Кажется, все проверено, все предусмотрено. Но прыжок с такой небывалой высоты, как 25 000 метров, — это не только штурм рекордов, это и крупный шаг в будущее, в неизведанное. А при этом могут возникнуть непредвиденные обстоятельства. Ведь есть тысячи случайностей и все их учесть невозможно. Поэтому в день полета на командном пункте все были внимательны, сосредоточены. Наши ладони еще ощущали прощальные пожатия друзей перед тем, как они вошли в гондолу.

Утро встало над степью солнечное, ясное, и Петр Долгов пошел на свой последний, 1409-й прыжок. Мы видели, как он покинул гондолу, как над ним раскрылся купол парашюта. Но мы не знали, что, когда Долгов покидал гондолу, разгерметизировался скафандр, и эта нелепая случайность убила его. 38 минут опускалось тело испытателя под раскрытым парашютом на землю. Составленная им схема прыжка сработала безукоризненно, но творец ее погиб.

Однажды, поздравляя Петра Долгова с выполнением очень сложного и ответственного испытания, я сказал ему, что он замечательный парашютист. Тогда он шутливо ответил: «И ребенок на плечах великана видит дальше». Под великаном Петр Долгов имел в виду весь опыт, накопленный советским парашютизмом. И в этот опыт он, один из Колумбов стратосферы, внес большой вклад.

За образцовое выполнение заданий по испытанию новых авиационных спасательных средств и проявленные при этом мужество, отвагу и героизм Е. Н. Андрееву и П. И. Долгову было присвоено звание Героев Советского Союза. В память Петра Ивановича Долгова учрежден переходящий приз, который ежегодно разыгрывается между спортсменами-парашютистами.

Осеннее утро 2 сентября 1959 года. Я иду по росистой траве аэродрома, с тревогой посматривая на сизый туман, поднимающийся от влажной земли. Со старта доносится мощный гул авиационных двигателей. Сегодня мой очередной прыжок с парашютом. Да, очередной — трехтысячный прыжок. Две тысячи девятьсот девяносто девять раз я поднимался в воздух на самолетах различных конструкций, на планерах, на аэростатах, а на землю опускался под куполом парашюта.

Большинство моих прыжков носило испытательный или экспериментальный характер.

Юбилейный трехтысячный прыжок будет обычным. Он не преследует цели проведения сложных испытаний или установления нового рекорда. И все же я волнуюсь. Волнуюсь, пожалуй, не меньше, чем 25 лет назад, перед своим первым прыжком. Только волнение это иного рода. Ведь сегодня, в трехтысячный раз оставив в воздухе самолет, я как бы подведу итоговую черту под двадцатью пятью годами своей парашютной службы.

Мне немножно хочется побыть одному, собраться с мыслями. Я замедляю шаги, вспоминаю далекое детство. Большое село Драбово на Полтавщине. Белые мазанки, перед ними стройные пирамидальные тополя, за плетнями огородов толпы золотоголовых подсолнухов. Посреди улицы — старенькая церковь с синими луковками куполов, над тусклыми крестами которых вечерами носятся тучи крикливых галок. А на окраине села — красные кирпичные корпуса бумажной фабрики княгини Барятинской.

На этой фабрике до революции работал слесарем мой отец. А жили мы в рабочем поселке, называвшемся «Бельгия первая», в отличие от рабочего поселка «Бельгия вторая», расположенного по другую сторону фабрики. Оба поселка назывались так потому, что их строили те же бельгийские инженеры, которые строили и фабрику.

В нашей семье было восемь человек детей. Я — пятый, первый в семье мальчик. Отец, возвратившись с работы, часто сажал меня к себе на колени и, гладя по голове тяжелой рукой, говорил:

— Расти, наследник. Бог даст, на слесаря выучишься.

В то время выучить сына на слесаря было пределом мечтаний моего отца. Да и чего еще мог пожелать своему сыну в царской России простой рабочий! Но Великая Октябрьская социалистическая революция изменила мою судьбу, как и судьбу многих миллионов людей. Я окончил семилетку, и передо мной встал вопрос: куда идти учиться дальше? На него мне ответил отец:

— Иди, сынок, туда, — сказал он, — где ты всего нужнее нашей родной Советской власти.

