– Он смотрит на вас. Это хороший признак. – И свою мысленную реакцию: «О черт!»

Неделю спустя психолог снова пригласила нас к себе в офис. Когда я вошла, верхний свет не горел, а рядом с диваном стояла коробка с салфетками «Клинекс».

– Я думаю, что у Уэсли синдром Аспергера, – сказала врач.

Мне это ни о чем не говорило.

– Что это такое?

– Это форма аутизма.

Обливаясь слезами, я протянула руку за салфеткой. Тот день был и навсегда останется самым черным в моей жизни. До сих пор я не могу даже проезжать мимо здания, где Уэсли поставили диагноз.

Два года спустя Уэсли добился впечатляющих успехов. Я долго планировала, собирала разные документы, провела немало бессонных ночей и сделала кучу звонков, но все же нашла для Уэсли в местной начальной школе Мидоу-Парк группу, специализирующуюся на занятиях с детьми по программе додетсадовской подготовки. Учителя там сотворили чудо, они сняли многие отклонения в поведении Уэсли и нацелили его на учебу.

Там же в 2009 году он пошел в обычный детский сад. Родительское собрание проходило в помещении школьной библиотеки примерно через месяц после того, как я заметила, что у меня высохла рука, и за неделю до того, как я впервые услышала эти три буквы: БАС.

Пока воспитатели говорили, детишки тихонько рисовали каждый рядом со своим родителем. Один ребенок даже, кажется, что-то писал. И только Уэсли носился по библиотеке, сбрасывал с полок книги и подначивал одного маленького мальчика погоняться за ним.

У меня задрожала ножная мышца. Я сидела, положив ногу на ногу, и видела, как у меня дергается икра – один из первичных симптомов БАС. Автор «Нью-Йорк таймс» Дадли Макклендин, который умер от БАС, очень красиво описал этот симптом: «…как будто бабочки машут крылышками под кожей».

Я напрягла мышцы, чтобы сдержать дрожь. Но стоило мне расслабиться, как бабочки вернулись.

– Мам! – громко закричал Уэсли. Он всегда кричит. – Мам! Мам!

Я улыбнулась. Да, Уэсли скидывал книги с полок во время родительского собрания в детском саду. Но зато он звал другого ребенка поиграть. Да, пусть не в то время и не в том месте, но Уэсли просил. Тогда я так радовалась за Уэсли, была полна такого оптимизма, что ничто на свете, даже моя дергающаяся икра, не могло испортить мне настроение.

– Это у тебя гугловская дрожь, – сказал в тот вечер Джон. – Начиталась симптомов БАС в Интернете, вот они у тебя и появились.

«Все будет хорошо, – думала я тем временем. – С Уэсли все будет хорошо».

В августе 2010 года мы взяли в семью собаку. Конечно, такая обуза была мне в тот момент не нужна. Мои проблемы с мышцами обострялись, я еще работала и воспитывала троих непоседливых детей.

Но Обри и Марина постоянно ворчали, что у них нет собаки. Ни собаки, ни кабельного – в таком порядке. Ужас!

– Это же просто ненормально, мама, – жаловалась Марина.

– У меня есть рыбка, мама, – добавлял Обри со вздохом. – Но это же не настоящий питомец.

И Уэсли, бедняжка Уэсли. Его поведение стало лучше, но малыш оставался далеким и изолированным, как прежде. Он болтал без умолку, но говорить с ним было невозможно. Он мог без конца смотреть своих любимых «Фантазеров», но редко выражал эмоции, любовь или привязанности к кому-либо, кроме своего маленького мягкого Пятачка.

Обнимать его было все равно что обнимать дерево.

– Вы должны найти ключ к его внутреннему миру, – сказала мне врач, которая ставила диагноз.

Мы живем рядом с небольшим зоопарком. Уэсли никуда так не любил ходить, как туда. Животные ведь не требовали, чтобы он смотрел им в глаза, и не помыкали им поминутно. Людей он изображал в виде палочек с круглой головой, но уже в год отлично рисовал дельфинов, собак и медведей. Я знала, что с животными ему комфортно.

Собака, сказала я себе, будет ему подарком.

