При этих словах дядюшка Кальман побагровел так, что я испугался, как бы его не хватил удар.

— Какой же дрянью ты стал! В кого ты превратился? — набросился он на отца. — Когда нас, коммунистов, в годы культа личности шельмовали и бросали за решетку, вы и тогда, где надо и не надо, выступали от имени народа. И сейчас вы пытаетесь ссылаться на народ...

— Ты меня не учи! — одернул его отец. — Я лучше тебя знаю, что происходит у нас в стране. Нельзя идти вопреки воле народа. Уходи-ка лучше подобру-поздорову...

Тут я вообще перестал что-либо понимать. Чего же, собственно, хочет отец? Сначала он выгнал из дома Хунядфалви, теперь — дядюшку Кальмана. И чего они только не наговорили друг другу! Мама начала было успокаивать их, но они, не обращая внимания на ее увещевания, орали так, что в окнах дрожали стекла, В конце концов дядюшка Кальман ушел, бросив напоследок, что отца надо судить и наказать.

Я вернулся в свою комнату и стал размышлять. Только теперь до меня дошло, что в течение четырех лет дядюшка Кальман был вовсе не за границей, а сидел в тюрьме. Это открытие настолько ошеломило меня, что я не знал, что и думать.

«Как же ни в чем не повинный человек мог попасть в тюрьму? — пытался понять я. — А как папа мог допустить, чтобы дядюшку Кальмана бросили за решетку?.. Я бы лично убил всякого, кто захотел бы обидеть Жоку. И еще непонятно, почему взрослые врали нам, что дядюшка Кальман уехал за границу...»

Всего этого я в свои двенадцать лет понять никак не мог, а самое главное, в моей мальчишеской голове не укладывалось, почему же дядюшка Кальман, сидевший в тюрьме, сражается на стороне тех, кто засадил его туда...

На рассвете мы проснулись от настойчивого звонка. Проснулись и сразу поняли, что звонят не в калитку, а прямо во входную дверь. Значит, кто-то, минуя калитку, пробрался к нам во двор? Мы собрались в гостиной, где горел свет. Отец сжимал руки в кулаки, он ужасно побледнел, волосы седыми мокрыми прядями свисали на лоб.

Откуда-то издалека доносились звуки стрельбы и собачий лай. А звонок все заливался и заливался. Потом кто-то, видимо с отчаяния, начал бить ногами в дубовую дверь.

— Я же говорила тебе, — тихо укорила мама.

До сих пор не знаю, что думал в те мгновения отец. Он только посмотрел на маму и спокойно сказал:

— От судьбы не уйдешь. Стойте здесь. — Глубоко вздохнув, он набросил на плечи халат и, миновав холл, вышел в прихожую.

— Кто там? — спросил отец.

Мне показалось, что голос у него дрожал.

— Бордаш. За мной гонятся, откройте, товарищ Варьяш!..

Эрне Бордаш служил в рабочей охране. Он был сыном друга отца, часто навещал нас, играл с нами в разные игры. Отец с облегчением вздохнул и спросил:

— Кто за тобой гонится?

— Откройте же!..

— У нас ты не сможешь спрятаться... — вымолвил отец после паузы.

— Товарищ Варьяш...

В дверь снова застучали.

— Папа, открой ему скорей! — попросил я. — За ним же гонятся...

Отец махнул рукой, уставившись на дверь неподвижным взглядом.

— Папа, ну что же ты... — Я дернул отца за руку.

В этот миг послышалась стрельба.

— Папа... — Не договорив, я бросился к двери, чтобы открыть ее.

Отец грубо оттолкнул меня. Я попытался вырваться из его рук, принялся громко кричать. И тут отец ударил меня по лицу... Я кубарем отлетел в угол. Отец же, как ни в чем не бывало, стоял и смотрел на дверь. Он так и не открыл ее.

Эрне Бордаша застрелили на улице перед нашим домом».

Варьяш внимательно посмотрел на дату, проставленную в конце тетрадки. Март 1960 года. Выходит, сын записал все это спустя четыре года после контрреволюционного мятежа...

Сам Варьяш давно позабыл о тех невеселых событиях. Но сейчас, читая о них, разумеется, вспомнил все.

«Действительно, все было так, как описал Эндре, — мелькнуло у него в голове. — Тогда почему же он не написал о том, что случилось потом? Не означает ли это, что я показал себя в те дни трусливым и жестоким человеком и он был потрясен? Но я поступил совершенно правильно. Если бы бандиты нашли Эрне Бордаша в моей квартире, нас бы давно не было в живых...»

