Семен прислонился лбом к стеклу кабины и уже веселыми глазами разыскивал дом Марии среди кургузых особнячков Горной улицы.

Семен покачал ручку управления — самолет колыхнул крыльями и встал на заданный курс…

А через три часа, когда изменчивая майская погода натянула глыбы облаков на Саратов, по той же трассе вылетел Вася Туманов.

Он летел вдоль кромки серой, закрывшей полнеба грозовой тучи. От нее тянулись к земле широкие серые полосы дождя. Одна из таких полос неожиданно встала перед самолетом. «Супер» нырнул в темь. По стеклам кабины торопливо побежали крохотные ручейки, вмиг набрали силу, и вода, скрученная самолетными винтами в матовые жгуты, обрушилась на лобовые стекла. Несколько минут самолет мягко рубил дюралевыми лопастями дождевой заслон. И вдруг ослепительный свет хлынул в кабину. Из тревожного полумрака Вася мгновенно вернулся в залитый солнцем поднебесный мир. Где-то позади осталась косматая туча, впереди по курсу — беспредельная синева и видимость такая, что можно разглядеть тропинку в искупанной степи.

Он повел глазами: посадочная площадка с ветроуказателем «зебра»; поселок, зажавший стандартными домиками узкую сивую речушку; белая каменная больница на зеленом косогоре и… недалеко от больницы лежит на животе красно-белый самолет… Кто? Неужели Семен?

«Вернулся от Маши в два часа ночи. До трех горел свет в общежитии — что-то писал. Не выспался. Может быть, выпил еще? Да нет, не прошел бы тогда медицинский контроль… Не справился с расчетом на посадку, «промазал», поломал шасси. У-ух и набросают же ему дынь в кошель!.. Это не Сема, не Сема, не Сема!» — Вася развернулся и низко пролетел над больницей, высунув нос в форточку. Рассмотрел и аж зажмурился от огорчения: да, это был «Супер-Аэро» Семена Пробкина. Новенькое чехословацкое аэротакси, которое Корот доверял только Пробкину, уткнулось моторами в большую лужу. Погнутые лопасти винтов тускло отражали солнце, полосато бликовали. Под открытым колпаком, на борту кабины, спустив ноги на крыло, притулился Семен. Он не поднял головы, не посмотрел на пролетавший самолет.

Вася Туманов приземлился на площадке, выключил двигатели и быстро вылез из кабины. Передав коменданту площадки сопроводительную ведомость на почту, кинулся со всех ног через поле напрямик к Семену.

— А, петух, — без выражения сказал Семен, лениво обмахивая ладонью разгоряченное, потное Васино лицо. — В усах солома у тебя.

— Тут… еще… надо… разобраться, кто петух! Что случилось? Обрезал двигатель? Не хватило горючего? Ну?

Семен облокотился на козырек кабины, положил на ладонь голову и негромко:

— Как тебе хочется, чтобы я был невиновен. Спасибо! Ты настоящий друг. Ведь недаром мы с тобой столько лет корешевали в детдоме. Дай все-таки соломку из уса я у тебя вытащу… Извини, что разыгрывал вчера…

— Короче можно? Что случилось?

— Понимаешь… лечу, и вдруг… шаровая молния! Маленькая такая, кругленькая — белый-белый арбузик без хвостика! Бац по винтам — те завяли! Трах по колесам — скрючились! Шмяк по…

— Скажешь или нет?

— Обязательно. Слушай: взмывай к облакам и дай с борта радиограмму, пусть везут винты и подъемник.

— Рыжий король с тебя голову снимет!

— На это могу ответить вполне интеллигентно: плевать!

Лента с текстом радиограммы пестрой змейкой лежала перед командиром отряда Терепченко. Барабаня пальцами по сукну канцелярского стола и изредка поворачивая полное лицо в сторону Аракеляна, он посматривал на него серыми выпуклыми глазами и жевал нижнюю губу.

— Тот самый? Баснописец? — наконец вырвалось у него. — Что посоветуете, дорогой Сурен Карапетович? Сообщать?

— Сначала разобраться в деталях.

