В те дни старый полководец был один на один со своими сомнениями. Он отдавал себе отчет, что в предстоящем сражении у него под рукой, несмотря на новые данные последних исследований, оптимистично увеличившие число ополченцев до 30 тысяч, не оказывалось даже простого численного превосходства в регулярных обстрелянных войсках. Противником был полководец, о котором сам Светлейший говорил: «Мы имеем дело с Наполеоном. А таких воинов, как он, нельзя остановить без ужасной потери». Напомним, что шансы одолеть французов у стен Москвы очень скептически оценивал князь П. И. Багратион, писавший накануне приезда Кутузова все тому же графу Ростопчину: «И, Боже сохрани, если теперь мне дадут команду, способу нет. <…> Ежели бы неприятель был подальше, тогда бы мог я распорядиться, а теперь нету времени, как идти на него»⁶⁵. Князь Багратион не отвергал вероятности потери Москвы, давая советы: «Постарайтесь ризницы богатые выносить ради Бога и образа богатые, чтобы им не достались»⁶⁶. Ему же в преддверии вечности князь направил последнее письмо перед сражением: «Я так крепко уповаю на милость Бога. А ежели Ему угодно, чтобы мы погибли, стало мы грешны и сожалеть уже не должно, а надо повиноваться, ибо власть Его святая». И опять получается, что «невежественный» князь Багратион, «слепой противник ретирад», глубже всех оценил ситуацию. В этом случае нельзя не задаться вопросом: на что же рассчитывала армия, жаждавшая сражения? И тут мы сталкиваемся с тем, что, в отличие от Барклая де Толли с его поздними высказываниями, многие генералы и офицеры довольно скептически оценивали возможный результат битвы. 6 августа Ермолов писал Багратиону: «<…> Надобно противостоять до последней минуты существования каждого из нас. Одно продолжение войны есть способ вернейший восторжествовать над злодеями Отечества нашего. Боюсь, что опасность, грозя древнейшей столице, заставит прибегнуть нас к миру, но сии меры слабых и робких. Все надобно принести в жертву и радостно, когда под развалинами можно погрести врагов, ищущих гибели Отечества нашего. Благослови Бог! Умереть Россиянин должен со славою»⁶⁷. «26 августа незабвенное дело Бородинское, — делился воспоминаниями с А. И. Михайловским-Данилевским кавалерийский генерал К. А. Крейц. — Считая оное последним в своей жизни, всякий дрался, чтобы увековечить свое имя»⁶⁸. Офицер 1-го егерского полка M. M. Петров признавался: «<…> Все воины наши были храбры до озлобления, ибо не умереть, а остаться живыми в завоеванном французами Отечестве боялись»⁶⁹. В этих словах запечатлелись подлинные чувства большинства военачальников: объективная невозможность защитить Москву в их сознании была связана с гибелью России, а следовательно, с позором их дальнейшего существования. Настроение воинов русской армии, готовых вступить в последнее в своей жизни сражение у стен Москвы, и обязанности главнокомандующего перед государем и Отечеством явно не совпадали. Светлейший, как мог, оттягивал время, но сведений о фланговых армиях Чичагова и Тормасова к нему не поступало. Понеся в битве «ужасные потери», даже при благополучном результате, ему требовались подкрепления, чтобы развить успех. А подкреплений как раз и не было. Следовательно, под Бородином Кутузов знал, что при любом исходе битвы ее последствием явится отступление.

