Но, может быть, на сей раз, господин кантор, молодое вино стоило такой цены? В конце декабря в Наумбурге состоялась помолвка молодых, а 20 января 1749 года в Томаскирхе Элизабет Юлиана Фредерика Бах и Иоганн Христоф Альтниколь были повенчаны. Еще до свадьбы, наверно, распили присланный дядей «ликер»!
Весной, спустя месяца три после свадьбы, здоровье Иоганна Себастьяна резко ухудшилось. Он прервал должностные занятия. Зачастили врачи. Примолкла музыка, хотя она и не могла вовсе умолкнуть в многодетном доме композитора и кантора.
Весть о болезни Баха разнеслась по городу. Но с быстротой примечательнейшей она дошла до дрезденского двора. Суперинтендант ли Дейлинг, другой ли какой чиновник услужливо сообщил в столицу о безнадежном состоянии старого кантора. Не теряя дня, сам министр-президент граф Брюль, тот самый, что в 1736 году подписал рескрипт короля о присвоении Баху придворного звания, в письме, датированном 2 июня, называет претендентом на место кантора церкви св. Фомы директора собственной капеллы Готлиба Харрера. Через шесть же дней, а именно 8 июня, по распоряжению его превосходительства первого министра объявленный кандидат уже проходит испытание на должность кантора; исполняется его церковная кантата.
Вот он слово в слово, поразительный по чиновничьему цинизму документ, сохранившийся в городском архиве Лейпцига:
«8 июня 1749 года по распоряжению муниципалитета нашего города, большинство членов которого лично явилось в большой музыкальный концертный зад „Трех лебедей“, директор капеллы его превосходительства тайного советника и премьер-министра графа фон Брюля господин Готлиб Харрер весьма успешно играл на пробу с той целью, чтобы получить должность кантора в церкви св. Фомы, если капельмейстер и кантор господин Себастьян Бах скончается».
А что говорят городские врачи? Они надеются на выздоровление господина кантора... Бургомистр Маскау и суперинтендант Дейлинг смущены. Услужливо уведомляя канцелярию первого министра о решении, принятом в пользу его ставленника, они вынуждены добавить, что, пока кантор Бах жив, его должность не может быть замещена.
Вряд ли известие о пробном концерте Харрера родные смогли скрыть от удрученного Баха. Привык, однако, старый музыкант к выходкам власть имущих.
Постепенно к Баху вернулись силы, только зрение неумолимо слабело. Нужно завершить цикл фуг в поучение преданным искусству музыкантам. А младшие сыновья? Четырнадцатилетнего Христиана отец может считать законченным артистом. Ему легко дается и композиция. Спустя несколько лет после смерти отца он, Христиан, первым из рода Бахов, уедет в Италию, прославится там как автор приятных опер в чисто итальянском стиле, примет католичество, потом переедет в Лондон и станет известнейшим и моднейшим композитором-музыкантом в Англии. Совсем юный Вольфганг Моцарт будет недолгое время брать у него уроки... По отношению же к наследию отца «лондонский Бах» проявит больше, чем кто-либо из его братьев, равнодушия, даже непочтительности. Пока же любимец отца получил в дар от него два лучших клавесина; Христиан радует своей игрой и живостью нрава.
Иоганн Себастьян озабочен устройством семнадцатилетнего Фридриха. Прослышав, что молодой граф фон Липпе, владетель Бюккебурга, нуждается в придворном чембалисте, Бах в конце года обратится к нему с прошением о сыне. Но уже не повинуются ему глаза и рука. Послание неизвестно чьим почерком написано под диктовку Иоганна Себастьяна. Двадцатилетний граф согласен взять на службу сына знаменитого виртуоза, И спустя несколько месяцев Фридрих уже окажется у графа Липпе. Тихий, терпеливый, самый скромный из сыновей лейпцигскою кантора, Фридрих войдет в историю немецкой музыки как «Бюккебургский Бах». Он прослужит в этом городе много десятилетий. Однако только в наше время будет по достоинству оценен незаурядный композиторский дар Иоганна Христофа Фридриха Баха.
Иоганн Себастьян работает. Немного, когда отпускает болезнь головы. Он дорожит тогда каждым часом светлого времени дня. Осенью ли, зимой ли. Пишет фуги задуманного цикла и делает хоральные обработки, которые могут быть уподоблены теперь в жизни больного композитора лирическим высказываниям поэта.
