– Как там они?

Кровать заколебалась под весом усевшейся в ногах девушки.

– Возникли проблемы с Элли, – откликнулась Дженни, – но теперь все хорошо. Это ты виноват. Ударил ее во время припадка. А вот Джонни до сих пор плохо чувствует себя.

– Насколько плохо?

– Сначала ему мерещились кошмары. Возможно, это связано с приступом депрессии. Кроме того, без конца жалуется, что у него раскалывается голова. Думаю, к утру все пройдет.

– Ты передала ему, что я прошу прощения?

– Почему бы тебе самому не извиниться перед ним?

– Действительно, почему бы не извиниться?

Он отнесся к предложению Дженни как к чему-то далекому, научному, требующему неспешного, обоснованно-логичного решения.

– Утром, – неожиданно выговорил он.

– Что утром?

– Утром попрошу прощения. Ведь это может подождать до утра, не так ли?

– Конечно.

Горячая женская рука коснулась его пальцев. Карл почувствовал, как стакан в его руке ожил, пополз вверх. Вот и ладонь стала свободна.

– Тебе хватит, – послышался голосок Дженни. «Хватит, так хватит», – подумал он, а вслух произнес:

– О'кей.

– Джонни попросил меня, чтобы я спала с ним.

– О-о! – только и смог выговорить Карл. – Чем тебе здесь не нравится? – спросил он. – Места хватит. Карл мысленно уловил ее улыбку.

– Если ты насчет этого, могу позвать Малко, – отозвалась она. – Он сегодня уже говорил что-то в этом духе. Успокаивал, ссылался на какие-то трудности. Я не хочу, чтобы с помощью этого еще и трудности перебарывать. Ясно?

– Ладно, замнем. Кто еще не спит?

– Хидер и Мари.

– Это известные полуночницы. Тогда все нормально. Дженни кивнула, затем выговорила громко и четко:

– Команда. Потушить свет.

В темноте было легче открыть глаза.

– Ступай спать, девочка. Не надо меня охранять, я никуда не сбегу. Когда ты проснешься, я буду на том же самом месте.

– Тогда всего хорошего.

– Спокойной ночи.

Она вышла, а Карл вновь отдался потоку ощущений. Алкоголь полностью придавил ментальные способности. Судя по результату, создавалось впечатление, что хмельное создано именно для подобных целей. Пусть даже неосознанно. Он вздохнул, посмотрел на потолок, попытался пристыдить себя – никто из детей не пьет, никто из старших воспитанников не пьет так много, как он. Им просто нельзя, им еще надо многому научиться, а ему в самый раз. Не в первый раз он задумался над тем, что лучше забыть то, что он умеет.

Следом накатила радость, долгожданная, навевающая покой. То, что тревожило его все эти дни, что внушало ужас в случае отрицательного исхода, завершилось как нельзя лучше. Неужели первый шаг сделан и этот мир станет более терпимым для тех, кто вновь пришел на Землю, кого извлекли из пробирок, нарекли человечьим именем и разрешили – живи?!

Он задался неразрешимым в этот момент вопросом – стоит ли приказать роботу нацедить еще виски или оставить это на завтра? Не найдя ответа, внезапно закрыл глаза. Темнота за сомкнутыми веками начала густеть, засасывать. Через несколько минут он уже сладко посапывал в постели.

Сейчас самое время перенестись на Женевское озеро, заглянуть в старинное здание с классическим портиком, отыскать просторный, богато украшенный кабинет, а в кабинете пожилого человека, без конца вышагивающего по толстому мягкому ковру. Обратите внимание на календарь – сегодня 10 марта 2062 года. Теперь взгляните на хозяина кабинета и убедитесь – годы оказались щедры к Дэррилу Амньеру. Конечно, он постарел – с последней нашей встречи, случившейся в день его рождения, прошло тридцать два года. Тогда, в момент зачатия Карла Кастанавераса, ему стукнуло сорок три, а теперь уже семьдесят пять! Все-таки возраст! Однако даже по стандартам двадцать первого века он выглядел вполне сносно. Годы, безусловно, почтенные, но форму он сохранил, как, впрочем, и представительность, а также, если можно так выразиться, некую наивную пронырливость. Морщины придали его лицу не встречавшееся ранее вполне солидное выражение – прежде кое-кто полагал его черты слишком вкрадчивыми. Внесла свой вклад и улыбка, отработанная за столько-то лет вращения в высших государственных сферах, – она прибавляла лицу «живое» выражение. Хотя, убейте меня, я не знаю, что в этом случае может означать слово «живое», вероятно, словечко просто подвернулось под руку. Отрешившись от сарказма и неуместной иронии, скажем прямо: перед нами человек, чей лик с полным основанием можно назвать ликом образцового добродушного патриарха.

