– Мастеру не подобает быть нищим, – добавил он с усмешкой.

Впечатляет гораздо больше, чем состояние на банковском счете. Когда он успел заметить, что алчность не является одним из моих пороков?

– Спасибо за подарок, Морис, я доверяю твоему вкусу и постараюсь не испортить впечатление. Сюрпризы закончены?

– А тебе для первого раза мало?

– Я – человек неугомонный. Пока рассудок выдерживает, – внимательно рассматриваю изображения на полу и на стенах. – Это что-то означает? Неужели ты всерьез думаешь, что символы, обращенные к каким-то там духам, помогут сберечь сокровища?

– Это, скорее, дань моим давним увлечениям. Я рассказывал тебе. С помощью символики можно просто-напросто общаться. Например, обычный горизонтальный штрих может обозначать: требование пассивного женского поведения, требование лечь, сложить оружие, прекратить сопротивление. А крест еще в древней символике обозначал страдание. Шестигранная звезда с точкой посередине обозначает золото или солнце в кругу других шести металлов или планет. Рассказывать можно бесконечно, но человеку, далекому от каббалистики, это может показаться скучным и неинтересным.

– А что означает эта светящаяся звезда с буквой «С» в сердцевине?

– Ты совершенно правильно дала название этой пентаграмме. Пламенная звезда – знак всемогущества и духовного самоконтроля. Ты очень внимательна, Гленда. Приложи к ней руку.

На этот раз плита подалась вглубь, оставляя узкие проходы с двух сторон. Любопытство превозмогает осторожность. Что я там увижу? Гроб! На возвышении, массивный, из полированного черного дерева, старинной формы, сужающийся книзу. Крышка плотно закрыта, на ней огромный литой серебряный крест с фигурой распятого Иисуса. Оглянулась на Мориса. Надеюсь, он пустой? Балантен очень напряжен. Я провожу рукой по распятию и буквально спиной чувствую, как Морис вздрогнул.

– Вот в этом гробу я пролежал три месяца. Внутри он весь исцарапан. Я все равно пытался из него выбраться, хотя и знал, что это невозможно. Чаще всего после такого наказания вампир сходит с ума. Я оказался сильнее.

– Давай уйдем отсюда, – беру Мориса за руку, нежно поглаживая пальцем холодную ладонь. Плита встала на свое место.

Когда мы наконец вышли из подземелья, дом показался мне уютнее и приветливее, чем на первый взгляд.

– А где может быть Рей?

Морис прислушался.

– На верхнем этаже, убалтывает того, кто в Древнем Риме был гладиатором.

– Сах? Не может быть!

– Очень даже может. Спроси у него сама. Ему более двух тысяч лет.

Я пулей взлетела на третий этаж, ворвалась в комнату и уставилась на Саха. Он был современником всех великих людей, свидетелем величайших свершений человечества и даже рождения Христа. Мои размышления прерывает голос Рея:

– Мы боролись, и Сах победил! И я рассказываю, почему летают самолеты. А где вы были? Я оставил Ганешу внизу. Я пошел.

На лице огромного реликта читаю обреченность.

– Простите, Сах… – начинаю я разговор.

Но гигант неожиданно обнажает такие устрашающие, желтые, мощные клыки, что я отшатываюсь в сторону, чуть не сбив инкрустированный столик, больно ударившись ногой, и оказываюсь за спиной Мориса, который, впрочем, не кажется мне надежной защитой. Из своего убежища я только пролепетала:

– Сах, я же попросила прощения.

Не знаю, что сделал Морис, но Сах как будто растворился, пропал с глаз долой, и я облегченно вздохнула. Только губами потянулась к губам Мориса, как возник Рей:

– Когда вы поженитесь, мы все время будем вместе? Морис, ты не уйдешь, как Майкл, и будешь моим папой? Я стану хорошо себя вести.

Его глаза уже слипаются после долгого интересного дня. Я вздохнула:

– Нам пора ехать. Боюсь, Реймонд заснет прямо в машине.

Морис аккуратно берет малыша на руки и трется носом о его мягкую щечку.

– Не надо никуда ехать. Вы останетесь здесь. Правда, сладкий? Хочешь, папа сам тебя уложит?

