У дома Никитиной они договорились, что Федор попробует раздобыть мины замедленного действия и для Бондаревской.

У Провала, перед Телечеевскими ваннами, остановилась легковая машина стального цвета. На борту ее был намалеван дубовый лист в белом треугольнике. Из машины вышел немецкий офицер в летной форме. Он открыл дверцу и подал руку молодой красивой женщине. Это была Вера Вайнштейн. До войны она работала маникюршей и выдавала себя то за румынку, то за мадьярку. С приходом гитлеровцев она заявила о своем немецком происхождении и стала работать в комендатуре переводчицей.

Юра Бондаревский, Витька Дурнев, Дима Корабельников и Карпуня сразу засекли машину. Они уже несколько часов вертелись на Провале, дожидаясь удобного случая. Но до сих пор им не везло. Немецкие офицеры приезжали целыми компаниями, и всегда кто-нибудь оставался в машине. Возможно, это была случайность, а может, немцы стали осторожнее? Однако вновь прибывший офицер взял с заднего сиденья какие-то бумажные свертки — наверно, с едой и выпивкой, его спутница прихватила клетчатый плед, и, чему-то смеясь, они неторопливо пошли от машины.

Когда они скрылись из виду, Юра сказал:

— Дима и Карпуня остаются для страховки. Смотреть в оба. Шагораш, ты — со мной.

— А я? — обиделся Карпуня.

— В другой раз пойдешь ты. А сейчас выполняй, что приказано.

— Тоже мне командир выискался…

Но Юра уже не слушал товарища.

— Пошли.

Они, как будто прогуливаясь, не спеша пошли по поляне. Оглянулись. Все кругом было спокойно. Ни души. И тогда они побежали. К машине. На заднем сиденье Юра увидел фотоаппарат.

— Бери, — шепнул он Витьке, а сам полез в брезентовый карман под приборной доской. В кармане лежала небольшая папка.

Юра сунул ее под мышку, и тут до него донесся отчаянный крик Карпуни:

— Ата-ас!

Оглянувшись, Юра увидел летчика, который со всех ног бежал к машине. На бегу он выхватил из кобуры пистолет.

Все решали секунды.

— Беги! — крикнул Юра Витьке. Тот уже сломя голову мчался в сторону Подкумка.

«Правильно сообразил, там кусты», — подумал Юра.

Он бежал петляя. Каждый миг офицер мог выстрелить. Вот и овраг. «Поднажми еще немного».

Юра скатился по заросшему акацией склону. Лицо и руки его были в крови. И только тогда наверху дважды тявкнул пистолет. Наверно, офицер стрелял по Витьке.

«Шагораш, миленький, спасайся», — взмолился Юра.

Карпуня не помнил, как очутился на другом берегу Подкумка. Он бежал в сторону Горячеводска и вдруг на дороге увидел верхового в форме полицая. Не сознавая, что делает, Карпуня свернул с проселка и бросился наутек. Это его и погубило.

— Стой! — крикнул полицай.

Остановись тогда Карпуня и соври что-нибудь, все могло бы кончиться по-другому. Однако проклятые ноги сами несли его, и подозрение полицая переросло в уверенность: парень что-то натворил.

На открытом месте от конного далеко не уйти. Вскоре Карпуня услышал за спиной лошадиный храп, и шею ему обожгла крапивная боль. Он оглянулся: сидевший на коне полицай — он казался огромным — снова поднял плеть для удара.

— Дяденька, не бейте! — прохрипел Карпуня, прикрывая руками голову.

— А зачем тикав, бисов сын? Давай топай, в полиции разберемся.

Карпуня помертвел, увидев перед зданием полиции знакомую машину с дубовым листом на борту. По пути он успел сочинить историю о хромовых ботинках, которые обновил только сегодня. «Скажу, что украл ка базаре у какой-то бабы. Потому, дескать, и кинулся бежать от полицейского. Все просто и понятно. Ну, отлают за воровство, пусть даже надают подзатыльников, переживу».

Так думал Карпуня, постепенно приходя в себя от пережитого страха. И вот этот план рухнул в один миг. Что говорить теперь? Как оправдываться? Ведь он даже не знает, что пропало из этой чертовой машины. Что же делать?

Так ничего и не решив, Карпуня в сопровождении полицая вошел в какую-то комнату.

