Ульхард знаком приказал ему замолчать.

Он поднял глаза к луне в отчаянии и тоске. Отправить баронов воевать с Белым Рыцарем — значит, потерять их армию. Запретить им вступать в бой — значит, бросить землю беззащитной.

И дойдут ли войска до восточной границы?

— Там нужны не солдаты, а маги, — сказал Ульхард медленно. — Я не позволяю вам идти навстречу Белому Рыцарю. Мне нужны самые сильные чародеи в Закатном Краю. Иначе мы не сможем ничего изменить. Грязные чары закрывают пути… Скажи, Ольстерн, как давно, по словам моих людей, я покинул Вечерний Дом?

— Три дня назад, сказал бы я, — отвечал Ольстерн, — но день не наступал. Ночь сменяли сумерки и снова наступала ночь. Луна ни на миг не зашла.

— Это грязная магия, — сказал Ульхард, овладевая собой. — Мы найдём чародеев — и парируем чары чарами. Может быть, это поможет нашей земле выжить.

Бароны согласно склонились перед ним, а феи переглянулись за его спиной. В их синих глазах сияло мучительное понимание.

Ульхард взял коня за узду и побрёл к Вечернему Дому. Он чувствовал себя загнанным зверем.

Магов было трое. Они ждали, и факелы освещали их рваным мечущимся светом.

Дряхлый старик, похожий на замшелое дерево в гиблом лесу, выцветший от старости, в колючей щетине, заменяющей бороду, в какой-то ветхой хламиде, сшитой на живую нитку из полуистлевших лоскутьев и кусков линяющего меха, принёс оловянную миску и бутылку туши. Беленький мальчик лет двенадцати с чистеньким нежным личиком, то ли ученик, то ли внук, то ли просто рабочий инструмент, сидел в сторонке на корточках, глядя вокруг с любопытством и страхом.

Женщина без возраста, пепельная, как земля, с седыми косами, укутанная в чёрное, неподвижно стояла у окна каминного зала и смотрела в тёмную даль матовыми опалами незрячих глаз без зрачков.

Рыжий парень, усыпанный веснушками целиком, с веснушками на ладонях и на шее, с жёлтыми глазами и острым длинным носом, в крестьянской одежонке, играл с язычком пламени, лаская его пальцами, как маленького робкого зверя. Всё его тело словно подсвечивал огонь, живущий внутри. Он улыбнулся, когда Ульхард вошёл в зал, восхищённо уставился на фей — и феи улыбнулись ему.

— Вы ведь понимаете, зачем я оторвал вас от тайн мироздания и позвал сюда, могущественные люди? — спросил Ульхард.

— Смерть! — хрипло каркнула женщина. — Смерть идёт на Закатный Край! Она уже на его земле! Поэтому мы и здесь.

— Можете ли вы что-нибудь, кроме зловещих пророчеств, тёмная леди? — спросил Ульхард с надеждой.

Женщина подняла невидящие глаза, и смертный холод протёк по позвоночнику Ульхарда ледяной струйкой.

— Были времена, государь, когда мой особенный взгляд убивал всякого, кого касался, — сказала она. — Для моего взгляда не существовало расстояний. Я сама была — Смерть! Из страха убить случайно я много сотен лет не покидала своего жилища, скрытого под землёй. Но всё изменилось.

— Вы видите Белого Рыцаря, тёмная леди? — спросил Ульхард. — Вы можете убить его своим взглядом, проницающим пространство?

— Сказать ли вам, государь, что я вижу? — мрачно сказала женщина. — Я вижу четверых големов без лиц, набитых пеплом пустых грёз. Мой взгляд не может убить того, кто никогда и не жил. Я вижу несчастную женщину с украденной душой. Не думаю, что её смерть доставит вам радость, государь. И — я вижу монстра.

— Монстра?

— Я вижу чудовищное существо. Оно — не человек, не демон и не призрак. Его ведёт завистливое божество. У него нет своей воли — оно лишь орудие того, свыше. Оно неуязвимо.

Ульхард опустил глаза.

— А я бы попытался сжечь неуязвимую тварь, — сказал парень-саламандра, и языки весёлого пламени окутали его, как развевающийся плащ. — Прикажите мне ехать навстречу ему, государь! Когда сталкиваются два пожара, они разбиваются друг о друга, остаётся лишь серый летучий пепел.