Он и внутренне мало изменился, разве что поднабрался опыта. То, что раньше очень нравилось ему, теперь нравилось меньше; к тому, что ненавидел, теперь начал относиться спокойнее. В такие годы неприязнь обычно сторонится страстности, хотя отношение к жизни, предпочтения и отрицания, которыми Амньер руководствовался все эти годы, не изменились. При этом следует учесть, что эта поверхностная, беглая характеристика относилась к самому могущественному человеку в мире, так что даже легкое шевеление его мизинца вызывало такие громы и молнии или такие сыплющиеся как из рога изобилия дары, какими не мог одаривать мелкий, пусть даже и щедрый на любовь и ненависть чиновник, кем он был когда-то.

В комнате находилось еще несколько человек, все они принадлежали к его ближайшему кругу. Коллеги молча наблюдали, как взбадривал себя Генеральный секретарь, или (что было ближе его сердцу) Ministre General, прохаживаясь по кабинету. Все четверо расположились на исполинском, обитом дорогой кожей диване. Джеррил Карсон и Шарль Эддор на одном краю, а две женщины-ведущие специалисты Министерства контроля рождаемости – на другом. Одна из них, Габриэль Ларон, являлась самой значимой фигурой из всех назначаемых, а не избираемых работников аппарата. Чиновники приходили и уходили, а Габриэль все так же стояла у руля.

В молодости она нравилась Дэррилу Амньеру, он любил проводить с ней время. Отсвет этой благожелательности сохранился до настоящего времени. Габриэль Ларон входила в число пяти несменяемых членов его администрации. Порой Амньер говорил, что их приятно видеть.

Но не сегодня, не сейчас! «Самое ужасное, – подумал Генеральный секретарь, шагая к окну, – что может подстеречь человека в старости, это когда компания ваших врагов становится вам приятней, чем круг друзей».

В первые годы их знакомства Габриэль была очаровательной толстушкой, теперь же являла собой высушенную до костей воблу. Некоторые называют худобу изяществом – Господь им судья! Стоило взглянуть на ведущую специалистку Министерства контроля рождаемости, и сразу становилось ясно, какие чудеса способна творить строгая диета, а также особым образом изготовленный сахар, чьи молекулы закручивались исключительно в левую сторону. Когда-то ему очень нравилась ее «живая» полнота. Однако с того момента, как Габриэль села на диету, она усохла до неприличных для нормального человека размеров. Но хуже всего было то, что женщина постоянно жевала. Эта привычка раздражала Дэррила. Он просил Габриэль не жевать в его присутствии – все было напрасно. Пусть эту пищу можно назвать самой здоровой и целебной в мире, но нельзя же постоянно чавкать! В этом заключалось нечто изначально непристойное – уделять так много времени низкокалорийному питанию в то самое время, когда по всей Земле миллиарды людей умирают от голода.

Наконец Генеральный секретарь, или, иначе, Ministre General, прекратил хождение и повернулся лицом к присутствующим. Щегольски одетый, моложавый Эддор в этот момент с неповторимой сладостью зевнул и, будучи человеком воспитанным, прикрыл рот ладонью. Джеррил Карсон потягивал кофе. Советник, отвечающий за столичный город, выглядел совсем больным: лицо серое, взгляд усталый, брыльца совсем обвисли. Генеральный секретарь поймал себя на мысли, что сочувствует ему. Всем известно, с какой одержимостью Джеррил мечтает посчитаться с Кастанаверасом, пусть это желание никогда не отражалось на его лице. По-видимому, страсть, сжигавшая его изнутри, в последние недели дала особенно страшный рецидив.