За столом сидел широкоплечий пучеглазый мужчина в русской гимнастерке. Он мельком взглянул на полицая.

— Что у тебя, Гришан?

— Вот подывитесь, ваше благородие, на этого хлопца.

— А чего мне на него смотреть?

— Тикав вид мэнэ. Дивлюсь, бежит по шляху на Горячеводск як скаженный…

— Ага. — Мужчина встал, подошел к Карпуне и взял его за подбородок. — Так это, значит, ты был на Провале, у Телечеевских ванн.

«Знает, все знает», — с тоской подумал Карпуня и непроизвольно кивнул.

— Оч-чень хорошо, — обрадовался пучеглазый и снял телефонную трубку. — Барышня, Колесников говорит. Попросите ко мне господина обер-лейтенанта… Да, с переводчицей.

Вскоре вошел офицер-летчик и с ним Вера Вайнштейн.

— Ты можешь идти, — сказал Колесников Гришану и обратился к девушке: — Скажите господину обер-лейтенанту, чтобы он внимательно присмотрелся к этому парню. Мы подозреваем его в ограблении вашей машины.

Вера заговорила по-немецки. Летчик оглядел Карпуню с головы до ног, покачал головой и что-то сердито ответил.

— Господин Зауэр говорит, что этого мальчика он не видел, — перевела Вера. — Там действовали двое других, поменьше ростом. Они были босые.

Карпуня тупо посмотрел на свои новые ботинки и вдруг понял, что совершил непоправимую ошибку. Никто из ребят не пойман, летчик видел только Шагораша и Бондаревского, Карпуня мог бы наврать пучеглазому с три короба, и никто бы не уличил его во лжи. Свидетелей-то нет! Ребята на свободе, а он, как последний дурак, сунул голову в петлю.

Пучеглазый что-то говорил немцу, кажется, извинялся. В речи летчика повторялись два слова: «ди Маппе» и «камера».

«Маппе» — это портфель, папка, — понял Карпуня, — из-за нее меня посадят в камеру".

Офицер с переводчицей ушли, а Карпуня остался один на один с Колесниковым.

— Садись, парень, — сказал тот и подмигнул выпуклым синим глазом. — Приступим сразу к делу. Ответь на мои вопросы и пойдешь домой. Согласен?

Карпуня молчал.

— Итак, вопрос первый: кто из твоих дружков обчистил машину?

— Я не видел никакой машины.

— Но ты же был на Провале?

— Был.

— Так. А машина там была только одна. Получается нескладно. И зачем ты туда ходил?

Колесников говорил доброжелательно, и Карпуня немного успокоился, собираясь с мыслями.

— Так зачем?

— Туда часто приезжают немцы фотографироваться. Ну и после них остается кое-что. Хлеб, мясо в банках… На донышке, конечно…

— Стало быть, подкармливаетесь? И заодно шарите по машинам?

— Я ни разу ничего не украл.

— Верю, А твои приятели?

— За приятелей я не отвечаю.

— Правильно. Человек отвечает только сам за себя, за свою голову. А голова-то у тебя одна…

Карпуня молчал. Он был зол на себя: так глупо попался в ловушку. Теперь спасти его может только одно: надо говорить правду. Но если он расскажет про проколотые шины, листовки, которые они с Валей Котельниковым расклеивали, это пахнет расстрелом.

— Долго мы будем играть в молчанку? — спросил Колесников. — Что ж, не хочешь по-хорошему, дело твое. Придется познакомить тебя с гестапо. Там умеют развязывать языки. Поразмысли до завтра…

Гестапо… Тело Карпуни покрылось липкой испариной.

Утро 5 сентября выдалось тихое. Просвеченный солнцем туман заполнял улицы, и в нем темными тенями двигались сотни людей. Они брели к старым Кавалерийским казармам, толкая впереди себя ручные тележки и тачки с пожитками. Было много детей и стариков.

Юра Бондаревский, Витька Дурнев и Эдик Попов стояли на улице Анджиевского и вглядывались в лица проходивших мимо людей. Среди них были знакомые.

— Смотри, Женька! — Юра дернул Эдика за рукав.

Женя Каган учился с ними в одном классе. Он шел рядом с матерью, держа за руку четырехлетнюю сестренку. Девочка хныкала. Он сердито совал ей в руки плюшевого одноухого зайца.