Именно поэтому названия столиц в некоторых государствах совпадают с самими названиями этих стран. Это относится, например, к таким странам, как Алжир, Тунис, Мексика, Гватемала, Сальвадор, Бразилия или Белиз, в случае которых название страны и столицы совпадают или совпадали в прошлом. Гитлер планировал назвать новую столицу своей империи, которая должна была также стать столицей мира и заменить Берлин, Германией (Welthauptstadt Germania). Эта тенденция относится не только к современности, но и к периоду древности. Именем своей столицы назывались такие государства, как Аккад, Вавилон или Рим. Однако если в древности народы назывались именами своих столиц, то в новое время тенденция состояла, напротив, в том, чтобы столицы назывались именами наций и народов.

По той же причине символической субституции именами столиц называют целые периоды национальной истории некоторых стран (например, петербургский и московский периоды в русской истории). В историографии нередко предпринимались попытки представить всю историю народа или страны через калейдоскоп ее различных столиц: опыты такого изложения предпринимались, в частности, в отношении истории Китая, Персии или Арабского халифата (Hitti, 1973; Geil, 2005). Константин Аксаков в свое время описал всю историю России в оптике ее различных столиц: Русь Киевскую, Владимирскую, Московскую и Петербургскую. В некоторых случаях речь шла о представлении только отдельных отрезков истории, как, например, в истории средневековой Болгарии (Полывянный, 1994). И в таком представлении через столицы, безусловно, был свой интерес и свои резоны, хотя далеко не все национальные истории поддаются такому описанию.

Идея о том, что столица представляет всю нацию целиком и является ее символическим двойником, находит отражение также в военных стратегиях, в стандартных и принятых языковых практиках (мы говорим «Вашингтон или Лондон принял решение», хотя реальным субъектом этой фразы обычно служит вся нация целиком), в некоторых формальных или неформальных конвенциях международного права и международных отношений.

В ситуации гражданской войны в решениях международных организаций часто реализуется презумпция о том, что силы, которые осуществляют стабильный контроль над столицей, являются наиболее легитимной репрезентацией нации и носителями государственного суверенитета, хотя de iure международное право не содержит пунктов, которые бы фиксировали или закрепляли такое признание. На этот факт обратила внимание Марика Ландау-Уэллс в своей недавней статье, где она обращается к примеру решений по поводу легитимности власти в четырех африканских странах, принятых различными международными организациями (Landau-Wells, 2008). В глазах международного сообщества, таким образом, de facto столица часто служит привилегированным локусом суверенной власти или государственного суверенитета, особенно в ситуациях гражданской войны. Речь здесь, конечно, идет только о тенденции.

На этот же аспект – контроль над столицей часто приравнивается к победе в международной войне – указывается в некоторых классических работах по вопросам военной стратегии. Например, известный в прошлом немецкий военный теоретик Фридрих фон Бернгарди (1849–1930) в своем капитальном труде «Современная война» замечает по этому поводу:

Хотя в работах Карла фон Клаузевица главным свидетельством победы в международной войне является разгром армии врага, он признает захват столицы противника вторым по значимости критерием победы в боевых действиях (Landau-Wells, 2008: 15)[4].

Военные историки также обращают внимание на большую значимость столиц в чрезвычайно централизованных и до-современных государствах. В таких государствах овладение столицей часто означало победу в войне. Примерами таких стран могут служить Франция и императорский Китай.

Как мы уже отметили, во многих столицах также осуществляется символическая репрезентация нации. Более подробно мы обсудим эту тему в одной из последующих глав книги. Здесь же обратим внимание лишь на то, что во многих столицах государств городская топонимика отражает всю географию страны целиком. Большое пространство государств моделируется в пространстве малом (в данном случае большое пространство государства – в пространстве столиц), как это было характерно для многих архаичных религиозных центров. Так, в Москве, например, есть районы, которые до сих пор воспроизводят в названиях улиц и проспектов физическую географию целых республик или регионов СССР (например, Крым или Украину на юге Москвы). Подобная же географическая символизация нации и воспроизведение большого пространства в топонимике столицы обнаруживается во многих странах мира как европейских, так и неевропейских (другие примеры подобного рода можно найти, в частности, в книге Radovic, 2008).

В большинстве государств существует только одна столица, и такая ситуация кажется нам естественной. Но в некоторых странах существует две или несколько столиц, функции которых различаются. Существовали и гораздо более необычные и оригинальные формы организации этого социального института.

В некоторых исторических обществах, например в средневековых тунгусо-маньчжурских государствах – таких как государства бохайцев, киданей (государство Ляо) и чжур-чжэней (государство Цзинь), населявших Дальний Восток и последовательно сменявших друг друга, – традиционно было по пять столиц (Воробьев, 1968; Е Лун-ли, 1979, гл. 22). Некоторые историки связывают такое устройство с китайской концепцией пяти первоэлементов (Задвернюк, 2002). В самом Китае, впрочем, концепция пяти столиц никогда не существовала[5]. Возможно, бохайцы действительно заимствовали известную китайскую концепцию пяти городов (у-ду) и переформулировали ее в концепцию пяти столиц (у-цзин), которую у них, в свою очередь, впоследствии заимствовали другие народы.

Каждая из столиц в тунгусо-маньчжурских государствах специализировалась на определенном круге проблем. Это были своего рода средневековые аналоги современных министерств, вынесенных в пять разных мест. Например, одна из столиц специализировалась в области военного дела, другая – в области сельского хозяйства, третья – в области торговли или транспорта[6]. Тем не менее даже в этих государствах только одна из столиц считалась верховной и, как правило, одновременно служила резиденцией князя или верховного правителя.

Исследователи выделяют несколько фундаментальных функций столицы. Немецкий историк Андреас Даум к важнейшим функциям столицы относит функции администрирования, интеграции, символизации, а также охраны памятников, истории и ценностей национальной культуры. При этом интеграция, о которой он ведет речь, имеет два аспекта– социальный и этнический (Daum, 2008: 5–8).

Интегративная функция столицы состоит в ее способности фиксировать и воплощать в себе аспекты и элементы единства нации. Такое единство часто происходит за счет компромисса. Среди наиболее распространенных и важных из этих компромиссов можно выделить компромиссы между двумя или более этносами, религиозными или этнолингвистическими группами, составляющими нацию; компромиссы между местными и общенациональными интересами, между самыми крупными городами страны, между глобальностью и национальностью, а также между международным и партикулярным. В идеале столица становится своего рода временной точкой равновесия между различными силами и интересами, которые присутствуют в стране. Если определенные группы не имеют своего политического, социального или символического представительства, это равновесие становится хрупким. Пространство оказывается, таким образом, формой и локусом воплощения нормативных принципов, правовых и моральных. В столице отражается не только настоящее нации, ее наличное бытие, но и ее идеальный образ – то, как она себя видит и чем она хотела бы стать. Отсюда вытекает многосторонний характер интегративной функции, которую мы обнаруживаем в столице.