В главе о Погоревших Пастернак возвращается к тому, в чем он однажды уже обвинил Шершеневича. В статье Пастернака «Вассерманова реакция» (1914) Шершеневич был выставлен «самозванцем», представителем «ложного футуризма», подражателем, который, сообразно своему имитационному (осужденному Пастернаком вслед за «Политейей» Платона) дару, прибегает к необязательным переносам значений по сходству, вместо того чтобы отдать предпочтение смежности (4, 350–353)[246]. В статье Пастернак вел речь о «курьезной глухоте» (4, 353) Шершеневича и о его неспособности ни к чему, кроме «праздной симуляции» (там же)[247], — ср. глухонемоту Погоревших, который тем не менее воспроизводит и воспринимает речь[248]. Рисуя Погоревших, Пастернак прибегает к редкому в мировой литературе приему преодоления немой сцены[249]. 2.1.2. Анархиствующий футуризм, персонифицированный Клинцовым-Погоревших, Пастернак возводит к сочувствовавшему анархизму Герцену. Пастернаковский глухонемой, научившийся распознавать движение губ собеседника, совпадает с сыном Герцена, поборовшим тот же недостаток, что и у Погоревших, в специальной цюрихской школе, где он начал говорить по-немецки (эта мысль была подсказана нам И. Р. Деринг-Смирновой). Становится понятным, почему в фонетику Погоревших примешивается то ли французская, то ли немецкая: …по всему русский, он одну гласную, а именно «у», произносил мудреннейшим образом. Он ее смягчал наподобие французского «и» или немецкого «u Umlaut». (3, 158) Не различая разрушение и творчество, Погоревших следует знаменитому бакунинскому афоризму, но, считая, что русская революция пока не была безоговорочно деструктивной («Общество развалилось еще недостаточно. Надо, чтобы оно распалось до конца, и тогда настоящая революционная власть соберет его на совершенно других основаниях» (3, 163))[250], он почти буквально цитирует антибольшевистские вариации на тему Бакунина из газеты «Анархия»: Но разрушение и теперь еще не кончено, не все камни рассыпались […] надо стараться разрушить возможно больше камней, чем больше их будет разрушено, тем больше будет материала для созидания[251]. Еще одна выдающаяся фигура в истории мирового анархизма, которой Погоревших причастен, как Герцену и Бакунину, хотя и иначе, чем этим двум, — Ибсен. На то, что подбитые Клинцовым-Погоревших утки интертекстуально соотносятся с пьесой Ибсена «Дикая утка», уже давно обратил внимание P. Л. Джексон[252]. Наше толкование ибсеновского подтекста в «Докторе Живаго» несколько отступает от того, что было дано прежде. В пьесе Ибсена девочку-подростка уговаривают пожертвовать живущей у нее дикой уткой, с тем чтобы она могла вернуть любовь того, кого она считает отцом, — вместо этого она кончает самоубийством. Проведенную Ибсеном анархистскую критику буржуазной семьи, чьей жертвой становится ребенок, Пастернак обращает на анархизм. Погоревших несет идейную ответственность за то, что в его анархистской республике было совершено убийство юного комиссара Гинца («в делах младенца», «еще ребенка» (3, 144)). Соответственно интертекстуальному переходу от женской жертвы к мужской (intertextual gendershift) Погоревших дарит Юрию Живаго «дикого селезня» (3, 165)[253]. Почему Живаго принимает этот подарок? 2.2.1. Раскроем, наконец, наши карты. Изображая Клинцова-Погоревших, Пастернак рассчитывался и со своим анархофутуристическим прошлым. Автобиографизм пастернаковского романа распространяется на его отрицательных персонажей.
