Бог да будет тебе помощником. Будь здоров и весел, а мы ждем от тебя ответа на посланные отселе пред сим письма.

21 июля 1790

Друг мой сердечный, князь Григорий Александрович. Дарованная нам от Бога над турецким флотом победа[42], о которой ты краткую записку приложил при отправлении твоих писем от 13 июля, меня много обрадовала. Теперь живу во ожидании присылки от тебя обстоятельного известия о сем деле. Между тем получишь с сим курьером о здешних происхождениях уведомления. Чрез несколько дней узнаем, коварно ли или с прямым намерением заключить мир Король Шведский завел беспосредственные переговоры о сем деле. Если заподдинно правда, как слух носится, что в Швеции завелись замешательства, то чаю, что непродолжительно мир совершится. По пленным судя, кои при Выборгском деле взяты, то Его Величество у них ныне не в лучшем кредите. Я чаю, когда турки услышат, что он мирится, а пруссак мешкает, поляки же от наступления отнекиваются, то неужели что они глаза не откроют. Чего им ждать лучшее, как получить мир, потеряв лишь по Днестр, а Король Шведский, да и Прусский, с них бездну денег возьмут, а на пядень барыша не принесут. Прощай, Бог с тобою, пиши почаще.

Англичане или, лучше сказать, Король Английский слепо предался в веление Прусского. Ежели же Венский двор особенно помирится, мы останемся, как были в прошедшей войне, и хуже не будет, как доныне было. А ежели пруссаки нас задерут, то Венский двор должен будет вступиться. Но до сего, вероятно, что не дойдет, ибо наступательно ежели ему поступать, то его союзники поодумаются.

У нас три дни лето было, а вчера опять стало дождливо. Однако хлеба и сено повсюду весьма изобильны. Будь здоров. Я при всех хлопотах довольно здорова. ‹…›

Друг мой сердечный, князь Григорий Александрович. Сегодня разменяют в Вереле ратификации мирные со шведом, и сей курьер отправляется к тебе, чтоб тебе сообщить сюда присланные, по-моему, постыдные декларации, размененные в Рейхенбахе. Касательно до нас предписываю тебе непременно отнюдь не посылать никого на их глупый конгресс в Бухарест, а постарайся заключить свой особенный для нас мир с турками, в силу тебе данной и мною подписанной инструкции.

Пруссак паки заговаривает полякам, чтоб ему уступили Данциг и Торун, сей раз на наш счет лаская их, им отдает Белоруссию и Киев. Он всесветный распорядитель чужого. Гольцу[43] сделан будет учтивый ответ, ничего не значущий, на его сообщение о Рейхенбахской негосиации. Прощай, мой друг, Бог с тобою.

Августа 9 числа, 1790

Одну лапу мы из грязи вытащили. Как вытащим другую, то пропоем Аллилуйя. ‹…›

Друг мой любезный, князь Григорий Александрович. Чрез сии строки ответствую на письма твои от 3, 16 и 18 августа. Касательно несчастной потери части флотилии[44], о коей упоминаешь, вот каково мое было поведение в сем деле: кой час Турчанинов ко мне приехал с сим известием, я более старалась умалять несчастье и поправить как ни на есть, дабы неприятелю не дать время учинить нам наивящий вред. И для того приложила всевозможное попечение к поднятию духа у тех, кои унывать бы могли. Здесь же выбрать было не из много излишних людей, но вообще действовано с наличными, и для того я писала к Нассау, который просил, чтоб я его велела судить военным судом, что он уже в моем уме судим, понеже я помню, в скольких битвах победил врагов Империи; что нет генерала, с коим не могло случиться несчастье на войне, но что вреднее унынья ничего нет; что в несчастии одном дух твердости видно. Тут ему сказано было, чтоб он собрал, чего собрать можно, чтоб истинную потерю описал и прислал, и все, что надлежало делать и взыскать, и, наконец, сими распоряжениями дело в месяц до того паки доведено было, что шведский гребной флот паки заперт был, и в таком положении, что весь пропасть мог, чего немало и помогло к миру.

