– Осторожно, – предупредил я, когда Мира повернула защелку.

Дверь приоткрылась, и в лицо нам зловеще глянула темнота.

Мира щелкнула фонариком и шагнула вперед. Я выключил в прихожей свет и двинулся за ней.

Сразу бросились в глаза перемены, происшедшие на лестнице.

Здание состарилось и покосилось. Вся западная стена была покрыта желтоватыми разводами. Казалось, что течет крыша, и стену многократно заливало водой. В одном месте, рядом с окном, зияла дыра размером с колесо легкового автомобиля. Отсутствовала часть перил, и даже в самой лестнице были прорехи.

– Держись как можно ближе к стене, – сказал я. – Но только ни в коем случае не прикасайся.

Мира молча кивнула и стала спускаться.

Исследования физики времени, которыми занималась моя группа, неопровержимо указывали на существование закономерности в отношениях между временем, пространством и еще двумя слагаемыми мира: мы называли их нигилом или точкой, и пси-фактором или эфиром.

Эйнштейновский наблюдатель за инерциальными лабораториями в наших исследованиях был заменен реальным живым человеком, а точки, составляющие отрезки времени и пространства, – реальными точками, то есть отрицательными бесконечностями.

Еще не подготовив достаточной базы, мы занялись созданием хроновизора – аппарата, позволяющего видеть время в виде отрезков и измерять скорость причинно-следственных явлений.

Как ни популистски звучали используемые нами термины, теория работала.

Теория работала, не имея еще сил подняться на ноги. Для того чтобы подтвердить теорию на практике, нужны были деньги.

В минувшем ноябре, когда начал верстаться бюджет на будущий год, Факторович, мой бывший шеф, попросил меня обосновать, зачем моей лаборатории необходима такая огромная сумма, которую я указал в своей служебке. Я обосновал. Сперва устно, затем письменно – все как положено. Но это не помогло.

Я начал хитрить и подстраивать кое-какие затраты, касающиеся создания хроновизора под другие статьи бюджета. Этого было мало, а азарт и искушение сделать великое открытие и подтвердить тем самым собственную гипотезу были настолько сильны, что я решил недостающую сумму одолжить.

Я связался со своим старым знакомым Саливаном, злоупотребил его добрым отношением ко мне и взял деньги под символический процент, но на строго оговоренный срок.

Совершив этот неосторожный шаг, я погрузился в работу, совсем позабыв о тех подводных камнях, которые сам разбросал в силу своего холерического характера.

Витька Андреев, мой старый студенческий приятель, которого я отказался принять в группу, но с которым постоянно сотрудничал по разным вопросам, написал основательную докладную записку о моих махинациях с бюджетом, и на следующий день исследования были прекращены.

Высшее руководство заявило, что я вообще не смыслю, в чем разница между физикой и философией, причем то, чем я занимаюсь, философией тоже можно назвать весьма и весьма условно.

Поскольку денег я не прикарманил, и все происходило в общем-то с согласия администрации, решили ограничиться строгим выговором.

И тогда я взорвался. Я сказал шефу своего шефа, что Время извечно было соперником Человека, и немногим было дано почувствовать его истинную суть. Страх перед Временем заложен глубоко в подсознании. И, когда появляется кто-нибудь, имеющий смелость обратиться ко Времени на ты и понять его тайну, всегда находятся другие, стоящие у власти, марионетки Времени, чей разум припорошен пылью прошлого. Они и разворачивают историю вспять.

За эти слова я был уволен. Деньги, взятые в долг, остались вложенными в незавершенное оборудование, которое так и осталось лежать в лаборатории.

Я ушел в загул, затянул с возвратом долга Саливану, о чем он мне напомнил сам, включив счетчик. Каждый час стоил мне тысячу рублей. Время стало моим врагом.

Я продал свою однокомнатную квартиру в доме номер шесть на улице Серпуховский вал и полностью рассчитался с Саливаном.

Если бы я больше знал о времени и умел заглядывать в будущее, разве стал бы я переживать о том, что теперь совершенно утратило всякую ценность?

Выйдя на улицу, мы повернули к Гоголевскому бульвару.

