Но всего дороже Мопассану в эту эпоху (то есть между 1872 и 1880 гг.) была Сена. Катания на лодке, встреча солнца в утреннем тумане, лунные вечера – эта простая поэзия влекла к себе Мопассана, оставив впоследствии глубокий след в его произведениях. Рисует ли он рыбную ловлю на острове Маранте в осенний вечер, когда «окровавленное небо бросает в воду контуры пурпуровых облаков и заливает кровью всю реку» («Два приятеля»); вспоминает ли он свои скитания по окрестностям Парижа, весенние прогулки по зеленеющим лесам, опьянение голубым небом и водою в прибрежных кабачках Сены и любовные приключения, столь банальные и в то же время столь восхитительные («Воспоминание»); дает ли картину воскресного дня за городом («Иветта», «Подруга Поля») – канвою для всех этих узоров служат 70-е гг. XIX в., проведенные им в Париже. Особенно священными днями были для Мопассана суббота и воскресенье – они отдавались катанию на лодке, и даже Флобер в эти дни не решался посещать ученика или звать его к себе.
В рыбачьей шляпе, в полосатом трико, плотно облегавшем его тело, с голыми до плеч толстыми руками, Мопассан встречал своих друзей на станции и приветствовал их веселыми, часто весьма нескромными шутками, которые выкрикивал особенно громко, если замечал вблизи какого-нибудь толстого, почтенного господина, украшенного орденом, или чопорную семью, ехавшую на пикник. Друзья спускались к реке. Сидя на веслах или управляя парусом, Мопассан не переставал рассказывать истории и анекдоты, с бесконечными вариантами, причем так смеялся сам, что едва не опрокидывал лодку. Рассказывают о невообразимом веселье тех обедов, которыми заканчивался день за городом. «Никто, – говорит один из друзей, – не умел так устроить обед, подобрать общество, убрать стол, руководить кухней и вести в то же время самый интересный и остроумный разговор, как это делал Мопассан».
Прелестный рассказ «Мушка» рисует одну из самых ярких картин, относящихся к этим годам. Мопассан сам рекомендует читателю шайку пяти «шалопаев», превратившихся впоследствии в солидных людей, и рисует «невозможную харчевню в Аржантейе», комнату – «общий дортуар», которым владели друзья и в которой Мопассан, по его признанию, провел самые безумные и самые веселые вечера своей жизни.
Сложившись впятером, друзья с большим трудом купили себе лодку: они хохотали в ней так, как никогда уже не смеялись впоследствии, – говорит Мопассан. У каждого из пяти «шалопаев» было особое прозвище: Шляпа – остроумный, ленивый и единственный из друзей, никогда не трогавший весел под предлогом, что может тотчас же опрокинуть лодку; Ток – Робер Пеншон, впоследствии руанский городской библиотекарь; Одноглазый – А. де Жуанвиль, тонкий, изящный, вооруженный моноклем, которому и был обязан своим прозвищем; хитрый Синячок – Леон Фонтэн; Томагавк и, наконец, Жозеф Прюнье – не кто иной, как сам Мопассан (под этим псевдонимом была напечатана его первая повесть). Ялик, который они окрестили «Листок наизнанку», совершал по воскресеньям регулярные рейсы между Аньером и Мезон-Лаффитом. Вечером друзья сходили на берег, останавливались в речном трактире; пища была неважная, постели – отвратительные, но веселья было много, а с этою приправою никакой обед не казался скучным.
Иногда Мопассан уединялся в отдаленный трактирчик Бизона или Сартрувиля и писал стихи. Некоторые из этих стихотворений вошли в издание 1880 г. Поэзия влекла его к себе по-прежнему. В это время он занят созданием того гибкого и легкого, ясного и точного языка, в который ему удалось впоследствии облечь свою наблюдательность и свое знание жизни. Кое-кто из друзей угадывал, к чему готовился Мопассан. Но когда его расспрашивали об этом или торопили, то он отвечал: «Спешить некуда; я готовлюсь к своему ремеслу». И Мопассан изучал его действительно терпеливо, мужественно, а Флобер в течение семи лет (1873–1880) помогал ему советами и направлял его литературные опыты.