Что ты сей мир принял с великой радостью, о сем нимало не сомневаюсь, зная усердие твое и любовь ко мне и к общему делу. Ласкательно для меня из твоих уст слышать, что ты оный приписуешь моей неустрашимой твердости. Как инако быть Императрице Всероссийской, имея шестнадцать тысяч верст за спиною и видя добрую волю и рвение народное к сей войне. Теперь что нас Бог благословил сим миром, уверяю тебя, что ничего не пропущу, чтоб с сей стороны нас и вперед обеспечить, и доброе уже начало к сему уже проложено. От Короля Шведского сюда едет генерал Стединг[45], а я посылаю фон дер Палена[46] на первый случай.

Я уверена, что ты со своей стороны не пропустишь случай, полезный к заключению мира: неужто султан и турки не видят, что шведы их покинули, что пруссаки, обещав им трактатом нас и Венский двор атаковать в прошедшую весну, им чисто солгали? С них же требовать будут денег за издержки, что вооружились. Чего дураки ждать могут? Лучше мира от нас не достанут, как мы им даем, а послушают Короля Прусского – век мира не достанут, понеже его жадности конца не будет. Я думаю, ежели ты все сие к ним своим штилем напишешь, ты им глаза откроешь.

У вас жары и засуха, и реки без воды, а у нас с мая месяца как дожди пошли, так и доныне нет дня без дождя, и во все лето самое несносное время было, и мы руки не согрели. С неслыханной скоростью ты перескакал из Очакова в Бендеры. Мудрено ли ослабеть после такой скачки? Рекомендованных от тебя, а именно – твоего достойного корнета и графа Безбородка, о которых просишь,- будь уверен, не оставлю без оказания милости и отличия. За присланную ко мне прекрасную табакерку и за хороший весьма ковер благодарствую. То и другое весьма мне нравится, и, следовательно, сдержи слово: ты обещался быть весел, ежели понравятся, а я люблю, чтоб ты был весел.

Празднование шведского мира здесь я назначила в осьмой день сентября и стараться буду, сколько смысл есть, изворотиться. Но часто, мой друг, чувствую, что во многих случаях хотелось бы с тобою говорить четверть часа. Игельстрома пошлю с полками, финскую войну отслужившими, в Лифляндию. Что болезни у вас в людях умножаются, о сем очень жалею. Несказанно сколько больных было и здесь с весны.

Касательно до фельдмаршала Румянцева и его пребывания под разными выдумками в Молдавии, я думаю, что всего лучше послать ему сказать, что легко случиться может, что турки его вывезут к себе скоро, ежели он не уедет заранее. А ежели сие не поможет, то послать к нему конвой, который бы его, сберегая, выпроводил. Но воистину, ради службы прежней сберегаю, колико можно, из одной благодарности и памятую заслуги его персоны, а предки мои инако бы поступили.

Булгаков[47] уже должен теперь быть в Варшаве. Мир со шведами тамо, так, как везде, порасстроил злостные умы. Увидим, какие меры возьмут, а ежели тебе Бог поможет турок уговаривать, то наивяще враги уймутся. Прощай, мой друг, Христос с тобою.

Завтра, в день святого Александра Невского, кавалеры перенесут мощи его в соборную того монастыря церковь и ее освятят в моем присутствии. И стол кавалерский будет в монастыре, а за другим с Великою Княгинею будет духовенство и прочие пять классов, как бывало при покойной Императрице Елисавете Петровне. Пребываю с непременным доброжелательством.

Августа 29 числа, 1790

Завтра, даст Бог здоровья, при столе в Невском монастыре будут петь со всеми инструментами «Тебе, Бога, хвалим», что ты ко мне прислал. Новгородскому и Петербургскому митрополиту я в знак моего признания при строении церкви сегодня вручила панагию с изумрудами, гораздо хорошую. ‹…›