Пастернак снабдил Клинцова-Погоревших рядом собственных черт. Как и автор романа. Погоревших из-за физического недостатка не был призван в солдаты. Но он меткий стрелок — опять же как Пастернак, отличавшийся на стрелковых учениях в 1941 г.[254] В этом освещении глухонемота Погоревших может быть сопряжена не только с дефектом сына Герцена, но и с отсутствием абсолютного слуха у Пастернака и с вызванными крахом его композиторской карьеры стихами: «Я в мысль глухую о себе Ложусь, как в гипсовую маску» (1, 503)[255]. Косвенный автобиографизм Пастернак вкладывает во вторую фамилию Погоревших, Клинцов. В Клинцах (посаде Сурожского уезда Черниговской губернии, основанном старообрядцами Епифановского согласия) проводил свои летние каникулы близкий друг Пастернака, К. Г. Локс, которому было посвящено стихотворение со значимым для нас названием «Близнец на корме». Клинцов, следовательно, — и Пастернак, и его студенческий товарищ. Зыбушино в «Докторе Живаго», будучи местом действия Клинцова[256] («Зыбушино всегда было источником легенд и преувеличений. Оно стояло в дремучих лесах […] Притчей во языцех были состоятельность его купечества […] Некоторые поверья […] отличавшие эту, западную, часть прифронтовой полосы, шли именно из Зыбушина. Теперь такие же небылицы рассказывали про главного помощника Блажейко» (3, 133)), пересекается во многих своих признаках с Клинцами, как их описал Локс в мемуарах «Повесть об одном десятилетии»: В Клинцах […] можно было […] обозреть […] несколько суконных фабрик […] Они-то и были одним из звеньев благосостояния местного населения […] Кругом высоким тыном стояли глубокие брянские леса, раскольники обосновались в их дебрях и […] занялись рукоделием и торговлей […] В лесу Гаврила […] завел речь о пожарах и вспомнил бабушку Федосью, заговаривавшую огонь. Горела деревня, подожженная молнией, бабушка Федосья провела прутом по стене горевшего амбара, и огонь, дойдя до указанной ему черты, остановился [ср. еще раз вне футуристического контекста: Погоревших. — И. С.]. Я слушал обо всех этих чудесах, вспоминая «мифотворчество», произносившееся в московских салонах…[257] В семантико-коммуникативном целом разговор философа Юрия Живаго с Клинцовым-Погоревших, талантливым имитатором, наследует диалогу Дидро «Племянник Рамо». У Дидро беседующий с философом племянник известного композитора (повторим: племянниками прославленных людей Пастернак выводит и Юрия Живаго, и Клинцова-Погоревших) — замечательный исполнитель музыки, не обладающий, однако, гениальностью дяди, человек, не создавший оригинальных музыкальных сочинений. Племянник у Дидро презирает данный порядок вещей и не желает защищать родину (в обоих планах предшествуя Клинцову-Погоревших). В проекции на диалог Дидро Клинцов-Погоревших имеет общность с не-композитором Пастернаком. Никаких интертекстуальных сочленений между «Доктором Живаго» и «Племянником Рамо» нет. Можно ли считать, что особенно значимые для Пастернака претексты утаивались им без интертекстуальных улик — так, что оставляли след лишь в семантической структуре его романа? Привнесение автобиографичности в карикатуру на анархиста объясняется тем, что Пастернак опубликовал в 1918 г. в газете «Знамя труда» проникнутую анархистской идеологией сценку «Диалог». Герой «Диалога» попадает из коммунистической России, где нет собственности, в буржуазную Францию и, забывшись, съедает на рынке дыню, не заплатив за нее, что полицейские принимают за кражу. Во Франции пастернаковский герой объясняется, среди прочего, жестами (ср. карточку с изображением жестовой азбуки глухонемых, которую вручает Юрию Живаго Погоревших). Буржуазной «оседлости духа» (4, 492) анархист из «Диалога» противопоставляет свободно блуждающую по миру духовность (точно так же несущественно местонахождение и для Погоревших, который заявляет, что Зыбушино было «безразличной точкой приложения его […] идей» (3, 163)). вернуться Кроме Платона, для Пастернака в «Вассермановой реакции» был релевантен Юм (в семинаре Г. Г. Шпета Пастернак написал в 1910 г. реферат «Психологический скептицизм Юма» (Е. Пастернак, Борис Пастернак…, 119–121)). В своем радикальном эмпиризме