Вопреки довольно распространенному мнению Мопассан не был связан с Флобером никакими родственными узами. Флобер интересовался молодым человеком исключительно как сыном и племянником лучших друзей детства. По приезде Мопассана в Париж Флобер заинтересовался «остроумным, литературно образованным и очаровательным» юношей, к которому почувствовал приязнь. Несмотря на разницу лет, он всегда с этих пор относился к Мопассану как к другу. Флобер пообещал матери Ги следить за первыми шагами молодого человека и облегчить ему доступ в салоны и в редакции журналов. К своей роли наставника Флобер отнесся весьма серьезно, руководя даже чтением ученика. Особенно энергично побуждал он юношу к работе. Когда Мопассан жаловался позже на скуку и однообразие жизни, Флобер отечески журил его: «В конце концов мне представляется, что вы очень скучаете, друг мой, и это меня огорчает, ибо вы могли бы проводить время приятнее. Надо, слышите ли, молодой человек, работать, и работать гораздо больше, чем вы работаете. В конце концов, я начинаю подозревать вас в небольшой лени. Чересчур много прогулок по воде! Чересчур много физических упражнений! Да, сударь! Цивилизованный человек не нуждается в таком количестве движения, как говорят об этом доктора. Вы рождены писать стихи, так пишите же их! Все остальное – суета, начиная с ваших увеселений и вашего здоровья… Здоровье ваше к тому же хорошо сделает, если последует за вашим призванием. Это замечание имеет глубокую философскую и гигиеническую ценность. С пяти часов вечера до десяти часов утра вы можете все ваше время посвящать Музе… Ну же, милый, прибодритесь! К чему зарываться в свою печаль? Надо быть сильным в собственных глазах – это лучшее средство стать сильным. Побольше гордости, черт возьми!.. Если вам чего недостает, так это принципов. Пусть говорят что угодно, но они необходимы; надо только выяснить, какие нужны вам. Для художника существует только один принцип: приносить все в жертву искусству. На жизнь он должен смотреть как на средство, не более…»
Вскоре между учеником и учителем установился род сотрудничества. Время от времени Флобер требует от друга небольших услуг: возлагает на него поручения к дирекции театра «Водевиль», к издателю Лемерру, позже к министру народного просвещения. Поручает ему топографические изыскания, библиографические анкеты для романа «Бувар и Пекюше», над которым в то время сам работает. В совместном труде с учителем Мопассан познает настоящую цену непосредственного наблюдения и точного воспроизведения действительности. Мало-помалу он вырабатывает в себе «индивидуальную манеру видеть и чувствовать». Вскоре он перестает жаловаться на однообразие и пустоту жизни, на ничтожество человеческих страстей. Побуждая Мопассана к работе, Флобер в то же время всячески удерживает его от поспешного печатания своих произведений, что, по мнению Флобера, часто губит юных авторов. На вопрос матери Мопассана: «Не может ли теперь Ги бросить службу в министерстве и посвятить себя всецело литературе?» – Флобер отвечает: «Нет еще! Не будем делать из него неудачника!»
Флобер заставлял юношу вглядываться в окружающее и выбирать из него то, что могло ему пригодиться для его литературных опытов. Часто он добродушно говорил ему: «Иди погуляй, мой мальчик, понаблюдай окружающее, а потом в ста строках расскажи мне все, что увидишь». Мопассан охотно исполнял эти советы. Он работал с натуры с усердием, переходившим в неосторожность.
Флобер просматривал его заметки. Безжалостно вычеркивал он лишние эпитеты, исправлял периоды, «сердился, когда в двух фразах, стоявших рядом, были одинаковое расположение слов и одинаковый ритм». Мопассан не унывал, уносил терпеливо заметки домой и старательно исправлял их к следующему воскресенью.
У обоих писателей, кроме сходного темперамента, была еще одна и та же склонность смотреть на жизнь так, как будто она специально создана для искусства. Наблюдая природу и человека, художник должен искать новых комбинаций для этих элементов. Точная деталь должна занять в романе главное место, и впечатление будет тем сильнее, чем больше эта деталь будет пережита в своей незначительности и даже банальности. Таково было одно из главных правил, преподанных Мопассану Флобером.
