— Ты сказал отцу, чтоб он тебя выпорол?

Ленька внимательно смотрел себе под ноги.

— Не сказал, значит, — дядя Гриша хитровато улыбнулся. — Дома давно был? Значит, давно. А отец тебе новую мамку привез. Беги-ка, посмотри.

Изо всех сил Ленька полетел домой. Отец уже вернулся с работы и сидел за столом.

— Пап, а мамка где?

Отец вздрогнул и повернулся к нему, медленно, боязливо.

— Мамка новая где? Дядя Гриша сказал, что ты мамку новую привез. Где она?

— Господи, и везде-то встрянет. — Тетка Матрена грохнула кастрюлю на стол. — Мой ноги и спать.

— Помолчи, не заводись.

— И вот всегда так! Потакаешь ему. Женился бы, я хоть и сестра тебе, а надоела эта свистопляска. Он ить, тюха, всем верит!

— Хватит! Иди, Ленька, спать, никакой мамки я не привез.

Мыть ноги холодной водой из железной бочки, которая стояла в углу ограды, совсем не хотелось. Ленька для вида топтался на крыльце и слышал, как отец кричал тетке Матрене:

— Да как я женюсь! Она у меня живая перед глазами!

Когда Ленька вернулся в избу, они сразу замолчали. Втроем молча поужинали.

Ленька долго ворочался в мягкой, удобной постели, и ему долго не засыпалось. Раньше мать всегда ему рассказывала на ночь сказки, хорошие сказки, особенно он любил одну из них — про волшебную дудочку, Полюбили парень с девушкой друг друга, хотели сыграть свадьбу, а злые люди убили девушку, а оживить ее могла только волшебная дудочка. И сел тогда парень на коня, взял копье и поехал добывать дудочку. Всех врагов, всех злодеев победил и добыл ее, оживил девушку. А у Леньки тоже есть сабля, почти настоящая, он вот завтра поднимется пораньше и тоже отправится добывать дудочку, а потом, когда добудет, придет на кладбище, на мамину могилу, и заиграет в нее. И мать оживет. И все будет по-прежнему, все будет хорошо. Уже во сне Ленька увидел мать, она сидела на краешке кровати, гладила его по голове и приговаривала:

— Потягухи, потягухи, растем, растем, завтра встанем — большие будем…

В полночь его разбудили громкие голоса. Открыв глаза и увидев, что в окне нет солнечного света, он удивился. Голоса доносились из кухни. На дверях была задернута только одна занавеска: в узком светлом проеме Ленька увидел Володю, который держал отца под руку, тетку Матрену и какого-то незнакомого дядьку.

— Где он был-то?! Господи, да разве так можно!

— С кладбища притащили, опять на могилке…

Отец некрепко стоял на ногах и, когда Володя его отпускал, начинал шататься. Его посадили на стул. Тетка Матрена охала и тыкалась лицом в платок.

— Да как же это так, мужики? А? Как Леньку без нее растить? Ну, скажите?!

Отец стукнул кулаком по столу, и чашки отозвались дребезжанием, а на вопрос ему никто не ответил. Отец казался чужим, незнакомым, вот он снова ударил кулаком по столу, и Ленька вздрогнул, забился в промежуток между стеной и подушкой.

— А этот Забыкин, чего ему надо?! Пацана-то зачем втравливать! Зачем смеяться? Прибью!

— Брось, руки марать не стоит.

— А ему стоит?! Ему стоит?!

Ленька натянул одеяло на голову, еще сильнее вжался в подушку и заплакал. Тихо. Про себя. Он понял — нету на свете никакой волшебной дудочки, и матери больше не будет. Ему было больно. Плакал, понимая, что боль эта совсем не та, когда он стукнется или оцарапается, эта боль новая, и быстро она не пройдет.

Вечером, после работы, у Арефьевых случился скандал. Николай в пух и прах разругался со своей женой Людмилой. Мужик он был горячий, на слово скорый; не особо подбирая выражения, громко объяснял жене, кто она такая и какое завихрение в мозгах у нее происходит… Слова быстро у него кончились, больше он уже ничего нового сказать не мог и только удивленно, растерянно, зло повторял:

— Это ж надо! Это же надо додуматься! Это ж только додуматься надо!

От греха подальше — знал Николай за собой дурную привычку доказывать правоту руками — выскочил из избы на крыльцо под холодный, режущий ветерок. Бухнулся на нижнюю ступеньку, припорошенную снегом, сжал ручищами лохматую голову, раскачивал ее, словно маялся зубной болью, и все повторял, не переставая, одно и то же:

— Это только додуматься! Додуматься надо!