В доме живет Альтниколь. На страницах нот потерявший твердость почерк Баха сменяется молодым почерком зятя. Потом снова появляется след руки автора. В тетради, которую спустя полтораста лет держал перед собой Альберт Швейцер, он с волнением заметил, как высыхающие чернила, очевидно, разбавляемые водой, становятся жиже, едва прочитываются ноты...
Рано «покончили» с кантором господа советники муниципалитета. Как раз в это время дошла до него весть о новом наговоре на музыкальное искусство. Знакомая история! Давно ли Эрнести боролся с музыкой в школе Фомы. Теперь подобное приключилось во Фрейберге. Тамошний ректор Биедерман ополчился на молодого кантора Долеса — это был один из способнейших учеников Баха. За что же? Тот показал себя не только отличным музыкантом и капельмейстером, но увлеченным и увлекающим педагогом. В своей актовой речи ректор заявил, что музыка оказывает дурное влияние на юношество и это может привести к распущенности нравов. Как подобает ученому филистеру, Биедерман ссылается на историю. Приводит примеры древних христианских общин, не допускавших музыки в молитвенные места. Ректор оживляет мрачные тени Калигулы и Нерона, у которых жестокость уживалась с пристрастием к музыке... Все эти доводы так знакомы Баху еще с мюльхаузенских годов жизни.
С отповедью «мрачному мизантропу» славно выступил гамбуржец Маттесон. Считает не вправе оставить беззащитным своего недавнего ученика и наш кантор. Член ученого музыкального общества, он обращается к коллеге по обществу Готлибу Шретеру в город Нордхаузен. И тот по просьбе почтенного сотоварища выступает с брошюрой, в которой резко критикует Биедермана. Кантору нравится брошюра, он доволен. Но, не очень контролируя свои выражения, он сам вступает в спор.
Полемика между Биедерманом и его противником продолжится в будущем, 1750 году, она не замолкнет и после кончины Баха; имя его будет вдосталь склоняться участниками спора, как хулителями, так и защитниками музыкального воспитания.
Фрейбургскому музыканту Долесу впоследствии доведется занять место кантора церкви св. Фомы. Именно он, Долее, познакомит в будущем Вольфганга Моцарта с мотетами своего учителя, и эти мотеты вызовут восторг у Моцарта...
В конце же 1749 года, желая завершить полемику с Биедерманом, Бах еще раз тряхнул стариной. На скорую руку ученики его ставят и исполняют в Лейпциге давно им сочиненную светскую кантату «Спор между Фебом и Паном» (201). Она исполнялась в свое время в Музыкальной коллегии. Теперь кантата бьет в цель. Бах обновляет текст, вводит такое имя героя сатиры, что слушатели без труда угадывают, в чей лагерь метит свои стрелы старый кантор. Они узнают двух ректоров: фрейбургского Биедермана и лейпцигского Эрнести. Великий упрямец дал свой последний бой.
Осенью, как раз в разгар полемики, у Лизхен и Христофа Альтниколя в Наумбурге родился мальчик, родители, как и Эммануель в Берлине, нарекли его именем деда. Но радость была недолгой. Всего лишь несколько дней прожил малютка Иоганн Себастьян. После погребения младенца молодая чета приехала в дом отца. Теперь Альтниколь будет лишь по служебным обязанностям отлучаться в Наумбург.
Тестю в новом, 1750 году снова стало хуже. Усилились головокружения и боли в голове. Катаракта застилает оба глаза.
В городе объявился знаменитый английский врач-окулист Тейлор. Ему показали больного кантора. По мнению врача, предотвратить полную слепоту могла только операция, и Иоганн Себастьян решается на нее. Для тех времен это была трудная и рискованная операция. В конце марта врач Тейлор произвел ее. Через неделю, между 5 и 7 апреля, кантора Томаскирхе оперируют еще раз. Неудачно.
С этих дней Иоганн Себастьян живет в комнате с зашторенными окнами, редко покидая постель.
Дух творца, однако, сопротивляется сумеркам жизни. Баху надо закончить цикл контрапунктов «Искусства фуги». Больной, превозмогая слабость, он диктует музыку Альтниколю. Как справедливо отметят исследователи, в музыке фуг не ощущается ни страдания, ни суеты, ни преходящих настроений. Просветленная музыка, свидетельствующая о гармонии мира.