— Плохо запоминаете указания сверху: о самом мелком летном происшествии докладывать немедленно.

— Когда обстоятельства ясны.

— Я их наперед знаю! Стаж — четверть века! Почему не являются Корот и командир звена… кажется, Романовский?

— Да, Борис Николаевич Романовский. Сейчас будут… да вот и они! — указал Аракелян на входящих в кабинет.

— Садитесь, аварийщики! Проспали ЧП! Информируйте, Корот. Да покороче: время — километры!

Романовский опустился на диван рядом с Аракеляном, Корот остановился перед командиром отряда.

— Пилот Пробкин выполнял санитарное задание на самолете 1212. На полпути к городу больной почувствовал себя неважно. Увидев это, пилот принял решение сесть у ближайшей сельской больницы.

— Врач не просил его? — поинтересовался Аракелян.

— Он не имеет права командовать пилотом! — ответил командир отряда за Корота и кивнул ему: — Продолжайте!

— Площадка была в километре, максимум полутора километрах от больницы, но Пробкин принял идиотское решение и сел на поле с убранным шасси. Приземлился почти у ворот больницы. Результат: погнуты оба винта, деформированы мотогондолы, глубокие царапины на днище фюзеляжа.

— Ваше мнение?

— Раньше я не замечал за Пробкиным недисциплинированности в воздухе и доверял ему самые сложные полеты, хотя на земле он не был ангелом. Случай дикий, и я считаю, наказание должно быть строгим.

— М-да-а! — Терепченко покосился на Аракеляна.

— И план, товарищ командир! — воскликнул Корот. — Ведь проремонтируют долго, а без этого самолета я завалю месячный план… Может быть, пересмотрите в сторону уменьшения?

— А шиша не хотите?.. Так-то вот! Что предлагаете по Пробкину?

— Отстранить на месяц от полетов и заставить его оплатить ремонт.

— Вы демократ, Корот. За такие штучки из авиации выбрасывают в ассенизаторы. — Терепченко вынул из кармана авторучку и придвинул к себе лист бумаги. — А как ты думаешь, Романовский? Как расцениваешь происшествие? От нового человека хочется услышать дельное слово.

— Еще не составил мнения.

— Что? Не согласен с комэском?

— Товарищ командир отряда, — четко выговаривал каждое слово Романовский, — к Короту вы обращаетесь, как положено, почему ко мне на «ты»?

Корот резко повернулся к командиру звена, хотел что-то сказать, но так и остался с полуоткрытым ртом. Аракелян подносил зажженную спичку к папиросе — спичка догорела в пальцах. Полное лицо Терепченко медленно налилось багровой краской, и он начал жевать нижнюю губу.

— А с выводами, от которых зависит судьба человека, жизнь научила меня не торопиться, — досказал Романовский.

Терепченко давно казалось, что он перестал удивляться всему в людских отношениях. Были случаи, когда мотористы или грузчики самолетов бросали ему непечатное слово прямо в лицо, в момент «плановой запарки» это случалось нередко. Он не обижался. Если же и задевало его грубое словцо, старался не показать вида — эти люди были «низкооплачиваемым дефицитом», могли в любое время бросить работу даже без заявления об уходе. Бывало, когда начальство не стеснялось в интонациях, и в первое время Терепченко переживал унижение, с годами попривык, и брань на него действовала только как хлыст на лошадь. Но вот чтобы «среднее звено», довольно высокооплачиваемое, дорожащее местом и поэтому уязвимое, взбрыкивало по пустякам, из-за тона или не пришедшего по вкусу местоимения, Терепченко понять не мог, слова Романовского застали его врасплох, насторожили.

— Садитесь! — Терепченко поднял грузное тело из-за стола. — За непочтительность не обессудьте. Я почему-то всегда считал, что обращение на «ты» сближает людей. Но воля ваша!.. Корот, Пробкина привезли?

— Так точно!

— Пригласите.

Корот вышел из кабинета и вернулся с Семеном.

— Расскажите, товарищ Пробкин, что произошло? — Терепченко, когда хотел, умел говорить мягко и уважительно.