Юм («Enquiry concerning Human Understanding» (1748)) скептически относился к умозаключениям по аналогии (из того, что один предмет вызвал некоторое следствие, вовсе не вытекает, что сходный с ним предмет породит тот же самый эффект, если нас сейчас насыщает хлеб, то данный факт не означает, что в будущем нас насытит другой хлеб). Именно скепсис Юма служит в «Вассермановой реакции» исходной точкой для ниспровержения искусства, предпочитающего ассоциации по сходству. вернуться Пастернак соотнес «глухоту» Шершеневича с отсутствием в его стихах «тематизма» (4,352), последовав в этом за концептуализацией врожденной глухоты, предложенной в «Антропологии» Канта: «Dem Taubgeborenen ist sein Sprechen ein Gefühl des Spiels seiner Lippen, Zunge und Kinnbackens, und es ist kaum möglich, sich vorzustellen, daß er bei seinem Sprechen etwas mehr tue, als ein Spiel mit körperlichen Gefühlen zu treiben, ohne eigenlliche Begriffe zu haben und zu denken» (Immanuel Kant, Werke in sechs Bänden, Bd. VI, Frankfurt am Main, 1964, 500). вернуться Увлечение Клинцова-Погоревших анархизмом, футуризмом, а также спортом передает то содержание, которым была наполнена издававшаяся в 1918 г. в Москве газета «Жизнь и творчество русской молодежи» (ср. настойчивое именование Клинцова-Погоревших «молодым человеком»). Пастернаковский роман о революции газетен, как и произведения о ней Достоевского. К вопросу «Пастернак и газета» см. подробно: Лазарь Флейшман, Борис Пастернак в тридцатые годы, Jerusalem, 1984, passim. вернуться Немые сцены тщательно исследованы в: Susi Kotzinger, Der Diskurs des Erhabenen bei Gogol' und die longinsche Tradition, 1994 (ms). P. Лахманн (устное сообщение) считает, что внезапное исчезновение Клинцова-Погоревших из романного действия можно рассматривать как коррелирующую с врожденной немотой этого персонажа фигуру умолчания — как сюжетную апозиопезу. вернуться Живаго хотя и возражает Клинцову, но все же верит в его пророчество: «Погоревших […] предсказывал гибельные потрясения […] Юрий Андреевич внутренне соглашался, что, может быть, они неотвратимы…» (3, 163) Несмотря на спор, который ведут эти герои, они не слишком расходятся друг с другом. По ходу романа к проблеме разрушений обратится и Лара, которая сделает ответственной за распространение анархии российскую государственность, вовлекшую народ в войну: «Я теперь уверена, что она (война — И. С.) была виною всего […] Смерть человека от руки другого человека была редкостью […] и вдруг этот скачок […] в […] повальное безумие и одичание каждодневного и ежечасного, узаконенного и восхваляемого смертоубийства […] Сразу все стало приходить в разрушение. Движение поездов, снабжение городов продовольствием, основы домашнего уклада, нравственные устои сознания […] Главной бедой […] была утрата веры в цену собственного мнения […] Стало расти владычество фразы, сначала монархической — потом революционной». (3, 398) Ларина речь выросла из последней главы «Смысла жизни» (1918) Е. Н. Трубецкого: «Война зажгла все, разрушила всякую государственность и общественность […] Меч государства, выпавший из его рук, обратился против него: народ, вооруженный государством, стал величайшею угрозою для самого его существования […] Как произошло это превращение могущественнейшего орудия государственности в орудие анархии? […] Все прониклись мыслью, что в интересах коллективных, национальных все дозволено. — И в результате […] мысль об убийстве перестала казаться страшной» [подчеркнуто (полужирный — прим. верст.) автором. — И. С.]