— Я не верю в твой успех, но надеюсь на него всем сердцем, — сказал Ульхард. — Если тебе удастся остановить чудовище, о твоём подвиге будут петь песни… — и добавил, прижав под рубахой к груди нагретую телом щепочку-меч. — Если столкнутся два пожара, не уцелеет никто. И леди-маршал, моя возлюбленная подруга, тоже исчезнет в огне… но лучше победить такой ценой, чем проиграть всё.

— Когда я подниму пламя, никого нельзя будет спасти, — грустно сказал парень-саламандра. — Я не сумею спасти и себя. Но меня ужасает Белый Рыцарь.

— А я покажу тебе саламандру, король, — проскрипел старик. — Я покажу тебе, как один пожар столкнётся с другим. Я покажу тебе, как сгинет Белый Рыцарь.

— Этого не будет, — сказала женщина. — Белый Рыцарь дойдёт до Вечернего Дома. Он хочет дойти сюда, и он дойдёт, потому что его ведёт воля завистливого божества. Он жесток, потому что жестоко божество. Мы все — потеха для него. У него нет совести, жалости, любви, понимания.

Рыжее пламя с ладони парня-саламандры взвилось, взметнув искры, и осветило зал до дальних уголков.

— Поглядим! — воскликнул саламандра. — Не может быть, чтобы люди были справедливее и добрее собственных богов!

— Ты не видишь, чего стоит здесь воля божества? — фыркнула женщина.

— Разве ненависть и любовь не сильнее, чем зависть высших сил? — спросил саламандра. — Позвольте мне проверить это, государь!

— Я дам тебе коня, меч и людей, — сказал Ульхард. — Я молил бы за тебя высшие силы, но они против нас. Рок не пускает меня вперёд, но я постараюсь поверить в тебя. Старик покажет мне твой бой. Иди.

Парень-саламандра просиял — лицом и огнём в рыжих кудрях — и ушёл, сопровождаемый серой стражей. Ульхард сел в кресло и стал смотреть в пламя камина. Ему было некому молиться, и он молился огню.

— Смерть! — прохрипела женщина. — Белый Рыцарь придёт сюда! От него нет спасения!

Ульхард взглянул на неё.

— Пожалуйста, — попросил он, как не просят подданных государи, — помолчи.

Надежда была мучительна, как боль в душе, но Ульхард не смел её погасить.

Ночь, окутавшая Закатный Край, становилась всё непроницаемей и черней.

Полная луна висела над башнями Вечернего Дома целую вечность. Мрак становился всё холоднее — и на заледеневших стёклах появились прозрачные перья изморози. Ульхард ждал, что выпадет снег, но снега не было — а остывающая земля лишь промёрзла до стальной твёрдости.

Каждый поднимающийся на сторожевую башню Вечернего Дома видел зарево на востоке. Ульхард сравнительно недолго промучился отчаянной надеждой: старец уже наливал свою тушь в оловянную миску, которую держал в руках невинный ребёнок. Ульхард видел в черноте туши, как горит его земля.

Ульхард видел дерево, на котором висел труп парня-саламандры с руками, скрученными за спиной — сжечь его, товарища и возлюбленного огня, безлицые холуи Белого Рыцаря не смогли. Ульхард видел чьё-то обугленное тело — но это был один из безлицых, пустая потеря, ничто. Почему саламандра не смог призвать свою подвластную стихию так, как хотел, государь не понял — впрочем, видно, судьба опять подыгрывала Белому Рыцарю.

Ульхард видел окаменевшее лицо Лимы, чёлку, упавшую до самых глаз, старящую морщинку у губ. Он видел, как Белый Рыцарь пил эль в придорожном трактире неподалёку от замка барона Ледриха, и как твари без лиц — коротышка, заросший бородой, худой носач и квадратный громила — громили этот несчастный трактир, швыряли бутылки в стены и хохотали над трактирщиком. Ульхард видел трупы быколюдов со стрелами в глазницах и сгоревшие остовы деревенских хижин. Юная крестьянка выносила к дороге кувшин с молоком, чтобы Белый Рыцарь напился; она улыбалась, а в глазах у неё плескался дикий ужас, как у человека, заглянувшего в ад.

И всё это было покрыто ночной темнотой, как траурным крепом.

Ульхард знал, что рассветёт, когда Белый Рыцарь подойдёт к стенам Вечернего Дома, и ждал его приближения, как приговорённые ждут казни. На апелляцию высших сил он не надеялся.

Серые воины ждали битвы и осады; Ульхард уже знал, что битвы не будет. Белый Рыцарь не сражался — он убивал. Ульхард догадывался, что завистливое божество снова устроит какую-нибудь оскорбительную каверзу, которая заставит страдать всех, наделённых душой.