— Это письмо для вас оставила ночью у дежурного одна дама, — сказала она. — Но если за ним последуют и другие, господин витязь, то я начну всерьез ревновать вас.
— Хорошо бы! — улыбнулся Эндре и, взяв конверт в руки, сразу узнал почерк Жоки.
«Судя по всему, она уже уехала, — догадался Эндре. — А жаль! Как приятно было бы поговорить с ней...»
Он вскрыл конверт и, не обращая внимания на Эдит, углубился в чтение.
«Дорогой Бандика!
Я два раза была у тебя в больнице, но оба раза ты спал и мне не удалось с тобой поговорить. А затем обстоятельства сложились так, что я должна была уехать. Прежде чем объяснить причину моего столь поспешного отъезда, я бы хотела кое-что сказать тебе. Я всегда была с тобой откровенна, потому что ты единственный человек на свете, которого я любила и люблю и мнением которого дорожила и дорожу. И мне будет очень больно и горько, если я потеряю твое доверие.
Так вот, дорогой Бандика, со всей ответственностью заявляю тебе, что в ту памятную ночь в Сомбатхее не произошло ничего такого, после чего ты мог бы разочароваться во мне. Миклош и пальцем до меня не дотронулся. Я не была близка с ним, хотя чувствую, что люблю его. Разумеется, он об этом не знает и даже не догадывается. Ты должен верить мне, ведь ты знаешь, как серьезно отношусь я к любви. Ну, об этом все.
Дорогой Бандика! Я решила уйти из дома. Эта мысль появилась у меня после похорон мамы и до сих пор не давала покоя, однако к окончательному решению я пришла только вчера вечером. Я сразу же собрала вещи и, не попрощавшись с отцом, уехала. Правда, незадолго до этого я предупредила его о своем решении, но он, по-видимому, воспринял мои слова как пустую угрозу. Не знаю, что он сказал или подумал, когда не нашел меня в номере, однако можешь себе представить... Я прекрасно понимаю, что мне придется нелегко, но я все хорошо обдумала и надеюсь, что у меня хватит сил выдержать до конца. Сейчас я, как никогда, полна решимости осуществить свое намерение и — не смейся, пожалуйста! — с нетерпением и волнением ожидаю завтрашнего дня. Если я не смогу жить по-новому, то очень разочаруюсь в себе.
Из дома я ухожу потому, что не могу больше жить под одной крышей с отцом, тем более сейчас, когда нет мамы. Любая вещь напоминает мне о ней, и тогда я начинаю думать о том, что она могла бы еще жить и жить. Кроме того, приходится ежедневно встречаться с отцом, который, собственно, и свел маму в могилу. Я ненавижу его, и поскольку не умею, да и не хочу лгать, то просто боюсь, что не смогу дальше скрывать свою ненависть.
Банди, не знаю, как ты отнесешься к моему решению, но надеюсь, что ты одобришь мой шаг. Когда мы встретимся, я тебе расскажу кое-что о любовных похождениях нашего папочки, чего ты, видимо, не знаешь. Это обстоятельство также подтолкнуло меня к принятию окончательного решения.
Заканчиваю на этом свое письмо, так как скоро подойдет поезд, а мне нужно успеть передать его тебе в больницу. На первых порах я поживу у Терезы Герваи. Желаю тебе скорейшего выздоровления. Крепко целую. Твоя сестра Жо».
Письмо сестры расстроило Эндре, который, как никто другой, понимал Жоку. Люди вряд ли одобрят ее поступок, начнут гадать о причинах ее разрыва с отцом, сплетничать, а все дело в том, что Жока хочет жить честно, ну а для этого ей необходимо было уйти из дома.
Эндре решил сегодня же написать сестре, чтобы хоть как-то подбодрить ее. Однако сесть за письмо сразу ему не удалось, так как после обеда пришел отец и попросил медсестру никого не впускать в палату до тех пор, пока он не закончит беседу с сыном.
По лицу Варьяша было заметно, что он провел бессонную ночь: отечные мешки под глазами увеличились, морщины залегли глубже, да и сам он казался каким-то надломленным. Войдя в палату, он поцеловал сына, чем немало удивил его. Эндре уже не помнил, когда отец делал это в последний раз.
— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросил отец с теплотой в голосе и, немного сдвинув одеяло, присел на краешек постели.
— Спасибо, намного лучше, чем вчера. Ты один приехал?
«Выходит, Жока у него не была», — сообразил Варьяш, но на вопрос сына не ответил.
— А мне сказали, что и Жо здесь.
— Была, но поздно вечером, когда я мылся в ванной, она быстро собралась и уехала. Правда, перед этим она заявила, что собирается уйти из дома.
Эндре сделал вид, что ничего не знает, и спросил:
— Ушла из дома? Почему?
Варьяш закусил губу. Было заметно, что он сильно переживает.
— Она не сказала о причинах.
— А сам ты разве не догадываешься?
— Я много передумал, но чувствую, что настоящих причин все-таки не знаю. Скажи, сынок, неужели я на самом деле такой плохой отец? Действительно, я совершил в жизни много ошибок, но ведь это просто человеческие слабости. Не могу же я считать, что именно из-за них Жока пришла к такому решению. Не скрою, порой я бывал вспыльчив, даже груб, но ведь и другие не лишены этих качеств. Зато я никогда не делал ничего, что наносило бы ущерб семье. Сегодня я не спал всю ночь, думал, почему распалась наша семья, почему мы отдалились друг от друга... Я, конечно, виноват, но зачем же вот так-то?..
— Ты писатель, тебе лучше знать, — уклончиво ответил Эндре.
— Так-то оно так, но я не знаю. Когда мужчина создает семью, он считает, что главное — это обеспечить ее всем необходимым. Думаю, что в этом отношении ко мне не может быть никаких претензий. Я вам никогда ни в чем не отказывал...
— Ты имеешь в виду материальные блага, не так ли?
— Да, конечно.
— Думаю, ты ошибаешься. Чтобы создать нормальные отношения в семье, одних материальных благ мало. Даже Жока, которой, вероятно, очень дороги платья и всякие там тряпки, охотно бы променяла их на несколько часов общения с тобой. Скажи, отец, ты можешь по памяти перечислить подруг Жоки? Или парней, с которыми она встречалась?
— Дочери, как правило, делятся сокровенным с матерью, а не с отцом.
— Только в тех случаях, когда отец считает, что его обязанности в семье ограничиваются ее материальным обеспечением. В детстве мы с сестрой считали тебя самым сильным, умным, честным, талантливым и вообще лучшим человеком на свете. Ты же будто сторонился нас, постоянно был занят, тебе все время было не до нас. Мы росли и постепенно пришли к выводу, что дети только тогда должны уважать своих родителей, когда те являются для них примером. Если родители не являются таковыми, то дети чувствуют себя обманутыми. В этом кроется начало многих трагедий, ибо нельзя заставить уважать себя силой. Не сердись, отец, но мы не можем уважать тебя, потому что ты не являешься для нас примером. Ты не раз бросал в беде своих родственников, друзей, мать, а в пятьдесят шестом году того солдата, который попросил тебя укрыть его, да и партию тоже. Самому себе ты, видимо, можешь как-то объяснить, почему поступал так, а не иначе, но нам твое объяснение кажется неубедительным. А смерть мамы? Этого тебе Жока никак не может простить, тем более что она женщина и, следовательно, более чувствительна к вопросам морали. Это, пожалуй, все, что я хотел тебе сказать. Могу, правда, добавить, что если ты хочешь вернуть дочь, то в первую очередь тебе необходимо измениться, и не как-нибудь, а основательно...
Слушая сына, Варьяш лихорадочно соображал, что же ему возразить. Он считал, что Эндре, конечно же, не прав, что никогда не понимал и теперь не понимает его. От всех этих мыслей у Варьяша разболелась голова, и, глядя на распухшее от побоев лицо сына, он думал о том, что спорить, видимо, бесполезно, что детей своих он потерял и вряд ли они когда-либо вернутся к нему.
— Я тебя понял, сын, — произнес Геза Варьяш и опустил глаза, — однако ты все же не прав. Вы с Жокой кое о чем забыли. Я ведь писатель, творческая личность...
Эндре пристально посмотрел на отца. Тот сидел, все еще не поднимая глаз, по вот он инстинктивно вытянул вперед руки и стал похож на нищего, который просит милостыню.
— Что ты хочешь этим сказать?
