И вдруг очутилась в каком-то коридоре. В конце его горела лампочка. Вдоль стен стояли обитые железом ящики.

Люда хотела вернуться в магазин и попала в другой коридор. Здесь ящиков было ещё больше, и на них лежали красные, как с мороза, яблоки. Они пахли так вкусно, что Люда протянула руку и взяла одно яблоко.

— Девочка, ты чья? — спросила её женщина в халате.

Люда засопела и промолчала. Прижимая к груди Орешка в яблоко, она быстро пошла вперёд.

У открытой двери во двор, почти на самом пороге, стоял высокий зелёный грузовик. Шофёр лежал под ним и стучал чем-то по колесу. Люда присела на корточки, заглянула к нему.

— А я знаю, чего вы делаете, — сказала она: — стремянку подперчиваете.

— Го-го-го! — загрохотал шофёр, поворачивая к ней перемазанное лицо. — Почём знаешь?

— Знаю, — повторила Люда. — У нашего папы на заводе такие всегда подверчивали. Много-много машин на заводе. А вон там бывает кра-бю-ратор. А вот эта называется ша-си. — Она ткнула пальцем под колесо.

Шофёр вылез из-под машины, отряхнулся; поднял Люду вместе с Орешком и яблоком и поставил на землю.

— Ну и девка! — с восхищением сказал он. — Машину понимает! Откуда взялась?

— Сама не знаю, — вздохнув, призналась Люда. — Я Гандзю ищу.

Она потопталась на месте и пошла по двору. Двор был похож на ящик — со всех сторон его загораживали дома.

Люда заглянула в один подъезд — он оказался незнакомым. Тогда она постояла немножко и вышла через какую-то арку на улицу.

Улица была тоже незнакомая: вместо троллейбуса по ней бежал трамвай.

Из-за угла, воя и скрежеща железным скребком, вылезла огромная машина. Прохожие с весёлым смехом отбегали к стенам домов. Люда осталась на месте, и машина вдруг окатила ее острыми снежными брызгами. Одна брызга, отлетев, больно клюнула её в нос.

Люда прислонилась к фонарному столбу и приготовилась заплакать.

Из арки в это время, громыхая пустыми бочками, выехал грузовик. Шофёр сидел в кабинке, повернув к Люде лицо.

— Слышь-ка, дочка! — вдруг крикнул он, открывая дверцу. — Ты об чём это? Обидел кто?

— Снегом кидается… — сказала Люда.

— Кто кидается? Ребятишки?

— Нет, — Люда показала на уплывающую, с белыми крутящимися крыльями машину, — она.

— Эх, ты… Поди-ка сюда!

Люда осторожно слезла на мостовую. Шофёр высунулся, отряхнул ей шубку, поправил шарф.

— Откуда сама-то? Давай подвезу? — спросил он.

— Я из дома, — тихо ответила Люда. — Такой, где магазин. Там яблоки в ящичках и ещё капуста.

— А-а… Где база! Садись в кабинку, подкину. За углом это.

— А вам тоже за углом? — повеселев, спросила Люда.

— Мне-то? Нет, мне сперва за товаром на склад, потом обратно на базу, — шофёр махнул рукой. — А тебя уж, так и быть, подкину.

Люда сунула яблоко в карман, забралась на подножку. Уселась на сиденье. Сиденье было блестящее, кожаное и пахло, как новые папины ботинки.

Машина свернула в переулок, покачиваясь, проплыла мимо каких-то больших окон и остановилась у ворот.

— Приехали, — сказал шофёр. — Вон она, база, и дом твой. Ваш дом?

— Н-наш.

Люда покосилась на ворота, поёрзала на сиденье. Погладила пальцем гладкий круглый руль. Вылезать очень не хотелось.

— Знаете чего? — сказала она. — А можно я тоже с вами сперва на склад? Покататься?

— Го-го-го! — захохотал шофёр. — Если мать дозволяет, почему не можно?

— Моя мама всегда позволяет. — Люда вздохнула и зажмурилась. — Сперва покататься, а потом домой. Да?

— Беги-ка у своих спросись. Я обожду.

— А их нету. И Гандзя ушла, сестричка моя. Все ушли.

— Ну ладно, прокачу, коли, говоришь, не заругают. Мы быстро — до склада и обратно.