Опыт и знания полководца убеждали его в том, что «классическая» стратегия XVIII века хотя и претерпела изменения и обогатилась примерами из Наполеоновских войн, но не обесценилась революционной эпохой. Более того, взгляды на сражение Фридриха Великого теперь были актуальны, как никогда: «Никогда не давайте сражения с единственной целью победить неприятеля, а давайте их лишь для проведения определенного плана, который без такой развязки не мог бы быть осуществлен»⁷⁰. Кутузов наверняка вспоминал полководца, которого почитали и его кумир граф П. А. Румянцев-Задунайский, и бывший начальник светлейший князь Г. А. Потёмкин-Таврический. Это был Мориц Саксонский, с которым под старость у Кутузова было так много общего. Конечно, Михаил Илларионович чувствовал, что сил у него осталось немного, но теперь и для него «речь шла не о жизни, а о действии». В последних битвах Морица де Сакса вообще носили на носилках. Его «Слово против генерального сражения» не могло не приходить на ум Светлейшему перед Бородином: «Я не сторонник генеральных сражений, особенно в начале войны, и убежден, что умелый полководец может воевать без них всю жизнь. Ничто так не уменьшает нелепые притязания врага, как подобный метод ведения войны; ничто не продвигает дела лучше. Частые малые бои рассеивают силы противника, и, в конце концов, он будет вынужден отступить. Я не говорю, что, когда появляется благоприятная возможность сокрушить противника, его не надо атаковать или что не надо извлекать выгоду из его ошибок. Но я хочу сказать, что можно воевать, не оставляя ничего на волю случая. И это высшая точка совершенства полководческого искусства»⁷¹. Вспомним здесь и о советах Бернадота любой ценой избегать больших сражений. Бесконечно жаль, что Александр I не задействовал аналитический ум Кутузова при планировании военных действий в 1812 году; с возрастом у полководца остались в прошлом времена, когда он объезжал «бешеных лошадей», но память и интеллект ему не отказывали. Он бы сразу увидел погрешности и в «Записке об обороне западных границ» М. Б. Барклая де Толли и неосуществимость безграмотных затей генерала К. Ю. Фуля; в этом случае Светлейшему, может быть, и не пришлось бы отправляться на театр военных действий. «Кутузов участвовал во многих сражениях и получил уже тогда настолько опыта, что свободно мог судить о плане кампании, так и об отдаваемых ему приказаниях. <…> Ему легко было решить дело в затруднительном положении»⁷², — писал о Светлейшем довольно враждебно настроенный к нему А. Ф. Ланжерон. Конечная цель всех военных операций почему-то «всплыла» в голове у Барклая де Толли в виде победы в сражении при Цареве Займище, а в случае неудачи он почему-то уверенно рассчитывал на то, что Наполеон позволит ему беспрепятственно уйти к Калуге в обход Москвы. Так вести войну Кутузов не мог себе позволить. Он во всем искал логику: пока для него было очевидно, что генеральное сражение не даст ему «настоящей безошибочной центральной операционной линии»⁷³, откуда потом он сможет с выгодой действовать против неприятеля, идущего следом и «не отпускавшего» от себя русские войска ни на шаг. Одним словом, Кутузову на практике предстояло решить задачу из области «высшей математики» там, где его соратники, включая государя, предполагали решать «уравнения второй степени». Поразительно, что там, где основным оппонентам Кутузова — Л. Л. Беннигсену и М. Б. Барклаю де Толли — все представлялось в простейшем виде, Наполеон увидел массу сложностей: «Вообще, действия, имеющие целью прикрыть столицу или другой пункт фланговыми маневрами, требуют выделения особого корпуса и влекут за собой все невзгоды, сопряженные с раздроблением сил, при действиях против сильнейшего неприятеля. Когда после боя при Смоленске, в 1812 году, французская армия направилась прямо к Москве, генерал Кутузов прикрывал этот город последовательными маневрами, пока, прибыв в укрепленный лагерь под Можайском, не остановился и не принял сражения; проиграв его, он продолжил свой марш и прошел через Москву, попавшую в руки победителя. Если бы вместо того он отступил к Киеву, то увлек бы за собой французскую армию, но в таком случае ему пришлось бы отрядить особый корпус для прикрытия Москвы; ничто не помешало бы французам послать против этого корпуса другой, сильнейший, что заставило бы его эвакуировать эту столицу. Подобные вопросы весьма смутили бы Тюренна, Виллара, Евгения Савойского. Рассуждать догматически о том, что не проверено на опыте, — есть удел невежества. Это все равно что решать с помощью уравнений второй степени задачу из высшей математики, которая заставила бы побледнеть Лагранжа и Лапласа. Все такие вопросы из области высшей тактики суть неопределенные физико-математические задачи, которые допускают несколько решений, но только не посредством формул элементарной геометрии»⁷⁴. Наполеону, естественно, приятнее думать о том, что Кутузов дал сражение при Бородине для защиты Москвы, чем «для проведения определенного плана, который без такой развязки не мог бы быть осуществлен». Однако весь последующий ход событий указывает на то, что перед Кутузовым, по образному выражению M. H. Покровского, стояла задача «убить двух зайцев»: дать сражение «по проблемам нематериального характера» и вовремя отступить с поля битвы, сохранив армию.