Сыр-бор разгорелся вот по какому случаю. В районном универмаге, на видном месте, вывесили шубы. Французские. Продавали их «под мясо». «Под мясо» значит так: сдаешь в заготконтору свинину или говядину, получаешь талон и с этим талоном шагаешь за покупкой.

Людмила пристала, как с ножом к горлу: хочу французскую одежку. Николай взбеленился.

Сейчас сидел на нижней ступеньке крыльца, остывал, уже не мотал головой и ничего не говорил, только тоскливо думал, что в жизни у них с Людмилой происходит… он и слова-то такого придумать не мог… черт-те что происходит. Быка, за которым целый год ходили, взять и поменять на шубу. Если здраво посудить — дурость одна. Ведь он, бык, сам не растет, за ним ходить надо, воды из колонки притащить, навоз выгрести… Да это еще ладно. Сено. Вот проблема. Накоси, сгреби, смечи, привези. Хватаешь погожие дни, как угли из печки. А с леспромхозовской работы, со своего трелевочного трактора, шибко не убежишь, никто не отпустит, тут уж сам, как знаешь, выворачивайся, хоть наизнанку. А теперь, выходит, менять надо целый год работы и быка впридачу на какую-то шубу.

Нет, хоть убей, не понимал Николай такой раскладки.

Он поднялся с крыльца, прошел в пригон. Бык лениво жевал, поднял голову, глянул на хозяина тусклым, сытым взглядом и отвернулся.

— Ишь, друг ситный, морду воротишь. А я тут за тебя оборону держу. Завалю вот завтра, будешь знать. В обмен на шубу. Из самого Парижу прислали.

Николай ткнул быка кулаком в крутой упругий бок, почувствовал тупую отдачу — отъелась животина за лето. Бык лениво повернул голову, словно спрашивал хозяина — чего ты?

— А ничего! — зло сказал Николай и снова ткнул быка в бок. — Будешь тогда знать. А за мясом на базар с кошелкой!

Пока сидел на крыльце, пока был в пригоне, он мало-помалу успокоился — в таких случаях Николай всегда быстро отходил — и вернулся в избу.

Людмила успела убрать со стола, вымыла посуду, уложила сынишку спать и теперь разбирала постель. Николай, делая вид, что жены для него не существует, что вместо нее — пустое место, взял с полки книжку и уселся на диван. Сам же, исподтишка, смотрел за Людмилой. Вот в такой момент он и горел, сам того не замечая, как не замечал, что взял с полки школьный учебник сына. Людмила, тонким бабьим чутьем уловив этот момент, ничего не говорила, не торопила событий и ждала. Знала — ночная кукушка, она всегда перекукует.

В прошлом году ее подружка ездила в Болгарию и привезла оттуда в подарок платье не платье, рубаху не рубаху, а балахон какой-то: хитрость его заключается в том, что он насквозь просвечивал. Вроде бы есть одежка, а в то же время ее как бы и нету… Людмила надела этот балахон, прошлась несколько раз перед Николаем, сильнее обычного покачивая бедрами, без нужды переложила с места на место рубашки сына и легла. Николай обо всем забыл, отбросил в сторону учебник, в котором не вычитал ни буквы, и погасил свет.

Участь быка была решена.

Утром Николай позвал соседа, к обеду они управились, а после обеда сели пробовать свеженину.

Шубу купили.

А через три дня, возвращаясь с работы, Николай шел мимо универмага. Лучше бы ему по другой дороге идти, лучше бы в диспетчерской с мужиками лишний раз козла забить, лучше бы ему… эх, кабы знать, где падать, да соломки подстелить. Ничего еще не знал Николай. Шел и шел, как каждый день с работы ходил. Замерз, проголодался, устал и по сторонам не оглядывался. Чего смотреть? На сто раз известно. И все-таки глянул — судьба, видно, вела — когда проходил мимо универмага, на крылечко. Глянул и замер, как вкопанный. Не поверил, протер глаза. Нет, не поблазнилось. Стоял и боялся шагнуть. Нехорошим предчувствием дохнуло на него, будто заглянул вперед и увидел, что там, впереди, будет. И пока стоял в нерешительности, разом, мигом, успел о многом подумать. Прежде всего о жене директора леспромхоза, которая спускалась с крылечка универмага, осторожно ставя ноги на обледенелые ступеньки. Была на ней точно такая же шуба, в какой форсила теперь Людмила. Да откуда же директор мясо взял? Откуда оно у него? В райцентре всем известно, что живет он в трехэтажном, коммунальном доме и что сроду ни куренка, ни котенка не держал. Зачем держать, если ему и так из столовой привезут? Откуда же тогда? Значит…