— Когда ты выдал ее замуж, это было около девяти месяцев назад... Кстати, пока еще нет результата?.. Я сказал, когда ты выдал ее замуж, ты хотел закатить такую свадьбу, чтоб чертям жарко стало, и об этом говорилось на первой странице газеты «Ле пти Вар». Она, если не ошибаюсь, издается в Тулоне?.. Так вот, представь себе, что там, в Аддис-Абебе, болтается некий тип из здешних мест, который, прожив двадцать лет в Африке, все еще подписывается на «Ле пти Вар». Я просмотрел один номер, который валялся у него... Прочел твое имя... Вспомнил объявление.

Он нахмурил брови. Его лицо стало жестче. Он глядел на Лабро в упор, свирепо и в то же время с какой-то саркастической усмешкой.

— Ты помнишь, а? — с мрачной лаской в голосе сказал он.— Допивай же стакан!.. Под страхом смерти, слышишь!.. Я этого не беру назад... Пей! — говорю тебе... Тебе нужен глоток рома... Как зовут малютку, что нас обслуживает?

— Жожо...

— Жожо!.. Пойди сюда, милашка... Принеси-ка нам еще бутылку... У Оскара жажда...

Каждые пять минут человек с деревянной ногой хватался за стакан, осушал его одним духом и требовал тоном, не допускавшим противоречия:

— Допивай, Оскар!

И мосье Лабро пил. На третьей бутылке он уже смутно видел сквозь туман стрелки часов на колокольне маленькой церкви. Они показывали не то десять часов, не то одиннадцать.

Откинувшись в кресле, докуривая до самого кончика сигареты, которые он сам скручивал, Жюль мрачным голосом допрашивал его:

— Откуда ты родом?

— Из Пон-дю-Ласа, в окрестностях Тулона.

— Знаю! А я из Марселя, квартал Сен-Шарль.

Сообщать об этом, несомненно, доставляло ему большое удовольствие. Но его радость, как и все проявления его личности, носила в себе что-то пугающее. Даже когда казалось, что он стал мягче держать себя со своим приятелем, он смотрел на Лабро с жалостью, какую мы испытываем к насекомому, которое сейчас раздавим.

— Родители богаты?

— Бедны... Среднего достатка... Нет, скорее бедны.

— Как я. Ты, наверно, был плохим учеником.

— Я никогда не был силен в математике.

— Тоже, как я. Допивай стакан. Говорю тебе, допивай! Как ты попал в Африку?

— Служащим марсельской фирмы «Акционерное общество торговли с Востоком». Как только отбыл военную службу.

Жюль также пожелал знать, кто их них старше. Старше — на один год—-оказался мосье Лабро, и это, по-видимому, тоже было тому приятно.

— Выходит, ты проделал свою гнусную штуку, когда тебе было двадцать два года... Что тебе понадобилось в болотах Мболе?

— Видя, что я молод и силен, общество поручило мне объездить дальние деревни и наладить сбор пальмового масла. Габон— самая жаркая, самая вредная, самая гибельная часть экваториальных лесов.

— Но все-таки ты был там не один?

— Меня сопровождали повар и два гребца.

— И ты потерял свою пирогу?.. Отвечай!.. Подожди, сначала выпей!.. Пей или я набью тебе морду!

Лабро пил и задыхался. Теперь все его тело было покрыто потом, как там, в Габоне, но этот пот был холодный. Тем не менее у него не хватило смелости лгать. Слишком много он думал об этом ночами, ворочаясь без сна. Если б не «это», он был бы порядочным человеком, и притом счастливым. Пережитое неизменно вспоминалось ему раз в два или три месяца, внезапно и так одинаково, что он называл это «своим кошмаром».

— Я не терял своей пироги,— признался он.

Жюль смотрел на него, нахмурив брови, силясь понять, поверить.

— Так что же?

— Что ж... ничего!. Было знойно... Кажется, меня трепала лихорадка. Мы трое суток сражались с насекомыми...

— Я тоже...

— Мне было двадцать два...

— Мне тоже. . Даже меньше...

— Я не знал Африки...

— А я?.. Пей!.. Пей живо, черт подери!.. У тебя была пирога, и ты все-таки...