И вот в 1928 году по путевке комсомола я прибыл на учебу во Владикавказское пехотное училище. В этом училище произошло величайшее событие в моей жизни: я был принят в ряды Коммунистической партии Советского Союза.

Вспоминаю ротное партийное собрание в большом актовом зале. Я поднимаюсь на кафедру и, волнуясь, не очень связно рассказываю свою биографию. Она получается такой короткой, такой будничной, что меня охватывает отчаяние — не примут, ну, конечно, не примут. Я умолкаю, вытираю платком вспотевший лоб и, ни на кого не глядя, иду на свое место. Затем выступают коммунисты нашего взвода. Я не сразу понимаю, что они меня хвалят и предлагают принять в члены Коммунистической партии. В страшном волнении ожидаю решения партийного собрания, и потом… огромная, всего меня заполняющая радость: я принят! я коммунист!

С того памятного дня прошло 40 с лишним лет. И все это время партия направляла меня, поддерживала, помогала.

Картины прошлого одна за другой встают передо мной. Вот я уже испытатель. Мне предстоит проверить в воздухе парашюты новой конструкции. Это мое первое задание, и я волнуюсь, справлюсь ли. Будто прочитав мои мысли, ко мне подходит опытный летчик-парашютист Виктор Предейн. Он дружески кладет руку на мое плечо и говорит:

— Не беспокойся, с заданием справишься, я тебе помогу, да и все наши товарищи тоже.

От этих простых слов на душе делается спокойнее, охватывает теплое чувство признательности. Ведь опять, как в начале парашютной службы, меня вовремя поддерживает крепкая, дружеская рука товарища. Там, в авиационной части, Василий Иванович Харахонов помог мне в овладении парашютным мастерством.

И так было на протяжении всех лет моей парашютной службы. Я всегда чувствовал надежную поддержку коллектива. Летчик Иван Павлович Березин, знаменитый парашютист Виктор Евсеев, замечательные знатоки парашютного дела инженеры Николай Осипович Пронин, Емельян Яковлевич Матыцин и другие советом и делом помогали мне в работе. И это закономерно. Ибо товарищеская взаимопомощь — одно из основных качеств наших советских людей.

Навсегда запомнился мне день 4 ноября 1957 года, когда вместе с другими летчиками я получил звание Героя Советского Союза.

Туман рассеивается. Предсказания метеорологов оказались точными и надо спешить. Прыжок состоится в назначенное время. Я тороплюсь и не напрасно. К полету все готово. У вертолета собрались командиры, сослуживцы, товарищи, корреспонденты газет, фоторепортеры. Надеваю парашюты. Сажусь в кабину.

Вместе со мной в воздух поднялись парашютисты А. Савин, Н. Данильченко и Н. Никитин. Парашютисты один за другим отделяются от вертолета, раскрывают парашюты и опускаются почти на середину аэродрома.

Вертолет снова делает разворот. Теперь моя очередь. Знакомое чувство внутренней собранности охватывает меня. Это чувство возникает перед каждым прыжком, каким бы по счету он ни был. Из двух тысяч девятисот девяноста девяти прыжков, которые я выполнил, не было и двух совершенно одинаковых. Я уже говорил в этой книге о том, что каждый прыжок дает парашютисту что-то новое. Каждый прыжок до некоторой степени единственный в своем роде и неповторимый. И эта его новизна может повлечь за собой совершенно непредвиденные последствия. Она заставляет даже самого опытного и бывалого парашютиста настораживаться, относиться к простому тренировочному прыжку со всей серьезностью, держать наготове весь свой опыт и мастерство.

Вертолет подходит к точке прыжка. Я открываю дверь и все внимание сосредоточиваю на предстоящем. Прикидываю расстояние до середины летного поля.

Пора! Оставляю вертолет и, ощутив свободное падение, выдергиваю вытяжное кольцо. Купол раскрывается без задержки, и через несколько минут я оказываюсь на земле. Трехтысячный прыжок выполнен.

Со старта ко мне бегут товарищи. Меня поздравляют, подносят цветы, жмут руки. Фоторепортеры и кинооператоры наводят на меня сверкающие на солнце стекла аппаратов.