнование. Надо продавать дом в Нью-Йорке и переезжать в Гавайи, там ждут неотложные дела, но он не имеет права покинуть Багио даже на один день. Эдмондсон спросил, что ему делать. А я в свою очередь спросил, что он думает, как долго тянулся бы матч с Фишером, если бы мы играли его по регламенту, на котором когда-то настаивал мой собеседник, — не до шести, как теперь, а до десяти выигранных партий.
* * *
16 октября 1974 года в пятом номере специального выпуска бюллетеня Центрального шахматного клуба, посвященного финальному матчу претендентов, было опубликовано интервью: «Ничьи вне закона».
«Зритель не питает симпатий к ничейному результату спортивной борьбы… Я до сих пор не могу понять, как умудрились участники шашечного матча на первенство мира свести вничью двадцать партий из двадцати! Зрительный зал был настолько пуст, что телеоператоры стеснялись его показывать… Не случайно в некоторых турнирах прошлого века ничейные партии переигрывались, а иногда даже приравнивались к поражениям. Нынешние матчи претендентов поставили ничьи «вне закона». Они просто не засчитываются, и в этом огромная притягательная сила поединков. Только победа открывает путь к успеху».
Торопливое и наивное было заявление. Пишу об этом, не боясь обидеть человека, сказавшего эти слова, потому что им был я.
В самом деле, думаю я теперь, куда годится: человек вкладывает в партию такое количество умственной, нервной и физической энергии, какое просто невозможно измерить, а все усилия уходят в воздух, в песок, в никуда. Куда мудрее было правило, когда ничья приближала к цели или чемпиона или претендента, если тому удавалось повести в счете. Есть много других мнений, но теперь, повидав и пережив Багио, я начинаю все больше думать, как несправедливо делить партии на имеющие спортивное значение и не имеющие никакого спортивного значения.
Что-то надо сделать, чтобы следующие поединки не превращались в состязание по «терпению и выдержке», которое отодвигает на второй план собственно шахматное искусство.
* * *
Как оценивает начало матча чемпион мира?
— Мы оба с самого начала были настроены на бескомпромиссную борьбу. У меня была неплохая первая партия, у Корчного — вторая и четвертая. В пятой мне пришлось выдержать тяжелую защиту. Корчной мог дать мат, но в цейтноте прошел мимо этой возможности. Решив, очевидно, не тратить время на расчет дальнего и не очень ясного варианта, он предпочел наверняка выиграть пешку. Закончилась партия тем, что мы пришли к знаменитой позиции Раузера, но эндшпиль имел нюансы, еще не встречавшиеся, насколько мне известно, в практике. У претендента были лишние слон и пешка, а выиграть не смог. Да и не мог…
(Замечу, что это окончание было столь необычно и любопытно, что и полгода спустя мнение читателей еженедельника «64» разделялось: доводы находивших выигрыш за белых разбивались контрдоводами оппонентов… в конце концов мнение оппонентов восторжествовало, что лишь подтвердило безукоризненность аналитической работы чемпиона и его команды. — Ал. К.)
— Семь первых партий показали, что в сложных позициях я превосходил противника, — продолжал Анатолий Карпов. — Он же имел некоторое преимущество в тактических построениях. Все было иначе, чем в предыдущем матче с Корчным. Иррациональная борьба стала теперь моим делом. В восьмой партии мне удалась матовая атака. Я стремился к инициативе. Потом подсчитали, что в тридцати двух партиях Корчной пожертвовал всего одну пешку, я же позволил себе пожертвовать почти полный набор фигур.
В одиннадцатой партии я играл плохо, мог форсированно добиться перспективной позиции, но игра не шла, не было четкости. Не мог просчитать длинный вариант и был недоволен собой.
* * *
В жизни каждого человека, а тем более спортсмена-бойца, бывают подъемы. Это обязательно означает, что бывают и спады. Когда конькобежец, готовый к рекорду, вдруг делает сбой на вираже. Когда баскетболист, безукоризненно выполняющий штрафные броски, в последние секунды важнейшего олимпийского матча посылает оба мяча мимо кольца… А шахматист, уверовавший в себя сам и заставивший уверовать других, вдруг теряет способность «видеть доску», рассчитывать вариант. Помню рассказ Бориса Спасского об одном сверхнапряженном и важном поединке: «Я вдруг забыл, как ходит ладья, и лишь усилием воли, потратив несколько секунд, заставил себя вспомнить». Это не россказни, это шахматная жизнь со своими суровыми законами и испытаниями ума и характера.
Карпов был «недоволен собой».
Как и чем можно было снять это недовольство? Реабилитировать себя в собственных глазах? Броситься вперед с открытым забралом в первой же партии, тем более что в ней на твоей стороне право первого хода? Есть гроссмейстеры, которые редко позволяют себе азартно вести игру после поражения. Жизнь, кажется, подтверждает их правоту: не спеши, отдышись, до конца матча еще далеко, успеешь.
Но двенадцатая партия имеет один подтекст. Во всех четных поединках претендент пускает в ход свое главное оружие — открытый вариант испанской партии. Гроссмейстер И. Зайцев говорил: «Корчной напоминает боксера, который всего себя вкладывает в один удар. Надо было заставить его промахнуться».
В номерах отеля «Терраса Плаза», в котором живет советская делегация, до утра не гаснет свет. Идет работа. В пользу чемпиона. Во имя шахмат. Ибо находка, которая вот-вот, где-то уже совсем близко, пусть чуть-чуть, но все же раздвинет границы шахмат, углубит их, докажет, что белый цвет — это всегда белый цвет, его преимущества неоспоримы. Надо только уметь подтвердить это.
Двенадцатая партия — как испытательный полигон. Чемпион на девятом ходу изберет новое продолжение. Новое в матче. Но это еще не находка: та впереди. Испытывается рекомендация большого знатока дебюта Пауля Кереса. Ранний размен ферзей, неустойчивый королевский фланг черных, лишняя, хотя и подверженная неприятельским ударам, пешка белых и многочисленные проблемы, которые необходимо решать претенденту. Сегодня на сцене. А завтра и послезавтра в номере за доской, на которой можно (и нужно) брать назад один ход за другим, пытаясь найти ответ: как избежать случившихся неприятностей, где и как могут найти усиление белые… что ему противопоставить? Но только это будет «не та работа», ибо, загадав загадку в двенадцатой, пусть закончившейся вничью, партии, Карпов готовился в следующей четной встрече ввести испанский дебют в совершенно иной миттельшпиль.
* * *
Двенадцатая партия, однако, быстро и не совсем заслуженно забылась, ее затмили две следующие встречи, державшие в напряжении сколько миллионов на земле!
Рассказывает заместитель председателя Спорткомитета СССР Виктор Ивонин:
— Я вылетел в Пицунду на открытие матча Гаприндашвили — Чибурданидзе. Была недолгая остановка в Тбилиси, меня пригласили на футбол, а из головы тринадцатая партия не выходит: спасет ее Карпов или нет? Отложенная позиция у меня на столе в кабинете осталась, перед самым отъездом зашел гроссмейстер Владимир Антошин, говорит, есть шансы на ничью. Показал он несколько вариантов, да только в той позиции можно было сто разных вариантов найти, а мой собеседник, казалось, рассматривал самые благоприятные. Я, честно сказать, подумал: успокаивает, не хочет, чтобы я с плохим настроением ехал. Одно утешение, что и четырнадцатая партия отложена. С преимуществом у Карпова.
Сидим, значит, на тбилисском стадионе. И вдруг по радио объявляют торжественным голосом, совсем как Левитан: «Внимание, сейчас будет передано сообщение из Багио».