Как мог мосье Лабро, бывший мэр Поркероля, как мог он в мирной атмосфере своего острова объяснить тот непостижимый факт?

— У меня был негр, гребец, из племени пагу, постоянно жавшийся ко мне. Это мне надоело...

В этом и была истинная причина его преступления. Да, он сознавал, что совершил преступление, и не искал оправданий. Если бы тридцать лет назад он просто убил человека, возможно, он больше не думал бы о случившемся. Но он поступил хуже и понимал это.

— Продолжай!.. Так ты не выносишь пагу? Нежная натура!.

Болота Мболе... Рукава рек с мутной водой, на поверхности которой беспрестанно лопаются большие пузыри, а в глубине копошится всякая нечисть. И нигде ни клочка твердой земли. Низкие берега покрыты такой густой растительностью, что сквозь нее почти невозможно продираться. И насекомые днем и ночью такие злобные, что большую часть времени приходится носить накомарник, под которым можно задохнуться.

Можно было плыть целый день, не встретив ни хижины, ни человека. И вдруг между корнями шандала он увидел пирогу и на этой пироге надпись:

«Руки прочь от этой лодки под страхом смерти.

Жюль».

— И ты взял ее?

— Простите меня!

— Я уже говорил тебе и повторяю: обращайся ко мне на «ты». Между нами оно удобнее. А со мной было так: я уже несколько дней подыхал с голоду и пошел пострелять дичи. А когда вернулся, то оказался вроде как пленником на острове.

— Я не знал.

Он не только взял пирогу, но злой демон его подзадорил ответить грубостью на запрет неизвестного. На самом объявлении, которое он оставил на виду там, где стояла пирога, он написал:

«Катись к чертовой матери!»

И храбро расписался: «Оскар Лабро».

— Простите меня! — повторял теперь пятидесятилетний человек, бывший путешественник.

— ...А вокруг меня в воде крокодилы и крокодилы.

— Да...

— А на суше — змеи и мерзкие пауки. А черные носильщики уже раньше бросили меня... Я был один как перст. Так-то друг мой!

— Еще раз прошу: простите меня!

— Ты подлец, Оскар.

— Да.

— Небывалый, удивительный, чудовищный подлец. И при всем том, ты живешь счастливо!

Говоря это, Жюль смотрел на прелестный розовый домик, утопавший в цветах герани, и на мадам Лабро, которая время от времени подходила к окну и выглядывала в него. Станет ли Лабро отрицать? Ответит ли он, что вовсе не так уж счастлив? Он не посмел.

Похлопывая себя по деревяшке, Жюль буркнул:

— Там я и оставил ногу.

И Лабро не посмел спросить, как: в зубах ли крокодила при попытке бегства или из-за какой-нибудь заразы.

— После этого я занимался чем попало. Ты не спрашивал себя, почему после первой открытки, посланной из Аддис-Абебы, я не явился сразу? Наверное, это внушило тебе надежду? А дело в том, что у меня не было ни гроша и приходилось изворачиваться, чтобы заработать на хлеб в пути... С моей деревяшкой, понимаешь?

Любопытная вещь! У него теперь был гораздо менее грозный вид, чем час назад, и временами, глядя на них, можно было подумать, что это двое старинных друзей. Жюль нагнулся над мосье Лабро, схватил его за лацканы халата, приблизил к нему лицо.

— Еще бутылку!.. Да, да, я пью... И ты будешь пить со мной всякий раз, как мне захочется... Это, право, не большое требование, а? Что у тебя с глазом?

— Несчастный случай,— ответил Лабро.

— Какой несчастный случай?

— Я откупоривал для жены бутылку... бутылку с уксусом... Горлышко отскочило, и осколок стекла попал мне в глаз.

— Здорово!.. Долго ты оставался в Африке?

— Десять лет. Три трехгодичных срока с отпусками... А потом меня отозвали в Марсель.

— И там ты стал чем-то вроде директора?

— Помощником директора. А пять лет назад я из-за глаза вышел в отставку.

— Ты богат? Нажил состояние?

Тут перед мосье Лабро забрезжила надежда. Надежда и одновременно тревога. Надежда отделаться деньгами. В конце концов, почему же нет? Даже на суде слова «под страхом смерти» не всегда означают, что осужденного казнят. Есть каторга, тюрьма, денежное возмещение.