12

Слава богу, прошли те времена, когда достать кир­пич или доски для пола было неразрешимой пробле­мой. Базы ломились от разнообразного строительно­го материала — только плати. А цены были ломовые. Для того чтобы отстроить заново усадьбу лесника, Шу-ракену пришлось бы выложить большую часть денег, полученных за сантильянский контракт.

Правление леспаркхоза предложило Шуракену должность главного лесничего. Такой вариант устра­ивал его со всех точек зрения. Лесничего в леспаркхо-зе не было уже несколько лет. Два поколения семьи прежнего вымерли от пьянства, а внуки, как беспри­зорные щенки, раскатились по свету. Поселковые на­бросились на опустевший, стоящий в лесу на отшибе дом и быстро ободрали его до голого сруба. Когда по колено в снегу Шуракен добрался до заброшенной усадьбы лесника, он увидел почерневший сруб без крыши, с проломами окон. На первый взгляд сруб казался крепким старичиной, которому сноса нет. Но, постучав по бревнам пяткой топора, он понял, что сердцевина превратилась в труху и сруб не разметало только потому, что вековые ели защищают усадьбу от порывов ветра.

Шуракен был не из тех, кто болтается по жизни не пришей кобыле хвост, чем бы он ни занимался, он делал это всерьез. Как главный лесничий, он получил во владение заброшенную усадьбу и начал готовиться

к строительству нового дома. Для деловых поездок он купил в Южном порту «Ниву».

Поселковые заметили, что каждый день эта заля­панная грязью темно-зеленая «Нива» ненадолго ос­танавливается возле «Колоска».

Нинка не забыла обиды. Обслуживая Шуракена, она была с ним подчеркнуто официальна и жестоко неразговорчива. Поселковые тетки ужасно пережива­ли, что Нинка гнобит хорошего мужика, и осуждали за то, что она бог знает что о себе воображает. Факт ежедневной покупки Шуракеном батона хлеба и кол­басы обсуждался наряду с перипетиями мексиканских сериалов.

Шуракен постепенно втягивался в новые дела и заботы. В лесу, как раз между усадьбой и задними дво­рами поселка, он наткнулся на вольер с пятнистыми оленями. Штук семь самок и два рогача-самца, один матерый, другой помоложе, лежали или, разрыв снег, ковыряли копытами мерзлую землю. Любовь к живот­ным у Шуракена, естественно, распространялась в ос­новном на собак и лошадей, тяга к которым у него была наследственной, от прадеда-кучера, прославив­шегося бешеной ездой и знанием своего ремесла. С дикими животными Шуракену сталкиваться не слу­чалось. Даже в Африке их со Ставром занесло в такое место, где непрекращающаяся война разогнала и из­вела все живое. Они видели только тощих свиней и коз, не считая, конечно, змей и скорпионов, но на них дружелюбие Шуракена не распространялось. Олени, рыжеватые, в белых пятнышках, как солнечных бли­ках, сначала показались Шуракену очень красивыми, но, присмотревшись к ним, он понял, что животные истощены до предела. Они тихо стянулись к нему и стояли, отделенные сеткой, как покорные узники, ут­ратившие надежду на милосердие. В их прекрасных темных глазах горел исступленный огонь голода.

Как издевка, посреди вольера красовалась затей­ливо, с фантазией срубленная кормушка с резными коньками на крыше. Столбы и доски яслей были из­глоданы. У Шуракена защемило сердце от жалости и гнева. В первый момент он собрался сбить с ворот во­льера замок и выпустить оленей, чтобы сами нашли себе корм в лесу. Но затем он решил, что раз он теперь тут должностное лицо, то разбираться с этой ситуа­цией должен иначе. От вольера он пошел прямо в правление леспаркхоза, намереваясь выяснить, кто отвечает за оленей, и для начала избить его так, чтоб родная мать не признала.

— Ты че, Гайдамак, разошелся из-за этих коз­лов? — искренне удивился директор. — Пробовали мы их выпускать, не уходят они в^лес, паразиты. Привык­ли на всем готовом. Одна головная боль от них. Один отдыхающую из пансионата боданул. Она, дура, бу­лочкой его пришла кормить. Другой на дорогу выско­чил. Из-за него иномарка в дерево шмякнулась, нам пришлось возмещать. А кормить их — в бюджете ста­тьи нет. Вначале указание спустили охотхозяйство организовать, а тут перестройка. Слава богу, кабанов привезти не успели.

