В нынешнем половодье контактов мало глубоких контактов — сердечных, душевных, личных. Даже в семье близкие люди все меньше общаются друг с другом, и все больше — с телевизором, приемником, газетой, — как та театралка, которую и не тянет к близким.
У горожан сейчас слишком много, во-первых, «массовых» контактов (со зрелищными и информационными рычагами общества), и, во-вторых, «ролевых» (в роли работника, покупателя, пассажира) — полуличных или совсем обезличенных.
Города бурно растут сейчас, и если мы не остановим их рост, будут расти еще стремительнее. В конце прошлого века в городах нашей страны жило 15 процентов жителей, сейчас живет две трети, а к концу века будет, очевидно, жить три четверти. Особенно опасно растут города-гиганты, миллионеры: минусы городской жизни в них резко усилены — как бы пропорционально квадрату, а то и кубу населения.
Обезличенные контакты резко вредят всем личным связям, подтачивают устои семьи, которая стоит как раз на таких связях — глубоких, сердечных, вовлекающих в себя всего человека. Избыток «массовых» связей как бы расшатывает семейные молекулы, дробит их на атомы, которые мало тяготеют друг к другу.
Массовые, типовые контакты вовлекают в себя не всего человека, а только часть человека: в них действуют или внешние слои нашей психики, или какие-то ее «части» — любопытство, память, знания, интересы… Они почти не затрагивают глубины человеческой души, и это подмывает глубинную сердечность личных связей, делает их поверхностными, однообразными.
Психологи выяснили, что разговоры у близких людей часто идут по колее внешних сведений, бытовых мелочей, текущих новостей. Для таких разговоров не нужны напряжения души, они не трогают глубин человека — и его живая личность, чувствующая и думающая, снова отодвигается назад.
Сверхгород и массовая цивилизация.
А теперь вспомним записку о том, что коллективная жизнь вредит личной, потому что, общаясь с массами, мы оставляем меньше чувств близкому человеку. Пожалуй, вернее было бы сказать, что чувствам больше мешает не коллективная жизнь, а массовая.
В XX веке появилось невиданное в истории массовое общество, цивилизация сверхмассовых контактов. Почти вся жизнь нынешних горожан проходит среди толп: на улицах и в магазинах, в транспорте и на работе, в местах увеселения и питания. И даже дома нас осаждают людские скопища — с экранов телевизора, со страниц газет…
Мы ведем конвейерное существование в этих людских потоках — живем в них не как личности, а как безликие единицы — пассажир, покупатель, зритель, прохожий, производитель и потребитель благ. Конвейерная жизнь несет с собой массовое обезличивание людей, массовое усреднение их душ и чувств. И чем больше толп в нашей будничной жизни, тем чаще человек переживает «одиночество в толпе», и тем глубже это эгоизирует его.
Нынешний город враждебен самым человечным коммунистическим идеалам — союзу человека и массы, гуманному развитию личности каждого человека и всех людей. Он создает уклад жизни, который разобщает людей и сдавливает их личность.
Со времен капитализма города растут вокруг промышленности, и она скучивает вокруг себя гигантские массы людей, занимает под них огромные площади. Город существует прежде всего как вместилище производства, и жизнь горожан строится не вокруг их свободного развития и дружеского союза, а вокруг производства и потребления.
Для современного города человек — прежде всего типовая фигура, участник производства и потребления, и только потом, в остатке — человек, личность. Городская жизнь отделяет человека от природы, отдаляет от других людей, от лучшего в себе — самого человеческого, глубокого, творческого.
Возможно, в нашем городе не меньше крайностей капиталистического города — гигантомании, отравленного воздуха, концентрации толп… Скученность людских масс, отчуждение личности и отрыв от природы, подчинение жизни производству и потреблению, а не свободному духовному развитию и дружескому союзу людей — все эти принципы нынешней городской жизни лежат и в основе нашего города.