Люда поплотнее прижала Орешка, поболтала ногами и повторила:

— Мы быстро. Они не заругают, нет. Я сколько раз каталась.

Глеб и Гандзя между тем просто потеряли голову.

Они обшарили все дворы; заглядывали за помойки, спускались в котельные. Сбегали к своему дворнику. Но он был важный и сердитый и только буркнул:

— Знал, ничего не знаю, не видал.

Наконец попавшийся навстречу соседский Толька Воробьёв, сбивая с лыж снег, ехидно сказал:

— А я знаю, кого вы ищете. Ту девчонку с собакой? Она на улицу пошла. — И он махнул палкой на ворота.

Глеб и Гандзя долго бегали по тротуарам и мостовой, заворачивали в магазины, кричали и звали на разные голоса. Вспотевшие и измученные, они вернулись домой — на двери попрежнему висела записка.

Тогда они сели и стали думать. Гандзя, правда, думать уже не могла. Слёзы капали у неё из глаз прямо на ступеньки, забирались за воротник. Она закрыла лицо руками, но слёзы выползали между пальцами, сыпались в рукава.

— Слышишь, не плачь. Ты, пожалуйста, не плачь, — растерянно говорил Глеб. — Мы её найдём обязательно. Мы милиционера спросим, пожалуйста…

Но Гандзя всхлипывала так, что даже шубка у неё на плечах топорщилась.

— Мы знаешь что сделаем? — шептал Глеб, подбирая губы, чтобы самому не зареветь. — Мы сейчас по всей Москве звонить будем. Мы прямо самому…

Но Гандзя, не удержавшись, проплакала во весь голос:

— Лю-у-удка!..

В ответ внизу хлопнула парадная дверь. Кто-то быстро, стуча каблуками, поднимался по лестнице. Это была Ольга Ивановна.

Она очень торопилась — до начала занятий в институте оставалось полтора часа.

— В чём дело, что случилось? — ахнула она, увидев Глеба и Гандзю.

— Людки… нету!.. — в один голос ответили они, не вставая со ступенек.

— Как нету?

Ольга Ивановна побледнела, сдёрнула с ящика записку, открыла дверь, вбежала в переднюю и крикнула:

— Сию же минуту прекратить рёв и объяснить толком!

Глеб и Гандзя вошли тоже и, перебивая друг друга, объяснили.

Ольга Ивановна побледнела ещё больше, подумала и сказала:

— Значит, это была она! Батюшки мои, что же теперь делать?

Она вытерла Гандзе заплаканное лицо, поправила свою шапочку и продолжала:

— Глеб, сейчас же позвони ко мне в институт и скажи, что я, возможно, не приду на лекции. Гандзя, разденься, умой лицо, и с Глебом ждите меня. Ждите, делайте имеете уроки, и никуда не сметь уходить, поняли? Я пойду поищу сама и заявлю в милицию… Ай-ай-ай, значит это всё-таки была она!

Машина ехала очень быстро.

За стёклами кабинки прыгали огромные, наверно двадцатиэтажные, дома. Неожиданно рядом вдруг вырастал тоже грузовик или низкая блестящая легковая машина. Потом прямо в воздухе вспыхивал красный глазок, и Люда с Орешком так усердно начинали вертеть головой, что у обоих болела шея.

Улицы были прямые и широкие или вдруг расплывались, и на них, обгоняя друг друга, выбегали новые машины. Тогда шофёр говорил: «Самотёка», или: «Колхозная».

Потом свернули в переулок. Колёса запрыгали сильней — снег с мостовой был собран в кучи, — и из-за угла вылез высокий, очень знакомый дом. Люда вспомнила: вокзал.

Здесь подождали немножко. Орешек даже соскучился и лизнул Люду в нос.

Вокзалов было несколько: от одного к другому перекатывались трамваи, цепочками бежали люди. Над головой по мосту прогромыхал закутанный паром поезд.

А потом тронулись дальше, обогнули вокзал и остановились около железнодорожных путей, у каких-то длинных и узких домов.

— Стоп! — сказал шофёр. — Вот он, склад.

Он вылез. Люда с Орешком вылезла тоже. Шофёр крикнул:

— Тут меня обождите маленько! — и ушёл.

Люда села на подножку, вытащила нагревшееся яблоко и стала есть. Орешек прошёлся у грузовика, увидел воробьёв и от страха попятился.