— Един Бог совершен; но ты грешишь, князь, и обвиняешь несправедливо старика, которого хочешь назвать отцом своим.

"Будь же им, будь — я забуду тогда имя князя!"

— Сядь, сядь, любезный князь мой! — сказал Заозерский, усаживая насильно Шемяку. — Говорю тебе: дай мне опомниться, одуматься…

"Тут нечего думать, повторяю тебе — если ты не князь только, а точно человек".

— Но ты князь столь великого рода: у тебя есть родня, есть друзья… Их мысли…

"Нет у меня никого — ты видишь сироту, у которого нет ни отца, ни матери: этот сирота пришел к тебе и просит тебя быть отцом его. Что тебе до моих родных!.."

— Дай мне сроку… хоть на три дня.

"Прощай, князь! стало быть, ты не отдаешь мне своего неоцененного сокровища!"

— Хоть немного подумать…

"Три дня! Да переживу ли я эти три дня? Я лишился пищи и питья, сна нет, голова кругом, а он на три дня откладывает, как будто судное дело, по которому справки собирать надобно! Ох, ты, человек праведный! Диво ли, что ты был всегда добродетелен, если ты не знал ни одной страсти человеческой, если ты никогда не испытывал и этого проклятого чувства, которое хуже ада, которое на мученье людское на белом свете…"

— А давно ли называл ты любовь свою благословением Божиим? — Заозерский улыбнулся.

"Не смейся надо мною, князь! Сам я всегда смеялся над зазнобами и ахалками — почитал это бабьим делом. Да, никто же и не любил так, как я! Где тебе знать, как любят!"

— Нет! я знаю его, это, и горестное, и сладостное, чувство, хотя не испытывал его столь сильно, как ты. Добрую подругу свою знал я с малолетства и любил ее, сначала как сестру, а потом Бог привел ее быть мне супругою, и — счастлив, счастлив был я с нею!

"Тебе дорога память ее?"

— Ее память? И теперь, хоть уже много лет она в сырой земле… эх! не напоминай об ней! — Слезы покатились в два ручья у старика, и он закрыл глаза рукою.

"Нет! нарочно напоминаю: ее памятью, если ты еще помнишь ее, заклинаю, молю тебя, князь, добрый мой князь!" — Заозерский обнял Шемяку и, целуя его в пламенные щеки, сказал, усмехаясь сквозь слезы:

— Но, ты все еще не сказал, чего ты желаешь?

"Руки твоей Софьи Дмитриевны, ее одной! Князь! не мучь — скажи мне!"

Заозерский обнял его еще раз и тихо проговорил: "Она твоя — твоя на веки веков!"

Невольно упал на колени Шемяка и целовал руку старика. Обратив глаза к образу, Заозерский проговорил: "Боже великий, неисповедимый! Во имя Твое, святое, да будут они благословенны! Сократи дни мои и предай им долгоденствия; возьми мое счастье и отдай его им! Князь Димитрий Юрьевич! отдаю тебе дочь свою милую, блюди ее, храни ее!" Он благословил Шемяку. — С радостным кликом обнял его Шемяка. "Отец мой!" — "Сын мой!" — слышны были их восклицания.

Плакал Заозерский, обнимая Шемяку, плакал он, сев подле него на скамью и тяжело дыша. "Судьбы Бога тайные, — сказал он наконец, — думал ли я, отводя сына моего во храм Господа, что там ожидал уже меня сын, Богом ниспосылаемый в замену того, которого жертвовал я Господу?.. Но, нет: сердце мое вещало мне с первого на тебя взгляда, что ты мне не чужой!"

— И мне, — сказал Шемяка. — Говорю тебе, что мне казалось с первого раза, будто ты мне родной. Грусть непонятная и радость какая-то тревожили меня. Но когда увидел я твою Софью — все разрешилось, и я сказал сам себе: вот моя суженая! Моя! ох, отец мой — моя? не правда ли?

"Да, да! Сбил ты меня с толку — ей, ей! какой человек — я и сам не опомнюсь… Да, как все это сделалось!"

— Он у меня спрашивает! Да, я что могу растолковать тебе?

"Довел меня Бог видеть дочь мою невестою князя Димитрия Юрьевича, о котором столько говаривали у нас. Что теперь скажут большие князья и знатные люди? Князь! опрометчиво поступили мы, не подумали — меня станут осуждать и тебя… Нам надобно было обо всем этом раздумать…"

— Думай отныне за меня ты! я твой сын и от всего отказываюсь. Не внук Донского, но простой углицкий князь будет зятем твоим… Пойдем же к ней, отец мой! пойдем к ней поскорее!

