– С ума сошёл, напрямую! – возмущается Луша. – Надо к новому человеку хотя бы присмотреться.
– Да ты-то уже вовсю присматриваешься…
Пауза. Лукерья чувствует, что у нее горят уши. К счастью, свет в комнате уже погашен.
– О чём это ты?
Руся противно хихикает, за что тут же получает подушкой в лицо.
– Ладно-ладно, уж пошутить нельзя.
– Нельзя! И вот так, с бухты-барахты приставать к человеку с подозрениями в хронодайвинге тоже нельзя! А если он не нырок никакой? Он нас за идиотов примет!
– Ну, ты из-за этого больше меня расстроишься, ясное дело, – хмыкает Руся, милостиво возвращая сестре подушку.
– Давай всё-таки подождём. Хотя мне самой кажется, что даже… Даже Тоня что-то подозревает…
* * *
Тоню действительно мучают самые невероятные подозрения. С некоторых пор вокруг творится много необъяснимого, и все эти странности напрямую связаны с Глебом.
Возможно, у неё слишком живое воображение. Даже наверняка. И кое-что она себе просто напридумывала…
Но то, что произошло однажды ночью здесь, на Итальянской, ни в какие привычные рамки всё равно не укладывается!
Случилось это не так давно, всего недели за две до приезда её дорогих близнецов…
Часть вторая. До того, как
Ночная гроза
…Ей снился прогулочный аэростат – давняя мечта…
На нём улетали близкие. Друзья, их дети.
Глеб – среди них. Пока не в шинели, и не в нахимовской фланке с матросским воротником, – в белом пуловере, с длинными, волнистыми, ещё не остриженными по форме волосами… Счастливый, взволнованный, в компании таких же счастливых, взволнованных людей.
А она… Она почему-то должна была остаться – здесь, на земле…
Как же все они красивы! – Будто модели с обложки модного западного журнала конца 60-х! – Ветер, треплющий пряди стильных стрижек и концы шёлковых шарфов, ослепительные улыбки, солнцезащитные очки, приподнятые на лоб… Почти монохромная картинка – резкая, чёткая, как на отменного качества чёрно-белом фото. Однако и без цвета ясно, что позади – лазурный, благодатный простор южного итальянского неба.
…Тугой шар гудит, слегка вздрагивает на ветру. Друзья стоят у борта праздничной толпой, улыбаются и машут, машут картинно, и музыка звучит – будто в фильме Федерико Феллини.
И она – провожающая в толпе зевак – улыбается, вглядываясь в красивые и такие родные лица, и тоже машет им в ответ, в такт музыке, словно включаясь в эту красивую игру в кино.
Они что-то кричат по-итальянски. И музыка, музыка…
А потом…
А потом шар вспыхивает и в одно мгновение превращается в чёрный обугленный силуэт на фоне пересвеченного, пустого, белёсого неба.
Под стон толпы он падает, падает, падает… бесконечно долго.
И она понимает – это конец.
* * *
Этот сон приснился ей ровно две недели назад. Той самой ночью…
Тоня проснулась от собственного крика.
Села в кровати, переводя сбившееся дыхание.
Холодный свет луны, проникающий сквозь неплотно задёрнутые портьеры. Часы на стене: круглый бликующий циферблат. Начало четвёртого… Не тикают… Остановились, что ли?
Она откинула волосы с покрытого испариной лба.
Дурочка, это всего лишь сон – успокойся. Но страх не отступал, просто спрятался где-то под ложечкой, свернулся в тугой комок.
Пусть это был всего лишь сон, но этот сон имел отношение к Глебу, к её мыслям о нём, и ко всему тому, что последнее время происходило между ними. Это был всего лишь сон, и всё же над ним стоило хорошенько поразмыслить.
«Ох, только не теперь. Завтра», – решила она, откидываясь на смятую подушку и прикрывая глаза…
Вдруг ей показалось, будто бы Глеб не спит, а тихо всхлипывает за стенкой. Тревожные мысли вновь всколыхнулись, заклубились – словно чернила, взболтанные в стакане с водой.