Я не призналась самой себе в том, что мне необходимо на что-то переключаться. И что мне нужно внимание животного. Я просто думала: «Чем больше любви будут получать дети, и особенно Уэсли, тем лучше».

Вот так у нас появился лучший друг человека.

Прошло десять лет с тех пор, как умерла моя собака, пятидесятифунтовая ротвейлериха по кличке Альва, которую мы с Нэнси нашли на улице, когда учились в школе. От бродячей жизни у Альвы осталось немало заскоков. Она ела все, включая мусор, обувь и фломастеры, и регулярно оставляла дымящиеся кучки испражнений на одном и том же квадратном футе ковра в нашем доме.

У нее был рак, так что ей пришлось ампутировать лапу. В жизни не видела трехногого инвалида счастливее нашей Альвы!

Но в моем теперешнем состоянии делать ставку на уличного найденыша вроде Альвы не годилось. А щенки – они ведь как малые дети, так? Нет, этим я больше не занимаюсь.

Так начались наши поиски собаки, которой нужен дом и которая знает, как себя в нем вести. Настоящего питомца для Марины и Обри. Друга для Уэсли.

Утешителя для страждущей матери.

Так где ее найти, такую собаку? Такую, чтобы принесла тепло в жизнь моего мальчика?

В самом холодном месте на свете – в тюрьме.

Как-то утром я смотрела информацию по одному убийце на сайте Управления исправительных учреждений во Флориде. Да, я часто это делала. Это входило в мою работу судебного репортера. Рядом с объявлениями «Разыскиваются», фотороботами и снимками полицейских в форме для разгона демонстраций оказался ярлычок «Хочешь взять меня домой?» с фотографиями собак – выпускников воспитательной программы при тюрьмах Флориды.

Собаки, набранные по местным приютам, восемь недель жили в тюрьме с тренерами-заключенными. Их учили стоять, лежать, ходить на поводке, не входить и не выходить из помещения без особой команды. Их приучали есть из миски, справлять нужду в ящик и делали им все необходимые прививки.

Короче, они были… то, что надо!

Не прошло и пяти минут, а я уже говорила по телефону с Сэнди Кристи, заведующей воспитанием собак в тюрьме.

Мисс Кристи рекомендовала мне одну собаку, которая сейчас как раз проходила курс тренировки. Грейси весила шестьдесят фунтов, зато была восприимчивой, послушной и хорошо реагировала на команды.

– В своей группе она звезда, – добавила мисс Кристи.

Нам прислали фотографии: Грейси сидит, лежит, стоит, высунув язык. Она оказалась белой, мускулистой, с розовым носом и золотистыми глазами. Да, в такую мудрено было не влюбиться.

Но Грейси жила в пятистах милях от нас, в тюрьме неподалеку от Уайт-Сити.

Я еще раз посмотрела на фото Грейси. Представила, как будут толпиться возле нее дети. Представила, как она будет грызть мои туфли от Феррагамо. Как будет плавать в бассейне, а потом плюхнется на мой диван от Итана Аллена. Представила, как она будет спать по ночам рядом с детьми и красть их шоколадки. Представила, как она будет ходить следом за малышом Уэсли, когда он в очередной раз уединится.

Я поговорила с отцом. Он уже и так осуществлял каждодневную доставку детей в школу и из школы и ввел немало бытовых усовершенствований в нашем доме. Возьмет ли он на себя еще и собаку?

– Думаю, это отличная мысль, Сьюзен, – сказала папа. – Я поеду с тобой забирать ее.

Джон был темной лошадкой: то резко против собаки – «Это уже чересчур, Сьюзен», то вдруг пускал слюни, рассказывая о хорошеньком маленьком бульдожке, которого он видел в приюте.

– Мы что, спятили? – спросила я его. – Принять в дом, не видя в глаза, какую-то псину, выросшую за пятьсот миль отсюда?

– Не забудь, – ответил он, – тебя ведь тоже удочерили, в глаза не видя.

Тысяча миль пути в тюрьму и обратно позади, Марина и Обри выскакивают из дверей встречать собаку.

– Грейси! Грейси! – вопят они.

Уэсли прятался, не хотел выходить. Но едва собака оказалась в доме, он тоже присоединился к хороводу детского восторга вокруг нее. Грейси, бедняжка, написала на ковер.