Вообще живу не так, как мне нравится. А это страшно.
Умылся в час дня, в два поехал к Кагановичу (в секретариат: нет ли ответа. Нет), потом в магазины (искал электропечку-грелку).
В шесть вечера доклад в Плехановском институте.
Лена хворает, но уже легче.
О работе.
День – вничью!
24 сентября
Детей отправил в Парк культуры Горького. Одевался, умывался. Играл с сыном.
За детьми, и в театр. «Кармен». Оставил там детей. Сам – в книжные магазины. Купил много интересного. Особенно доволен Петраркой.
Столовая СНК. Звонил Кагановичу. Он уехал в город, звонил в Кремль – еще не приехал.
За детьми. Отвел обедать в столовую СНК, сам в библиотеке столовой читал Ал. Толстого «Петр 1».
Домой.
Читал Петрарку. Положительно нет того, кто бы не бился над вопросом о смерти!
Балет в консерватории. Очень хорошая Мария Борисова из студии Дункан. Острая женщина.
Читал Петрарку.
25 сентября
Встал рано. Зубной врач. Персидский зам. посла позвал на обед – согласился.
ВОКС. Служебные доклады. В секретариат Кагановича за ответом. Секретари его принимают так, будто нарочно оставляют возможность на всякий случай трактовать их поведение как угодно. Никакого ответа. Что делать? На кого напирать? А уж без напора – ничего!
Обед у перса. Кушанья изысканны, а речи – нет. Все говорили, и я. Пили за мир, за культурсотрудничество. А потом, как вышли в столовую, так будто с цепи сорвались: стали прощаться с хозяевами и друг с другом. Диба, прощаясь со мной, захохотал и просил достать пластинок. Перс, лентяй, паразитическое отношение к культуре нашей сохранил: «Дай!»
ВОКС. Служебные доклады. Домой на минутку. Поцеловал жену, детей – и на прием.
Старик Вебб[76] говорил речь о своих впечатлениях и критических поправках к нашей жизни. Ему отвечали. Сидней Вебб соглашался. Обрадовался, когда я пригласил к столу. Умен Сидней Вебб, но умен по-английски!
Сидней ушел скоро. Я – в Худ. театр. Там жена и чехи.
Играли «Вишневый сад». Прекрасно. Гениально. Какая ясность видения у Чехова!
Дети хорошо спят. Пора ко сну и мне. Аминь!
26 сентября
В Наркоминделе совещание. Давтян[77], Гайкис[78], вахтанговцы (Миронов, Волкова и др.). Мой зам. Аплетин (опоздал, бедняга!). Бутерброды, чай, многословие. Решать что-либо не имеют права, поэтому «решили», чтоб Давтян переговорил завтра с польским послом Лукасевичем о том, что «мы» настаиваем на поездке театра в январе. «Решение» очень важное, тем более что и без него Давтян говорил бы о том же самом с Лукасевичем. Тут же решили, если Лукасевич будет настаивать на весне, следует согласиться, но тогда настаивать (опять «настаивать») на немедленном заключении договора. Ну а если Лукасевич не согласится? Тут было констатировано, что вопрос в сущности решается не здесь, а в Варшаве. Так-то и отказался Давтян поговорить решительно. Страшно плодотворное совещание. Много потрачено золотого, солнечного времени, ровно полтора часа. Оттуда в ВОКС. Доклады замов. Распоряжения. Благоглупости. Нет, тупости, неопрятности. Обед дома.
Звонил Молотов, звал на обед. «Не могу – прием». – «Ну, так после приема». – «Готов».
Выступали молодые наши мыслители. Я заключил неожиданно складной французской речью. Рядом со мной сидела интересная брюнетка, директор института. Не молода.