Посмотрев по сторонам, Мира сказала:

– Господи! Что это? Как нейтронная бомба взорвалась. Дома стоят, а людей не видно.

Я тяжело вздохнул, и некоторое время мы шли молча. Потом я спросил:

– Чем занимается брат в Центральном Доме Ученых?

– Он электрик.

– Сколько ему лет?

– Девятнадцать. Он три месяца на этом месте. Устроился по квоте для инвалидов.

Я бывал в Доме Ученых, однажды мне довелось даже пообедать в тамошней столовой, бывшей когда-то зимним садом. Прекрасное старинное здание. Искусная лепнина, живопись, мрамор, скульптуры, стеклянный потолок… Я слышал, что в этом здании когда-то находилась балетная студия Айседоры Дункан.

Неплохая, наверное, работа – быть ночным электриком, полновластным хозяином целого дворца.

Я представил себе, как выглядят просторные залы в электрическом освещении ночью, когда внутри здания никого нет. Только – о, Господи! – неужели и на него посягнули ненасытные пятна?

Мира шла быстро, я едва за ней поспевал.

– Давно парень страдает аллергией? – спросил я.

– Два года. С тех пор, как школу окончил.

– Редкое заболевание. Я о таком слышал.

Мне хотелось подбодрить Миру. Я взял ее за руку, но она тут же выдернула.

– Почему так? – спросила она. – Ведь должен же здесь кто-нибудь быть живым. Не верю, что со всей улицы кроме нас никто не спасся.

Мы подошли к шестиэтажному зданию. Даже на фоне пасмурного ночного неба было видно, что контуры его изменены, словно кто-то обглодал стены и крыши.

– Дальше, за банком, круглосуточный гастроном, – сказала Мира. – Может быть, там кто-то еще есть. Из продавцов…

Но когда мы дошли до закругленного угла, то обнаружили запертую дверь.

– Они могли закрыть магазин, когда отключился свет, – предположил я. – И уйти домой. Если успели.

– Смотрите! – воскликнула Мира.

Впереди виднелся просвет между домами.

– Там ресторан, – сказала девушка. – Только он сейчас выглядит совершенно иначе.

Мы подошли ближе. Здесь чувствовался запах пыли. Невероятно. Весь вечер шел дождь.

Пройдя мимо двухэтажного дома, мы увидели колоннаду. Она поддерживала античный фронтон и напоминала развалины Парфенона. Самого здания не было. Мира не сказала ни слова. Только ускорила шаг.

Я посмотрел в другую сторону. Ряд покореженных четырехэтажных домов, дальше какой-то пустырь. Похоже на стройку.

Только откуда тут взялась стройка?

Нет же! Прежде здесь было красивое административное здание с белыми колоннами.

Я помнил этот дом. Теперь он лежал в руинах. Лишь угловой фрагмент стены высотой метра в четыре продолжал стоять, указывая на мрачное небо.

Судя по тому, что пыль еще кружилась в воздухе, обвал произошел совсем недавно, но никакого шума мы не слышали, словно не тяжелые плиты упали на землю, а кучи песка.

– Посвети-ка.

Я подошел ближе и убедился в том, что нигде нет крупных обломков – лишь груды рыхлой массы. Это все, что осталось от дома, который простоял на этом месте, может быть, две сотни лет.

В моем воображении возникли картины рушащейся Спасской башни, Покровского собора, колокольни Ивана Великого…

И снова повеяло холодом: он почувствовался у самых ног, прокрался под штанины, побежал вверх по голеням.

Я отскочил в сторону. И вовремя. Асфальт на том месте, где я стоял, начал проваливаться с тихим шуршанием под землю.

Я подбежал к Мире.

– Ты видела это?

– Да… – отрешенно сказала она. – Тут была пожарка… и… и управление по чрезвычайным ситуациям.

Я посмотрел по сторонам и понял, что мы почти пришли. Вон виднеется здание института физико-технических проблем, где я неоднократно бывал. Дом Ученых как раз напротив. Я напряг зрение, но было темно. Хорошо было бы иметь при себе пару устройств для ночного видения из тех, что остались в бывшей моей лаборатории.