Она прислушалась. Нет, в доме было тихо. Даже как-то чересчур тихо…
Пожалуй, всё же следовало заглянуть к нему и выпить воды. Она накинула халат, нашарила босыми ногами тапки. Пошла, тихо ступая, вздрагивая от каждого стука и чувствуя, как помимо её воли растёт и ширится внутри необъяснимая тревога.
Скрипнула высокая дверь, клинком блеснул в лунном свете старинный латунный шпингалет.
С огромного шкафа в прихожей, высовываясь меж обувными и шляпными коробками, подозрительно смотрели вниз тёмные бронзовые бюсты. Ночью вид у этих голов был таинственный и даже страшноватый…
В углу, у самых дверей что-то зашелестело, оборвалось со зловещим шорохом, стукнулось об пол. Тоня ахнула испуганно.
– Фу-у… – На полу валялись сумочка и шаль, соскользнувшие с плеча бронзовой статуи, стоявшей в прихожей на табурете. – В холодном голубоватом свете телефонного фонарика чуть курносое лицо бронзовой наяды казалось загадочным. Каким-то чужим, нездешним…
«Всё, хватит пугаться, что я как маленькая! Надо взять себя в руки».
Тоня прошла по коридору, стараясь не скрипеть рассохшимся паркетом, тихонько заглянула в комнату, где спал Глеб. Постель была пуста, смятое одеяло откинуто на сторону.
Он в туалете?.. Из-за приоткрытой в ванную комнату двери была видна тонкая полоска света. Оглушительно взревела колонка.
Спокойно. Это всего навсего водогрейная колонка, обычное дело. Она здесь такая. Всегда рычит…
Рёв и гудение почти тотчас прекратились, слышен был только шум воды, текущей из крана.
Тоня подождала ещё немного, прислушиваясь. Толкнула дверь. В ванной было пусто. Из незакрытого крана хлестала вода, на полу валялись флаконы, обычно аккуратно стоящие прямо на полочке умывальника.
Пахло свежестью, как во время летней грозы.
Верно какой-то шампунь вытек… Тоня наклонилась на лужицей, дотронулась пальцем, поднесла к лицу… Нет, не то…
В воздухе ванной комнаты торжествовал, заполнив её целиком, совсем иной запах – будоражащий воображение, электризующий пространство запах озона.
Тоня выпрямилась, поспешно завернула вентиль. Шум льющейся воды прекратился. Толстым ватным одеялом навалилась тишина.
– Да что здесь такое творится?!
Вдруг разом – ударило, раскатисто громыхнуло, словно гром небесный. Это – там, в глубине квартиры – с чудовищным грохотом упала крышка бехштейновского рояля. Охнули, долгим эхом застонали струны…
Мистические пчёлы
Антонина кинулась вон из ванной, оскальзываясь на мокром кафеле и больно ударившись большим пальцем ноги о высокий порожек. Пронеслась по длинному коридору, влетела в комнату – ту, где стоял рояль.
В нос опять ударил сильный запах озона. Точь-в-точь как в ванной, только гораздо мощнее, пронзительнее. Даже глаза защипало…
Глеб был здесь. Он прятался под роялем, делая странные движения руками, словно отмахиваясь от кого-то… И плакал, плакал навзрыд.
Тоня бросилась к нему, опустилась на колени, схватила за плечи, пытаясь понять, что происходит. Он отворачивался, рыдая.
Наконец, ей удалось повернуть к себе его лицо. Что-то оборвалось у неё внутри, стало трудно дышать: в лунном свете лицо Глеба показалось ей страшным, белым блином, глаз на нём почти не было видно…
– Господи, да что же это?
Она дёрнула за нитку торшера. Ярко вспыхнула лампа. Глеб, всхлипывая, закрылся рукой, наклонил голову.
– Что это? Что? – Что случилось?
– П-п-пчёлы… – заикаясь, выдавил он. Зарёванный, отёкший, с заплывшими глазами… – На…на…наверное, п-пчёлы…
* * *
Действительно, мальчик выглядел так, будто его покусал по меньшей мере целый рой… Оставив на потом вопросы о том, откуда в начале октября в городской квартире могли появиться пчёлы, да ещё в таком количестве, и куда потом бесследно исчезли, Тоня среди ночи стала звонить бывшему ухажёру – педиатру.