Отвез брюнетку домой. К себе домой зашел на пять минут и – к Молотову. Вслед за мной тотчас же пришел Евреинов[79]. Молотов рассказывал о своей поездке по Западной Сибири, о разгильдяйстве в колхозах и совхозах, об арестах, кои он произвел. Урожай большой, да его плохо снимают…
Я рассказывал о делах ВОКСа, о Сиднее Веббе, об индусском брамине. Говорил с юмором. Хохотали.
Много раз Молотов спрашивал Евреинова – как у вас в ВЦСПС? Как прошел пленум, каково настроение, что думают товарищи? Евреинов улыбался, как улыбаются японцы, не знающие языка своего собеседника, и молчал. Тяжело, упорно и войлочно молчал. Словно язык к зубам мочалом привязал. Дико. Меня, что ли, боялся.
Так и сидели до 2-х ночи. Возвратившись, уже не смыкал глаз до утра.
27 сентября
Голова – котел. А надо принимать.
Первый посетитель (пишет по женскому движению) – русская просится за наш счет проехать по Средней Азии. Воздерживаюсь. Бесплатно хочет написать книгу. Не грабят нашу страну только ленивые и непредприимчивые.
Работал в ВОКСе до 7 вечера. Дома – писал. Гера на конференции. Поехал домой. Ждал.
Спешил на вокзал проводить Сиднея Вебба. Едва поспел. Старик был рад. Он аккуратен, образован, корректен, средне умен, в мышлении механистичен и профессиональный бюрократ. Спать ложится до 10 вечера ежедневно. Ему 76 лет. Жене его – 78. Перед сном танцуют фокстрот. На руках и лице очень тонкая сухая розовая кожа. Светлые глаза. Сбоку, когда их не закрывает пенсне, они умнее и мыслительнее, чем анфас, через пенсне.
28 сентября
ВОКС. Очень мало пишу. Грустно. Вкус к жизни трагически ослабевает. Работаю много. Много разъездов на автомобиле. Москва героически преобразуется. Дома новые, высокие. Площади широкие. Останется ли все это социалистическим? Да, останется, несомненно, но придется защищать!
29 сентября
Все то же. Очень зубы болят. Пиорея.
Я поехал на автомобиле в ВОКС (там прием).
Димитров[80], видимо, плохо чувствует музыку. Он во время чудной скрипки (Ойстрах) и виолончели (Одинцов) бесцеремонно громко разговаривал с И. Беспаловым (его корреспондент во время процесса[81]). Тут же была и Беспалова, женщина коричневого тона (платье и глаза). Интересная. Как только вышел петь Батурин, а потом одна контральто, понял – пение он любит. Особенно же с увлечением Димитров слушал веселую испанскую песню (певица – добротная, тяжелая, смуглая и сама походила на испанку).
Вечер прошел хорошо, а спал я плохо, потому что пришел после 3-х ночи. Динамов[82] угостился крепко (я велел его поить хорошо!) и говорил, что «СССР не мороженое» и что меня за границу не пустят. Потом брал меня за поясницу и говорил, что он, Динамов, выше Стецкого, потому что лучше его понимает Запад, и что готов работать в единении со мною, так как я тоже западник, что против меня многие в аппарате культпроп, а наверху – за меня. Я все выслушал. Молча.
30 сентября
Дети были в театре. Я гулял. Гера – дома.
Тускло прошел день. Дети отняли все силы, особенно нервные.
1 октября
Работал. Были посещения. Хлюст пробрался ко мне только потому, что сослался на письмо от Мильерана[83]. Пришел – никакого письма нет, только устная рекомендация от посла.
Шаромыжники думают, что улыбка придает им глубокомыслие. Они сидят, окутанные в нее с начала до конца беседы.
2 октября
Мелочи. Дети, чтоб не беспокоить Геру, обедают в ВОКСе. Приходят туда из школы. Сидят в моем кабинете (тут же и обедают, и шалят. Беспризорные! Жаль их, и трудно!).
Вечер у Динамова. А перед тем на концерте Вестминстерского хора. Я прошел за кулисы (по приглашению их регента). Весь хор встретил меня аплодисментами.