"Как? Погоди до вечера; дай собраться; мы вас благословим и тогда посидим рядком и полюбуемся на вас".

— Ждать еще? До вечера? Нет, нет, отец, родитель мой! сжалься надо мною — дай мне хоть взглянуть на нее…

"Знаю я это взглянуть! — сказал, усмехаясь, Заозерский. — После, после!"

— Нет! теперь, пойдем, пойдем к ней, — Шемяка тащил его за руку.

"Эдакая горячка! Погоди, говорят!"

— Безжалостный человек! ты нагляделся на нее с малолетства, а я только раз видел ее, и после того прошло три дня!

"Да, ведь теперь она не в приборе: ты разлюбишь ее, ненарядную, увидевши днем. Она и не выйдет к тебе — она такая упрямая, своенравная — по мне пошла!"

— Отец! ради Бога Создателя!

"Вот ведь с этой молодежью — свяжись, так и не рад будешь! Да, меня-то за что ты обнимаешь, голова удалая, сердце ретивое? Я Софья, что ли?"

— Ты отец мой, ты мой спаситель!

"Постой же, я велю хоть позвать ее из терема к себе — постой — видно, от тебя не отбиться!"

Заозерский пошел. Шемяка остался один. Ему казалось, что земля горит под его ногами. Он задыхался он жара и подошел к печке, пощупать: не слишком ли печка была натоплена в этом покое. Но печку в этот день еще и не топили… Время летело. Шемяка терял терпение. Он хотел уже идти к Заозерскому, когда старик дворецкий вошел и, радостно усмехаясь, сказал: "Князь Димитрий Васильевич ждет тебя, князь Димитрий Юрьевич".

Холод пробежал по телу Шемяки от этих слов. Он побледнел, хотел ступить ногою и не мог. Дворецкий в испуге подбежал к нему. "Ничего, ничего, добрый старик — от счастья не умирают!" — сказал Шемяка.

Счастливец!.. Смеешь ли роптать, ты, бедный человек, на бытие свое, если Бог украшает жизнь твою такими минутами, такими перлами счастия!

Поспешно пройдя до молельной князя Заозерского, Шемяка остановился. Дворецкий отворил дверь: там стоял Заозерский, старик боярин его, князь Шелешпанский, и старая няня — подле нее стояла София, бледная, как полотно.

Испуганный ее бледностью, Шемяка вошел робко и остановился. Заозерский стал на колени перед кивотом, где находились в богатых ризах образа, и начал молиться. Все преклонили колена, и Шемяка следовал примеру других, сам не чувствуя что делает.

После трех земных поклонов Заозерский встал. София хотела подняться, но не могла. "Дочь моя милая", — сказал ей Заозерский. Яркий румянец показался на щеках ее, и она поспешно встала. "Дай мне твою руку", — продолжал Заозерский. Как будто лихорадка била Софию. Она опять побледнела и вся дрожала.

С неизъяснимым чувством радости, горести — нет! ни радости, ни горести — смотрел на нее Шемяка и без мыслей промолвил: "Княжна! родитель твой согласен на мое счастье, но ты…"

Глаза Софии обратились к нему и слезы, как крупный жемчуг, посыпались с ресниц ее. Она готова была лишиться чувств. Няня поддержала ее.

— Князь Димитрий Васильевич! — сказал Шемяка, — неволею только татары берут. Если княжна…

"Давайте мне ваши руки!" — отвечал Заозерский, со слезами на глазах и с улыбкою на устах.

София протянула руку, Шемяка тоже сделал, и ему показалось, что огонь пробежал по всему телу его, когда рука его коснулась руки Софии. Сложив руки их вместе, Заозерский проговорил: "Бог да благословит вас! Живите и веселите нас, стариков!"

Схватив руку Софии, Шемяка устремил взоры свои на глаза ее. Жарко вспыхнули щеки ее; она скрыла лицо свое на груди няни.

"Княжна, княжна! одно слово из уст твоих! Одно твое милое слово!"

— Полно, князь, — сказал Заозерский. — Девичьи слова дороги — их не скоро добьешься.

"И, матушка княжна! полно совеститься: ведь уже князь Димитрий Юрьевич теперь твой суженый, С Божьего и с родительского благословения!" — говорила няня.