Вечером, после Съезда, прошло заседание Совета Федерации. Всех волновал 91-й год, состояние экономики страны. Верховные власти республик стремительно уводили их от Центра и друг от друга. На территории уже больного СССР шла беспощадная война финансов, война законов – центральных и республиканских. Рвались десятилетиями налаженные производственные связи.

Я поднимался дважды, говорил: никакие скороспелые новые законы и указы ничего не решат, надо выполнять принятые, подчиняться единым правилам экономической жизни страны, прекратить раздор республик с Центром. Оставить эти проблемы для нового Союзного договора.

Очень тяжкий был разговор. Он продолжился ночью уже со своими – в Совмине. После моей неутешительной информации все мы сделали вывод: страну окончательно и настойчиво загоняют в тупик…

Домой приехал где-то в начале первого ночи, ужинать не стал. Поговорили с женой, Людмилой Сергеевной. Лег почитать перед сном. Всегда на прикроватной тумбочке – стопка книг: обычно читаю три, четыре, а то и пять – какая под настроение в руки ляжет. В тот раз легла совсем крохотная: «Письма о добром и прекрасном» Дмитрия Сергеевича Лихачева, я к ней давненько примерялся. Легко вчитался, дошел до письма с простым названием «Самая большая ценность – жизнь», отметил строчки: «Душно бывает в доме, душно и в нравственной жизни»…

Отложил книгу, лежал с закрытыми глазами. С недоумением слушал, как неизвестно откуда беспощадно и грозно поднималась черная глухая боль, заполнила грудь, мощно зажала сердце, постепенно превратив его в хрупкий, беспомощный, разрывающийся от духоты комочек…

А под утро «скорая помощь» увезла меня в больницу.

В часы и дни неподвижности, когда все, на чем держалась моя бурная повседневная жизнь, отошло в сторону, когда сиюминутные страсти перестали довлеть надо мной, воспоминания заполнили меня целиком. Перед глазами чередой проносилась жизнь, ее взлеты и падения, радости и печали, дружба и предательство. Почему было так «душно» именно сейчас, после пятнадцати лет жизни в Москве и работы в высших эшелонах власти? Что же меня стесняло, что давило? Уж во всяком случае, не моя четвертьвековая работа на Уралмаше сменным мастером, начальником цеха, главным инженером, генеральным директором. Там все было пусть трудно, пусть не безоблачно, но удивительно счастливо. О том, что может быть так «душно», я тогда даже и не думал. Сейчас же духота и физическая, и нравственная давит, обволакивает меня со всех сторон. Мысли рассеиваются: то они сосредоточиваются вокруг непривычной для меня неподвижности, то вновь и вновь возвращают в удушливую атмосферу уходящего года…

Была она действительно удушливой – атмосфера измен и предательств, хитрости и лукавства, лицемерия тех, с кем шел рядом все последние годы. Те люди, которые еще вчера клялись в верности нашим общим идеалам, сегодня с садистским наслаждением растаптывали их, отрекались от своих прежних убеждений, вовремя перебегая в стан недавних противников.

Подхлестывая толпу популистскими лозунгами, заведомо не выполнимыми, эти люди громили Правительство, обвиняя его во всяческих грехах, повсеместно сеяли недоверие к его деятельности, убивали нас за верность нравственному долгу, за сохранение моральных принципов жизни. Ведь для того, чтобы убить человека в человеке, его вовсе не обязательно уничтожать физически.

Да, по-видимому, мир не может быть без таких людей, как добро – без зла. Верно сказал один известный российский поэт: «Друзей я сердцем выбирал, врагов судьба мне посылала».

И все же начало было иное.

В первых абзацах книги я обронил фразу: мол, истинным началом перестройки следует считать не апрель 1985 года, не тогдашний, вошедший в историю, Пленум ЦК КПСС, на котором Горбачев прочитал свой еще очень осторожный, но все же революционный по тем временам доклад. Вспомним далекий ноябрь 82-го, когда, тоже на Пленуме, выступил вновь избранный Генеральный секретарь Коммунистической партии Ю. В. Андропов с докладом, гладко сочиненным для Брежнева, который тот «озвучить» уже не успел. Юрий Владимирович же доклад точно и тонко скорректировал: дурак не заметит, а умный поймет. Андропов, как всегда, адресовался к умным.

