На пол что-то шлепнулось, загремело костями, Илья повернул голову – из шкафа на карачках выползал Колобок, щурился в полумраке прихожей и таращился на Илью безумными глазами. Бледный, аж жуть берет, зрачки огромные, темные, белки сплошь в красной сетке лопнувших сосудов, губы трясутся, зубы лязгают, рожа мокрая от пота. Хорош, глаз не отвести – сутки, поди, не спал или двое, у «солевых» так бывает, и не жрут, не пьют, пока не свалятся от истощения, и с космосом постоянно связь держат, ментальную, разумеется. Колобок уже на грани – отощал так, что египетская мумия по сравнению с ним упитанной курочкой покажется, ноги подгибаются, пытается сказать что-то, но получается хреново, каша, а не слова. Дуґрка по нему плачет, а не снайпер, давеча замеченный, и не инопланетяне.

– Видел, видел? – твердил Колобок и затравленно озирался то на чрево шкафа за спиной, то на кухонную дверь. И вздрогнул, как укушенная оводом лошадь, услышав грохот в подъезде.

– Ничего я не видел. – Илья пихнул деньги в мокрую от пота ладонь Колобка. – Ляг, поспи, полегчает.

И потопал к себе, «гулять» и ждать, когда очередной день закончится и наступит ночь – душная, теплая и сырая, как и все предыдущие ночи в этом тропически-влажном июле.

И она не подвела, выдалась на славу – безлунная, тихая и безмятежная, что ли. Впервые за почти две недели за стеной было тихо. Колобок, верный себе, никому дверь не открыл, даже не подходил к ней, хоть друзья и настаивали: долбились, что твои дятлы, орали незатейливые ругательства, пока не утомились. А утомившись, расползлись кто куда. Колобок наглухо заперся в своей комнате и носу оттуда не показывал. Илья ждал почти до полуночи, сидел в темноте, как филин, прислушивался к звукам из подъезда и с улицы. Обычные пьяные вопли с детской площадки, музыка из припаркованной у подъезда машины, грохот поездов и электричек с «железки» – все как обычно, все как всегда, можно идти. И он решился – перебинтовал лодыжку поплотнее, обулся и вышел в коридор. Тихо так, что жуть берет, в квартире темно и мрачно, как в склепе. Колобка не слышно и не видно, что заставляет задуматься. Видела бы бабушка, кому квартирку оставляла, до чего дошел ее обожаемый внучек, – в гробу бы перевернулась. Или уже переворачивается старушка, да и фиг бы с ней, сама, поди, хороша при жизни была, ибо недаром говорится, что от осинки не родятся апельсинки…

Швабра осталась в коридоре. Илья, ступая как можно тише, вышел на темную лестничную площадку и неслышно прикрыл за собой дверь. Крючок с той стороны он предусмотрительно забросил назад, прислонив к стенке шкафа, но даже если Колобок очнется и закроет дверь, открыть ее можно будет без труда, как не раз поднимал лезвием ножа опущенную с той стороны щеколду. А нож с собой, лежит в «кармане» на лямке рюкзака, «иж» внутри – все готово, можно идти. И он пошел, осторожно ступая на больную ногу, сперва касаясь носком ступени, потом становясь на нее всем весом. И так далее, с девятого по первый этаж, не быстро, но и не как тогда, с Лехой в обнимку. У двери подъезда Илья оказался через несколько минут. Постоял в темноте, пробуя забинтованную ногу – не болит, только тянет ее немного, словно пробуя мышцы на разрыв, и двинул дальше, по дороге вдоль облупленного фасада до угла многоэтажки и дальше к тропинке, ведущей к оврагу.

С той ночи тут ничего не изменилось – крапива, лопухи, тухлые мусорные кучи, валившая с ног вонь. Илья прошел почти до насыпи, остановился у памятного холодильника, постоял, осматриваясь в темноте. Вот здесь все и произошло: убитый лежал, перегородив собой тропинку метрах в десяти от насыпи, по которой в эту минуту грохочет в сторону Москвы товарняк. Илья неторопливо обошел место недавнего побоища – сейчас тут уже никого нет, понятное дело, зато «загонщики» теперь знают, что у «мышки» есть «иж», а к нему почти два десятка патронов. Эта информация определенно внесет коррективы в их тактику, он тоже свои выводы сделает. Кто ж такие, кто их по следу пустил? Рано он тогда проворного «комитетчика» к праотцам отправил, но поговорить недосуг было, время поджимало. Ну да ладно, будет еще возможность, и не одна.

