Николай Михайлович Рубцов Я тебя целовал… Стихотворения «Мы будем свободны, как птицы…» – Мы будем свободны, как птицы, — ты шепчешь и смотришь с тоской, как тянутся птиц вереницы над морем, над бурей морской… И стало мне жаль отчего-то, что сам я люблю и любим… Ты птица иного полета… Куда ж мы с тобой полетим?! Ленинград, март 1962 Сто «нет» В окнах зеленый свет, странный, болотный свет.. Я не повешусь, нет, не помешаюсь, нет… Буду я жить сто лет, и без тебя – сто лет. Сердце не стонет, нет, Нет, сто «нет»! Ленинград, сентябрь 1961 Ненастье Погода какая!.. С ума сойдешь: снег, ветер и дождь-зараза! Как буйные слезы, струится дождь по скулам железного Газа… Как резко звенел в телефонном мирке твой голос, опасный подвохом! Вот, трубка вздохнула в моей руке осмысленно-тяжким вздохом, и вдруг онемела с раскрытым ртом… Конечно, не провод лопнул! Я дверь автомата открыл пинком и снова пинком захлопнул!.. И вот я сижу и зубрю дарвинизм. И вот, в результате зубрежки — внимательно ем молодой организм какой-то копченой рыбешки… Что делать? — ведь ножик в себя не вонжу, и жизнь продолжается, значит!.. На памятник Газа в окно гляжу: Железный! А все-таки… плачет. Ленинград, 1960 Волны и скалы Эх, коня да удаль азиата мне взамен чернильниц и бумаг, — как под гибким телом Азамата, подо мною взвился б аргамак! Как разбойник, только без кинжала, покрестившись лихо на собор, мимо волн Обводного канала — поскакал бы я во весь опор! Мимо окон Эдика и Глеба, мимо криков: «Это же – Рубцов!», не простой, возвышенный, в седле бы — прискакал к тебе, в конце концов! Но наверно, просто и без смеха ты мне скажешь: «Боже упаси! Почему на лошади приехал? Разве мало в городе такси?!» И, стыдясь за дикий свой поступок, словно Богом свергнутый с небес, я отвечу буднично и тупо: – Да, конечно, это не прогресс… Ленинград,
лето 1961 «Бывало, вырядимся шиком…» Бывало, вырядимся с шиком в костюмы, в шляпы, и – айда! Любой красотке с гордым ликом смотреть на нас приятно, да! Вина веселенький бочонок — как чудо, сразу окружен! Мы пьем за ласковых девченок, а кто постарше, те – за жен… Ах, сколько их в кустах и в дюнах, у белых мраморных колонн, — мужчин, взволнованных и юных! А сколько женщин! — Миллион! У всех дворцов, у всех избушек кишит портовый праздный люд. Гремит оркестр, палят из пушек, дают над городом салют! Ленинград, март, 1962 Разлад Мы встретились у мельничной запруды, и я ей сразу прямо всё сказал! – Кому, – сказал, – нужны твои причуды? – Зачем, – сказал, – ходила на вокзал? Она сказала: – Я не виновата… – Ну, да, – сказал я, – кто же виноват? Она сказала: – Я встречала брата. – Ха-ха, – сказал я, – разве это брат?! В моих мозгах чего-то нехватало: махнув на все, я начал хохотать! Я хохотал. И эхо хохотало. И грохотала мельничная гать. Она сказала: – Ты чего хохочешь? – Хочу, – сказал я, – вот и хохочу! Она сказала: – Мало ли, что хочешь! Тебя я слушать больше не хочу! Конечно, я ничуть не испугался. Я гордо шел на ссору и разлад. И зря в ту ночь сиял и трепыхался в конце безлюдной улицы закат!.. Ленинград, 1960 Березы Я люблю, когда шумят березы, когда листья падают с берез. Слушаю, и набегают слезы на глаза, отвыкшие от слез… Все очнется в памяти невольно, отзовется в сердце и крови. Станет как-то радостно и больно, будто кто-то шепчет о любви. Только чаще побеждает проза. Словно дунет ветром хмурых дней. Ведь шумит такая же береза над могилой матери моей… На войне отца убила пуля. А у нас в деревне, у оград — с ветром и с дождем гудел, как улей, вот такой же поздний листопад… Русь моя, люблю твои березы: с ранних лет я с ними жил и рос! Потому и набегают слезы на глаза, отвыкшие от слез… |