Рей обхватил ручками шею Мориса и, склонив голову ему на плечо, сразу начал дремать, посапывая носом. Балантен облизнулся, но это движение не напугало меня и даже не насторожило. На этот раз это было сделано совсем по-человечески, от волнения, от переизбытка чувств, как угодно, но только не плотоядно. Сейчас мне совсем не хочется думать о подлинной сущности того, кто держит на руках моего сына, бережно прижимая его к своей груди. Я еще до конца не осознала, до какой степени можно доверять вампиру, но усиленно гнала от себя мысль, что Мастер способен причинить нам хоть малейший вред. Конечно, можно окончательно отбросить все сомнения, но сам Морис почему-то не дает мне этого сделать. Я обязательно подумаю над этим, но потом, а сейчас мы вместе уложим нашего ребенка (ну вот, я уже говорю: нашего!), и тогда у нас будет целая ночь впереди. Нет, пожалуй, на всю ночь меня не хватит.

Рей уже видит десятый сон, раскинув ручки и ножки на мягкой перине. Наверное, раньше на этой кровати спала Ганеша. Кукла, названная ее именем, сидит рядом в кресле. А мы стоим по разные стороны кроватки и смотрим на спящего малыша.

– Морис, когда мы сможем ехать на ферму?

– Мне нужно еще два дня, чтобы закончить дела в Лос-Анджелесе. Понимаешь, семилетний мальчик-вампир в ранге Мастера. Необходимо переговорить с родителями, подготовить ребенка к путешествию, потом Тори проводит его в Дак-Сити, и я буду свободен. А на сегодняшнюю ночь я полностью в твоем распоряжении.

Я обязательно воспользуюсь.

Через два дня, как и намечалось, мы летим в самолете рейсом Лос-Анджелес – Индианаполис. Рей, забравшись на колени к Морису, не умолкает ни на минуту, то глядя в иллюминатор, то вертясь в разные стороны в поисках чего-нибудь интересного в салоне, не уставая при этом задавать бесчисленные вопросы.

Морис терпеливо отвечает, рассказывает, поясняет. На эти короткие мгновения малыш умолкает, слушает, открыв рот, а затем все начинается сначала. Кажется, им обоим это не доставляет никаких неудобств, но почему я думаю иначе? Может быть потому, что Морис время от времени проводит языком по своим губам или утыкается в детскую шейку, делая глубокий вдох? Не понимаю. Почему неосознанное чувство беспокойства периодически посещает меня? Впечатление такое, что он предельно собран, хотя ничем этого не выдает. Обыкновенное поведение любящего родителя.

Нам предстоят четыре часа полета, и надеюсь, Рей все же когда-нибудь выдохнется.

Наконец-то! Или это Морис усыпил его? Сын даже здесь умудряется спать, развалившись.

– Хочешь, я возьму его? – мой спутник качает головой, и я замечаю, как его острый коготь гладит нежную тонкую кожу за ушком сына, там, где бьется голубая жилка. – Ты ведь можешь случайно поранить его, если он дернется.

– Исключено, – от этого спокойствия у меня иногда мурашки пробегают по спине. – Я чувствую каждое движение еще до того, как он его сделает.

– Я хочу все рассказать о тебе своим родителям.

Одной рукой придерживая Рея, вторую Морис кладет на мои пальцы. Если холод может обжигать, то сейчас это было именно так.

– Не стоит, Гленда. Твоя откровенность, вероятнее всего, вызовет нежелательную реакцию.

– Но, Морис, мои родители образованные, умные и очень внимательные, они сразу догадаются, что с тобой что-то не так.

– Тогда мы все спишем за счет моей эксцентричности.

– Разве ты не хочешь убедиться, что есть еще на свете люди, способные понять тебя, и что я не одна такая?

Смех Мориса был тихим, но зловещим.

– Не будь такой наивной, девочка! Ты – это одно, остальные – совсем другое, и твои родители в том числе.

– Они все-таки мои родители, и я привыкла делиться с ними своими радостями и огорчениями. Как же мне хочется, чтобы ты тоже мог верить им!

Морис убрал руку, взглянул на Рея и неподвижно уставился в одну точку. Опять ловлю себя на мысли, что ни один человек не способен на такую абсолютную неподвижность. В этом есть нечто противоестественное, А впрочем, о чем это я? Морис сам – «нечто».