Нога вела себя превосходно, закапризничала только на пороге круглосуточного магазина, заныла так, словно в лодыжку кто-то зубами вцепился. Илья как мог быстро набрал в пакет еды, расплатился с сонной кассиршей и двинул к дому, прислушиваясь на ходу к себе. Дня два-три еще придется погостить у Колобка, а дальше на короткий марш-бросок его хватит, если анальгетиками запастись. И если последний шанс тоже окажется мимо, то придется возвращаться в Москву, благо что съемная квартира оплачена за полгода вперед и ключ он умудрился не потерять.

Дверной крючок висел в том же положении, что Илья оставил его с час назад, в трешке так же тихо и жутко, даже вода из крана в кухне не капает в ржавую раковину. Илья прихватил с собой швабру и прокрался к себе в комнату, закрылся, включил свет. Разбинтовал и придирчиво осмотрел поврежденную лодыжку – отек почти незаметен, боль похожа на зубную, и на нее можно не обращать внимания.

– Три дня, – повторил Илья, – через три дня меня здесь не будет.

Он бы и сейчас сорвался, немедленно, не раздумывая – осточертела ему эта берлога до тошноты. Но разумная осторожность прежде всего, надо выждать еще немного, долечиться, подождать, чтобы, когда время придет, нога не подвела. А побегать ему еще придется, и от охотников, и за ними, и не в первый раз уже, ему не привыкать.

Утром Илью в коридоре снова никто не встретил, из-за плотно прикрытой двери в комнату за стеной никаких звуков не доносилось. Илья постоял немного, прислушиваясь, – нет, точно никого, ускребся Колобок по своим делишкам с утра пораньше, да так тихо, что квартиранта не разбудил. А тот дрых себе чуть ли не до обеда после ночной прогулки, а теперь радовался, что передвигается без помощи швабры, и нога себя отлично чувствует, не вспоминает о вчерашних нагрузках. Впрочем, благодать длилась недолго – заявились колобковские дружки, соскучились, похоже, по халявной «соли». Еще бы – в квартире уже третий день тишина, ни одной оргии, соседи, поди, думают, что подох наркоман, да радуются… «Может, он и впрямь ласты склеил?» Илья смотрел на ходившую ходуном входную дверь и дрожащий от ударов сортирный крючок. Нет, Колобок из квартиры не выходил, ни вчера, ни сегодня, иначе болтался бы запор, а не сдерживал створку из последних сил. Здесь хозяин, только стесняется чего-то и не бежит закадычным дружкам навстречу, и за данью снова не пришел – что-то тут не то.

В шкафу Колобка не оказалось, Илья распахнул двери в ванную и туалет – грязно, мерзко, но пусто, внутри ни живых, ни мертвых. Остается последнее – он стоял перед закрытой дверью в комнату, прислушивался к звукам с той стороны. Вроде птички чирикают, и музыку доносит, но это из открытого окна, распахнутого по причине летней жары. Он и сам которую ночь спит с балконной дверью нараспашку, и все равно дышать нечем, жара усиливается, оно и понятно – почти середина лета на дворе…

– Ты здесь? – Илья хлопнул ладонью по деревянной створке. – Колобок, выходи, я тебя не съем. Деньги нужны?

Он принялся демонстративно шуршать купюрой, и это сработало. Колобок отозвался придушенным писком, послышались шлепки босых ног, дверь приоткрылась. Илья невольно отшатнулся – выглядел Колобок препаршиво. Не человек – ожившая дохлятина, видом смахивает на кошачью мумию, только хвоста не хватает, а так один в один. Голый по пояс, ребра выпирают, живот к хребту прилип, колени дрожат, смотрит в одну точку красными остановившимися глазами. Краше в гроб кладут – это про него сказано, а ведь меньше года на «солях» сидит, Леха что-то такое говорил…

– Держи! – Илья протянул купюру в щель между створкой косяком, но Колобок отреагировал непонятно. Шарахнулся прочь на заплетавшихся ногах, грянулся на пол, но тут же вскочил, как на пружинках, бросился к окну.

– Уйди, уйди, пошел на хер! – орал нарик и, как показалось Илье, пытался креститься. – Сгинь, не подходи!