— Но кормить все равно надо. Живые же твари!

— Живые, согласен. Вот ты этим и займись. Ты у нас главный лесничий? Значит, олени теперь твои.

Понятно. Выходит, бить морду некому. Да и оле­ням от этого лучше не станет. Шуракен зачалил к

«Ниве» прицеп и поехал в Москву на ипподром за се­ном. Заплатив наличными, он загрузил прицеп бри­кетами прессованного сена. Привез. Набил кормуш­ку, посмотрел, как олени накинулись на корм, и по­шел рубить орешник и тонкую березовую молодь. Шуракен навязал из веток веников и развесил под крышей кормушки.

Через несколько дней Шуракен договорился, что на ипподроме ему продадут десять тонн некондици­онного сена, выписал счет и явился с ним в правле­ние. С директором он столкнулся на крыльце. Тот то­ропился и вышел в распахнутом кожаном пальто на меховой подстежке.

— Нет у меня сейчас времени заниматься твоими козлами, — заявил он Шуракену. — Иди к главбуху. Если она согласится оплатить, я подпишу.

Директор подхватил длинные полы пальто, загру­зился в «вольвешник» и с пробуксовкой стартанул за поворот мимо скульптуры оленя из раскрашенного гипса.

Главный бухгалтер Верка и Райка, директорская секретарша, обрадовались появлению Шуракена. На гулянке по случаю его возвращения Нинка, можно сказать, побила их. Но теперь на своей территории они, особенно Верка, почувствовали себя хозяйками положения.

Улыбаясь Шуракену, Верка рассказала ему, как ей очень даже жаль бедных оленей. Но она не собира­лась в ущерб своим интересам слишком быстро най­ти деньги, чтобы купить сено. Шуракена пригласили зайти завтра. Назавтра Верка улыбалась еще откровеннее. Стройная Райка впорхнула в бухгалтерию с горячим чайником. Обе были разодеты, как на Восьмое марта, а запах духов вился вокруг Шуракена даже тогда, ког­да он вышел на улицу.

Проблемы он не решил.

В следующий раз Верка посетовала на то, что вто­рые сутки без сна рассчитывает зарплату рабочим ле­сопилки. Уговаривая заглянуть завтра, она то и дело поглядывала на экран видеосистемы, где шла «Эмма­нуэль», потом вновь переводила взгляд на Шуракена и опускала ресницы с каким-то сокровенным выра­жением.

Пытаясь оттянуть момент, когда снова придется ехать на ипподром и за наличняк покупать краденое сено, Шуракен каждое утро лез с топором в занесен­ный снегом орешник. Заготовка веников для оленей с успехом заменяла привычную физзарядку.

Очередной визит в бухгалтерию ознаменовался маленькой победой. Верка изыскала возможность оп­латить две тонны сена. Райка ехидно заметила по это­му поводу, что к тому времени, когда Шуракен полу­чит свои десять тонн, он женится на Верке.

Весть распространилась. Уже на следующий день поселковые тетки предупредили Нинку, что того и гля­ди стервы из «управы» уведут у нее мужика.

— С чего вы взяли, что он мой? — спросила Нинка.

— Ну твой или не твой, а каждый день у тебя кол­басу покупает. Это что, просто так, что ли? — ответи­ла баба Маня.

— Да у меня тут полпоселка каждый день за вод­кой толчется. Что мне теперь, за всех замуж выходить?

Пусть Райка с Веркой хоть из трусов выскочат, мне на­плевать.

Через пять минут на дверях «Колоска» висел за­мок.

Баба Маня увидела, как Нинка в своей импорт­ной дубленке несется в направлении «управы», раз­брызгивая каблуками мокрый снег на дороге.

Канитель с оплатой сена наконец сдвинулась с мертвой точки. За подписанным счетом Шуракен явился с тортом и бутылкой вина.

— Как это понимать? — надув губки, спросила Верка и посмотрела на него из-под старательно удли­ненных особой тушью ресниц. — Нет, я не могу это принять. И так уж всякое болтают.

Шуракен уже знал про «вольвешник» директора, полученный от созидателей особняков из красного кирпича в благодарность за проданный под застрой­ку лес. Поэтому он чуть было не пошутил, чта даже следствие не признает за взятку торт и бутылку вина, но вовремя прикусил язык, заметив висящий на ве­шалке Веркин полушубок из черно-бурой лисицы.