. (Е. Н. Трубецкой, Смысл жизни, Москва, 1994, 194). вернуться Б. Коробка, «Дух разрушающий есть в то же время и дух созидающий». — Анархия, 5 марта 1918, № 11, 2. вернуться Robert L. Jackson, The Symbol of the Wild Duck in Dr. Zhivago. — Comparative Literature, 1963, Vol. XV, № 1, 39 ff. Изучение мотива охоты и уток у Пастернака было продолжено в: Vladimir Vishniak, Pasternak's «Roslyj strelok» and the Tradition of the Hunter and the Duck. — Irish Slavonic Studies, 1986, № 7, 53 ff. вернуться Охотясь на уток и затем жертвуя селезня, Погоревших не только является намеком на «Дикую утку» Ибсена, но и в точности повторяет действия отрицательного персонажа из близкого анархистскому мировоззрению романа Арцыбашева «Санин» (этот персонаж, Юрий Сварожич, завершает жизнь случайным самоубийством во время игры в русскую рулетку): Кузьма потрогал селезня под крыло. — Жирен, — сказал он одобрительно, — ты бы мне парочку, Анатолий Петрович… куда тебе столько! — Берите хоть все мои, — оживленно предложил Юрий и покраснел. — Зачем все? […] А я парочку… чтоб никому не обидно! (М. Арцыбашев, Санин (1907), Rarity Reprints № 10, Letchworth, Hertfordshire, 1969, 95–96). Сварожич у Арцыбашева — соперник удачливого штирнерианца Санина. Пастернак компрометирует претекст тем, что передоверяет жест слабовольного Сварожича тому персонажу «Доктора Живаго», который соответствует анархистствуюшему Санину. Gendershift в пастернаковском романе амбивалентен, оказывается таковым только в проекции на пьесу Ибсена. Из других полемических откликов Пастернака на роман Арцыбашева стоит упомянуть сцену встречи Юрия с Ларой в юрятинской библиотеке. В библиотеке же сталкиваются друг с другом Санин и Карсавина. Если у Арцыбашева Санин затем насилует Карсавину и тем самым утверждает некнижность полового влечения, то у Пастернака, напротив, любовь Юрия и Лары есть продолжение чтения (мирового текста о любви). Действие «Санина» разыгрывается в провинции — ср. о ее радикализме там, где Пастернак характеризует Клинцова-Погоревших: «Все это напоминало что-то давно знакомое В духе такого радикализма говорили нигилисты прошлого века […] а потом совсем еще недавно их прямые продолжатели, то есть вся образованная русская провинция, часто идущая впереди столиц…» (3, 161–162). вернуться О Пастернаке — стрелке и охотнике см: Лазарь Флейшман, Борис Пастернак в двадцатые годы, 55–56. Ср. выдержку из письма Е. В. и Е. Б. Пастернаков (от 6 апреля 1995 г.) автору этой статьи: «„Правда“ писала о его [Пастернака. — И. С.] успехах в стрельбе в цель, где он занял одно из первых мест среди писателей». вернуться «Погоревших был феноменально способным воспитанником школы Гартмана или Остроградского», — значится в романе (3, 162) А. Ф. Остроградский — известный директор училища глухонемых в конце XIX — начале XX в. Нам не удалось, однако, разыскать Гартмана среди тех, кто прославился в России борьбой с глухонемотой. Даже если в их числе и был некий Гартман, он не был столь популярен, как А. Ф. Остроградский. Какого Гартмана называет здесь Пастернак? Не своего ли марбургского учителя, философа Н. Гартмана? Это предположение не будет выглядеть безудержной фантазией, если обратиться к «Охранной грамоте». Мысль о разрыве с марбургской философией вызревает у героя этого текста в поезде, в котором он едет вместе с охотником, чиновником «лесного департамента с ягдташем через плечо и ружьем на дне вещевой сетки» (4, 183). Охотник в «Охранной грамоте» — alter ego студента: последний жертвует философией, первый приносит в жертву животных Оглядываясь на ранний автобиографический очерк Пастернака, мы получаем право сказать, что в «Докторе Живаго» воспроизводится двойничество разочаровавшегося в своем призвании философа, воспитанника Н. Гартмана, с охотником. вернуться В Клинцах, кстати сказать, существовала сравнительно сильная анархистская ячейка. вернуться Константин Локс, Повесть об одном десятилетии (1907–1917). Публикация Е. В. Пастернак и К. М. Поливанова. — В: Минувшее. Исторический альманах, 15, Москва, С.-Петербург 1994, 84, 86. |