Города-гиганты всей своей громадностью отравляют самоощущение человека, вселяют в него чувство своей ущемленности, муравьиной неполноценности. День и ночь городская архитектура заражает наше подсознание своей проникающей радиацией — излучениями казарменного однообразия и помпезного гигантизма.
В этой архитектуре как бы запечатлелась двойная социальная психология недавнего прошлого — величие социальной машины и безличие ее винтиков. Мы бессознательно, не понимая, как мы саморазоблачаемся, овеществили в камне эту вывихнутую психологию, и она еще долго будет излучаться оттуда, долго будет настраивать по своим камертонам души наших потомков.
Мы, кстати, не понимаем, каким архитектором человеческих душ служит архитектура, не понимаем, что мы строим дома, а они строят нашу психику. Здесь лежит еще одно проявление нашего допсихологического сознания, еще один колоссальный разлад цивилизации с человеческой психологией.
У основателей марксизма были резкие взгляды на индустриальный город. «В лице крупных городов, — писал Энгельс, — цивилизация оставила нам такое наследие, избавиться от которого будет стоить много времени и усилий. Но они должны быть устранены — и будут устранены, хотя бы это был очень продолжительный процесс»[44].
И Ленин говорил в свое время, что социализм — это уничтожение «деревенской заброшенности, оторванности от мира» и «противоестественного скопления гигантских масс в больших городах»[45]. К сожалению, марксистское «градоборчество» было отвергнуто в 30-е годы и «противоестественные скопления гигантских масс» втянули в себя большинство народа.
Индустриальный город — это по своей природе холодная и бездушная машина для житья и работы. Мы получили его в наследство от капитализма, и теперь надо срочно создавать совершенно новый, именно социалистический город — город-сад, город-лес, не машину для житья, а оазис для жизни.
Индустриальный город стоит на глубоком разладе с психологией человека и его нравственностью, с естественными запросами его души и тела. Всем своим укладом — от обезличивания человека до его отрыва от природы — эта «вторая природа» враждебна и первой природе и природе человека.
Чем больше город, тем он негуманнее, и чем больше городов, тем это больнее бьет природу и природу человека. Индустриальный город — это, по-моему, болезнь цивилизации, ее тупиковая ветвь, которая грозит погубить весь ствол. Еще недавно города были как бы простой опухолью на теле человечества, но теперь они переродились в раковую, и если мы не победим их, они победят нас…
Новый город не будет, наверно, гигантом, и дома в нем, возможно, будут не выше деревьев — в рост с психологией человека. Он не будет, видимо, закован в бетон и асфальт, он гармонически сольется с природой, и это слияние даст громадные преимущества и здоровью людей, и их нравам, и чувствам.
Мы, к сожалению, перестали понимать, что природа — великий скульптор человеческих чувств, творец наших душ и нравов. Она учит людей незаметным, как воздух, нравственным ценностям, которые и нужны нам, как воздух: быть естественными и открытыми друг другу, проще и безусловнее любить жизнь, всей душой ценить ее простые радости.
Она помогает людям сохранять детство души, глубину светлых порывов. И как отъединение от природы грабит человеческую личность, отнимает у нее глубину чувств, так и соединение с природой поможет человеку вернуть себе эту естественную глубину.
Что такое личность.
«А что такое личность? И разве может быть личность без глубоких чувств?» (Ленинград, центральный лекторий «Знания», июнь, 1982).
У слова «личность» есть два значения. Первое — исходное, еще из прошлого века: личность — это человек со своим лицом, непохожий на остальных, то, что называют сейчас французским словом «индивидуальность». Второе значение появилось в нынешней социологии и философии. Индивидуальностью в ней стали называть психологическое своеобразие человека, склад его физических и психологических черт, который отличает его от других людей. А личность для социологии и философии — это как бы общественная индивидуальность, то есть психологическая неповторимость на социальной почве, своеобразие человека как участника общественной жизни, исполнителя социальных ролей[46].