Налив полную рюмку, Варьяш быстро опрокинул коньяк в рот и задумался: не пойти ли к сыну, не попытаться ли объяснить свое тогдашнее поведение? А может, лучше поговорить с ним попозже, ведь он уже прочел его исповедь?

Варьяш еще раз перелистал тетрадку Эндре. «Если читать ее до конца, на это уйдет вся ночь и тогда у меня совсем не останется времени для разговора с Эндре, — подумал он и решил: — Прочитаю еще несколько страниц, а потом пойду поговорю с ним».

Варьяш наугад раскрыл тетрадку. В глаза бросилась фраза, которая, видимо, служила заголовком для целого раздела, потому что была подчеркнута: «Уважай отца и мать, ибо они подарили тебе жизнь и учат быть честным». Геза закурил сигарету и принялся читать.

«...Мир плохо устроен, не знаю, правда, кем. И отнюдь не потому, что в основе его обновления лежит уничтожение, а потому, что я, появившись на свет семнадцать лет назад, уже не могу выбирать себе родителей.

«А имею ли я право жаловаться на своих родителей?» — не раз задавал я себе вопрос. Вон сколько ребят завидуют мне. Ужасно много. А почему? Они говорит, что мой отец может заработать столько денег, сколько захочет. И это на самом деле так.

Недавно мы ездили в город Эгер. Это была обычная школьная экскурсия на автобусе. В пути на короткое время остановились возле старинной крепости. Меня эта крепость не интересовала, ж, пока большинство ребят с воодушевлением карабкались на гору, где она возвышалась, я решил сходить в село. Не спеша прошелся по широкой центральной улице, дома на которой с одной стороны вплотную подходили к склону горы. Красивые такие домики с верандами, какие мне уже приходилось видеть в окрестностях Бадачоня. Все они были выкрашены в нарядные цвета. Сначала мне показалось, что на стороне, примыкавшей к горе, домики расположены лишь в один ряд, но вскоре я убедился, что ошибся. Позади них, на самом склоне, я увидел еще ряд жилищ. Но каких?! Я даже не сразу собственным глазам поверил. Это были какие-то пещеры. Неужели и здесь живут люди? Оказалось, живут. Возле входа в одно такое жилище я увидел старушку. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь густую листву, освещали ее лицо. Старушка сидела, сложив на коленях натруженные руки. Ее усталое, цвета шоколада, лицо было покрыто множеством глубоких морщин. Мне всегда бывает до слез жаль беспомощных стариков, и в тот момент что-то сдавило мне горло. Я пересек чистенький дворик и приблизился к старушке, намереваясь попросить у нее воды напиться, а заодно расспросить кое о чем.

— Целую ручки! — поздоровался я с ней.

Услышав мой голос, она подняла на меня подслеповатые, слезящиеся глаза, прикрыв их сверху коричневой ладонью. На ее ногах с набухшими венами были надеты самодельные башмаки, сшитые, вероятно, местным умельцем из автомобильной шины. От удивления, которое меня охватило, я даже позабыл попросить воды.

— Скажите, пожалуйста, сколько вам лет? — поинтересовался я.

Старушка приложила палец к губам и что-то невнятно пробормотала.

Я повторил свой вопрос.

— Восемь десятков, а может, и того больше...

— А мужу вашему сколько лет?

— Нету у меня мужа... Давно помер... Еще в первую мировую...

— А дети у вас есть?

— Двое.

— А где вы живете? В этой вот пещере?

— Нам и тут хорошо...

— А дети ваши? Они где живут?

Она кивнула в сторону вполне приличного дома:

— Вон в том доме.

Больше я ни о чем не успел ее спросить, так как в этот момент на террасе дома, на который указала старушка, появилась дородная женщина лет пятидесяти. Увидев меня, она разразилась отборной бранью и даже затрясла кулаками.

Старушка испуганно юркнула в свою пещеру, а толстуха сошла с крыльца и, угрожающе потрясая метлой, которую она прихватила по дороге, закричала на меня еще громче.

Стыдясь неизвестно чего, я покинул двор. И тут меня осенило, отчего мне стало так стыдно. От того, что я не нашел в себе мужества высказать той толстой женщине все, что я о ней думаю.