Под сенью неокрепших детских крыл.

Я все равно в немыслимом соседстве.

Я все иное вижу в том раю.

И так же беззаветно, словно в детстве,

Юродивого мальчика люблю.

И глаз его не ведаю прекрасней.

И подсмотреть случается не раз мне,

Как пеньем вызывает он зарю.

А людям скажешь – называют блажью.

Но снова, умирая от любви,

Бреду я через эту волчью пашню

За маленькой фигуркою вдали,

За тем недоуменным светлым ликом.

И по щекам в отчаянье великом

Размазываю слезы я свои.

И знать не знаю, что такое школы,

Но все я понимаю в этот миг.

И ком земли, пахучий и тяжелый,

Безмерней и мудрее всяких книг –

Вот пролетает он над головою.

Как докричать, что брошенный не мною

Тот камень в поле мальчика настиг?

И я вовек не назову игрою,

Что вновь увижу в глине и крови.

Но голову руками я прикрою

И крикну вслед: «Врагом не назови…

Не сетуй, мой родной, на эти камни –

То падают звенящими комками

На землю от мороза соловьи…»

Он знает все. Он знает то, что стая

Исчезла, повернув на полпути.

Он знает, как смерзается сырая

Земля в комки. И правды не найти

В моих словах. И трижды не права я!

Так что же плачет он, отогревая,

Комок звериной пашни на груди?!

И от стыда лицо я закрываю.

И оглянуться страшно мне вокруг.

И почву под ногами я теряю.

И веры нет. И только шаг до краю…

…И птицу выпускает он из рук!

***

Залает пес, кукушка закукует.

Сны захлестнет пронзительный гудок.

Снимает мать с веревки даль сухую

И с треском разрывает поперек.

Для сына непроснувшегося – саван.

Для дочки новобрачной – простыня.

Туман ложится слева…

                                   А направо –

Заря густеет на холстине дня.

Немеют руки, воду в ров сливая,

И все сплывает с рук за той водой.

И тянется веревка бельевая,

Провисшая под ранней пустотой.

***

Сама приносит воду из колодца.

Мутнеет в полдень чистая вода.

Рукою заслоняется от солнца,

Как будто бы от страшного суда.

И столько лиц – улыбок и ухмылок –

В колодезном ведре возносит крюк.

Остаток жизни, будто бы обмылок ,

Выскальзывает из повисших рук.

И стирка на исходе… и нетвердо

Душа ступает на последний путь.

Позванивают цинковые ведра –

Прохожий в них боится заглянуть.

***

Утро. Март. Бесцветно. Сизо.

Пес бродячий лижет снег.

Из-под ветхого карниза

Посмотри, родная, вверх.

Вот уже почти лечу я.

Пес, скрывая дрожь в боках,

Ветер нюхает, почуя

След медвежий в облаках.

Ты, медведица, по птичьи

Воспитала дочь свою.

Только небо не постичь ей,

И в заоблачном краю.

Окраина

Тянуло в воздухе ночном

                                      привычной гарью.

Две женщины брели за городок.

И девочку сурово звали Дарьей,

Веля упрятать брови под платок.

Я. глядя вслед, угадывала смутно,

Что жили на окраине они.

Окраине чего? Небес как будто…

В тумане гасли редкие огни.

И женщины, бредя в туман все дальше,

Шли прямо в небо скользкою тропой.

И ту, которую подруги звали Дашей,

Мать называла божьею рабой.

Вечеря

Пока старуха роется в суме,

Так веет в душу хлебом и покоем

Из той сумы…

                      И мальчик на холме

В ладонях держит зарево над полем.

И звездами крошится рыхлый срез,

И медленно темнеет середина.

Вечеря, отраженная окрест,

Закончена. А старая холстина,

Как будто космос, свернута хитро.

И ранит руки звездное крошенье.

И ведает голодное нутро –

Не хлеб в руках, а в душах озаренье.

Покуда свежевыпечен огонь,

Покуда тень скользит с холма покато –

Ложится теплым ломтем на ладонь

Последний отсвет скудного заката.

***

В день поминальный верить в смерть не в силах,

На кладбище наряженные шли.

И пироги крошили на могилах,

Коснувшись лбом распаренной земли.

Спокойно и тепло светились лица,

Неспешно речь протяжная лилась.

Платок снимала ранняя вдовица –

Подрагивали родинки у глаз.

Веснушчата, бледна и светлоброва,

Смотрела, брови робко приподняв,

Как божий мир, весь в божиих коровках,

Легко течет волной могильных трав.

И проступает в травах тех невинно

Какой-то вечный лик за годом год,

Когда лица в земле уже не видно,

А по травинке родинка ползет.

Беседа

И поселилось в доме том молчанье

И всех жильцов его пережило,,,

Хозяин с неподвижными плечами

Входил, переступая тяжело.

Лишь дверь толкнешь – и сразу в полпроема

Какое-то нездешнее лицо.

А шаг, другой… - и сморщится знакомо,

И заморгает… - и в конце концов,

Больная приподнимется над койкой

И заглядится, словно в никуда.

И начинает петь, совсем тихонько.

Он кашлянет и скажет: «Холода…»

Присядет он разматывать портянку,

Жена все напевает о своем…

Как бесконечно голос был протянут –

Вот он уже за полем, за холмом…

Вот словно за пределом всех окраин.

А вот его уже и вовсе нет…

Как будто был с лучом незримым спаян.

Со света сжил невысказанный свет.

…………………………………………

Один остался и разговорился.

Гася дыханьем слабую свечу,

То плакал, то смеялся, то бранился –

Все откликался бедному лучу.

На табурете и на половице

Губами луч ловил и вспоминал,

Как лунный свет из правой пил ключицы

И свет зари из левой допивал.

Как на лугу, в стогу, на сеновале…

И только то, что, в общем, ни при чем…

Судили, обмывали, отпевали –

А он-то все беседовал с лучом.

Родство

Мы были родными до края земли.

Но полночью мы через кладбище шли.

И где-то во мраке осевших могил

О матери голос протяжный спросил,

Потом об отце и о брате родном –

В едином объятии, в страхе одном

Мы были родными в теченье судьбы,

В теченье кладбищенской дикой тропы.

Мы были родными, пока сквозь провал

Младенческий голос родных созывал.

Но кончилось кладбище, смолк детский глас –