Обронил я ту фразу, от нее не отказываюсь и постараюсь доказать ее правильность. Ситуация в стране к этому моменту была более чем сложной и в экономическом, и в морально-политическом отношениях. Не хочу претендовать на сомнительную роль самого умного, но тогда, на ноябрьском Пленуме, слушая привычные фразы словотворчества, все же легко ловил в докладе Андропова чрезвычайно близкие мне мысли. О необходимости ускорить работу по совершенствованию всей сферы руководства экономикой – управления, планирования, хозяйственного механизма; об увеличении самостоятельности промышленных предприятий, колхозов, совхозов; о решительности в борьбе с повальными нарушениями дисциплины.

И хотя мысли эти были втиснуты в традиционный, плохо перевариваемый казенный текст, они были услышаны, и не только мною, и вызвали некое чувство, которое я вольно определил бы как удивленное ожидание. Что-то не так, не по-прежнему! Да, точно. Что-то будет, что-то новое? Посмотрим, посмотрим… За минувшие годы мы все научились не верить словам сильных мира сего.

До того Пленума я работал в Госплане СССР, был первым заместителем председателя, занимался вопросами общей экономики. Начальствовал над сводными отделами, которые определяли развитие экономики страны, координировали и вырабатывали экономическую политику. Я прекрасно понимал всю серьезность положения, складывающегося в стране.

Что я мог сделать? Мой предшественник Виктор Дмитриевич Лебедев, человек опытный, однажды, не выдержав атмосферы официальной эйфории, написал подробную и честную записку (именно так: существовал и существует такой канцелярский жанр – записки, что на деле может означать и доклад, и статью, и справку), в которой честно проанализировал состояние экономики. Написал и отослал в ЦК.

Что потом было! На заседании Политбюро эту записку всячески чихвостили и обвиняли автора в грязной клевете на светлое настоящее. Досталось и Предсовмина, позволившему второму лицу из экономического штаба Правительства вот так «извращать» успехи в экономике. Учитывая очень осложнившиеся к тому времени отношения Косыгина со многими членами Политбюро, и особенно с Брежневым и Кириленко, я не исключаю того, что Алексей Николаевич действительно знал об этой записке и хотя бы таким образом пытался довести до ПБ (как для краткости называли этот орган неофициально) информацию о реальном положении дел в стране.

Странно, но место первого зампреда располагает, видимо, к этакому экономическому инакомыслию. Попав на этот пост, рассмотрев, хотя и не сразу, всю картину народного хозяйства, я тоже стал высказывать крамольные для того времени мысли и невероятно быстро обрел союзников. Не скажу, что многих. Но даже с немногими было легче дышать и разрабатывать планы вывода страны из штопора.

Увы, малореальными и воздушными были эти планы, обсуждавшиеся на наших «тайных вечерях» в госплановских кабинетах. На грешной земле безраздельно царила Политика, которая полностью подчинила себе все и вся, включая и золушку-экономику.

И вдруг такие созвучные нашим мысли! И где – в первом же докладе нового Генсека!.. Было от чего впасть в состояние «удивленного ожидания».

Впрочем, мне-то лично следовало не полагаться на манну небесную, а делать конкретное и долгожданное дело. Его, кстати, Андропов мне и поручил.

А было так. В ноябре того, 1982 года прошло два Пленума ЦК. Тот, о котором я говорил, – очередной. Он был запланирован еще при Брежневе, и основной доклад, как я уже сказал, готовился для него. А десятью днями раньше прошел внеочередной Пленум ЦК КПСС, на котором после смерти Брежнева и был избран Генеральным секретарем Ю. В. Андропов.

В недолгом «междупленумье» – в воскресенье это случилось, часов в десять утра, – мне позвонили домой из приемной Черненко. Помощник просил срочно приехать.