Серьезным претендентом на пост главнокомандующего оказался барон Леонтий Леонтьевич Беннигсен, «длинный Кассиус», как назвал его немецкий поэт В. Гёте также за причастность к «истории 11 марта». Приятель М. И. Кутузова оставался в строю, не только избежав опалы, но и достигнув новых высот на служебном поприще. Как мы помним, в 1806 году, самовольно приняв на себя функции главнокомандующего, он сыграл «вничью» с французами в сражении под Пултуском и был утвержден Александром I в высокой должности. В начале 1807 года в битве под Прейсиш-Эйлау Беннигсен вновь не дал себя разбить, заставив Наполеона «задуматься о непрочности людских деяний». Во время этого ожесточенного кровопролития французский император уже готов был признать себя побежденным, если бы Беннигсен внезапно сам не оставил поле боя (заметим, что в 1812 году для Кутузова подобного варианта при победоносном исходе битвы Беннигсен почему-то не допускал). Александр I оказывал генералу исключительные почести, постоянно вызывая недоумение у сардинского посла Жозефа де Местра: «Но все-таки мне непереносимо видеть человека, поднявшего руку на своего повелителя и пользующегося в обществе всеми правами. Император крестил у него сына, и я не встречал ни одного человека, которому пришло бы в голову подивиться сему; вот и попробуйте что-нибудь понять у них! Нет никогда, никогда!»²¹ С самого начала Отечественной войны Беннигсен находился при Главной квартире императора в качестве военного советника, в этой роли он остался и после отъезда государя. Барклай, уставший от его критики и интриг, настоял на отъезде генерала из армии. Поразительно, однако, что войска, выказывавшие недоверие «немцу» Барклаю, при отступлении из Дорогобужа «почти взбунтовались и громогласно требовали Бениксена (так в тексте. — Л. И.)»²², даже не имевшего русского подданства и почти не знавшего русского языка. Кстати, и князь Багратион тоже носил отнюдь не русскую фамилию, что не отражалось на его популярности в войсках. Аргумент, что в 1812 году иностранная фамилия будто бы помешала Барклаю де Толли возглавить армию («в русской войне с нерусской фамилией»), следует признать надуманным. Всё объяснялось тем, на что указывал Д. В.Давыдов: «Беннигсен <…> был также весьма замечателен по своему ласковому без кротости обращению, благородству речей и степенности, свойственной лишь вождю вождей могущественной армии». В войсках явно предпочитали «старосветский дух Беннигсена» холодной сдержанности Барклая, из чего явствовало, что власть над армией следовало вверить человеку из блистательной когорты военных деятелей XVIII века — самого «оптимистического века русской истории». Уступая войска нелюбимому им Кутузову, император вынужден был признать силу уходящего поколения, которое он неудачно и преждевременно попытался заменить «новыми людьми». Генерал-адъютант Александра I граф Е. Ф. Комаровский вспоминал: «Однажды я был дежурным при Государе на Каменном острове. Князь Горчаков <…> приезжает с докладом к Императору и говорит мне: — Ах, любезный друг, какую я имею ужасную комиссию к Государю! Я избран ходатаем от всего комитета г. г. министров просить Его Величество переменить Главнокомандующего армиею и, вместо Барклая, назначить Кутузова. Ты знаешь, как Государь жалует Барклая, и что сие — собственный выбор Его величества»²³. «Публика желала этого назначения, я умываю руки», — сказал император. По мнению князя П. А. Вяземского, «как подобный отзыв не может показаться сух, странен и предосудителен, но не должно останавливаться на внешности его. Проникнув в смысл его внимательнее и глубже, отыщешь в этих словах чувство глубокой скорби и горечи. Когда был поставлен событиями вопрос „Быть или не быть России“, когда дело шло о государственной судьбе ее и, следовательно, о судьбе самого Александра, нельзя же предполагать в Государе и человеке бессознательное равнодушие и полное отсутствие чувства, врожденного в каждом, чувства сохранения. <…> Он превозмог в себе предубеждение и вверил ему судьбу России и свою судьбу, вверил единственно потому, что Россия веровала в Кутузова»²⁴. На следующий день состоялась его встреча с Кутузовым. К сожалению, мы не знаем, как долго продолжалась прощальная аудиенция и о чем говорил тогда государь со своим подданным, но не могли же они расстаться молча? Со стороны императора это было бы совершенно безответственно. Начнем с того, что, согласно письму H. M. Лонгинова, это была уже не первая их встреча: «Вся публика кричала Кутузова послать. Кутузов был здесь и трактован как всякий офицер, несмотря на прошлую кампанию и мир с турками, коих даже и слова не сказано ему по приезде Государя, пока, наконец, он сам не стал требовать объяснения, дурно, хорошо ли он сделал, и что он желает знать мнение Государя. Тут и сторговались с ним выбрать княжеский титул или жене портрет! <…> Даже когда Отечество стало на краю гибели, Государь даже и не начинал говорить с ним про войну. Кутузов сам почел обязанностию говорить о том и доказал, что план (Фуля) был самый необдуманный и войска были расположены не по военным правилам, а более похожи на кордоны против чумы»²⁵. Таким образом, Кутузов уже знал об оборонительной системе ведения войны, которая по плану (ни о каких других планах государь ему не говорил!!!) должна была завершиться на Двине. В этом убеждает и Записка Барклая де Толли об обороне западных границ от апреля 1810 года, где Западная Двина названа «навсегда конечным рубежом» отступления. Однако неприятель находился уже в Смоленской губернии. Здесь уместно обратить внимание на ошибку, которую допускали современники, а вслед за ними и историки. «Наконец, когда дело зашло и за Смоленск — нечего делать, надобно послать Кутузова, поправить то, что уже близко к разрушению», — возмущенно писал в письме графу С. Р. Воронцову H. M. Лонгинов. Вот что сообщал великой княгине Екатерине Павловне государь: «Когда Барклай, как нарочно, делал глупость за глупостью под Смоленском, мне не оставалось ничего иного, как уступить общему мнению — и я назначил Кутузова». Но, как правильно заметил А. Г. Тартаковский, Смоленск был сдан 6 августа, а рескрипт Кутузову датирован 8 августа, следовательно, государь принял решение о назначении Кутузова, еще не зная об исходе Смоленского сражения. В этой ситуации вопрос о защите Москвы, по-видимому, еще не приобрел актуальности, потому что ни государь, ни Кутузов не располагали сведениями о том, что после оставления города обе армии двинулись по прямой дороге к древней столице. Вероятно, Кутузов произнес фразу, которую повторил в тот вечер в гостях у своих родственников, «если застанет наши войска еще в Смоленске, то не впустит Наполеона в пределы России» (то есть далее Смоленска. — Л. И.), иными словами тема защиты Москвы в разговоре если и возникала, то весьма не конкретно. Впоследствии император, отвечая на одно из писем Барклая, апеллировал к его памяти, призывая вспомнить, сколько раз в разговорах допускалась вероятность сдачи Москвы и даже Петербурга. Возможность сдачи Петербурга (перед войной да и в начале боевых действий предполагалось, что ему угрожает большая опасность, чем Москве) обсуждалась в синхронной переписке с Ж. Б. Бернадотом. В этом же ключе эта тема могла возникнуть в разговоре с Кутузовым, который, вопреки всему, был очень конкретным человеком; он жил по пословице «давши слово — держись, не давши — крепись». Он был конкретен в 1805 году, когда обещал «я погребу кости в Венгрии», но именно в Венгрии после соединения сил. Он обещал разбить армию великого визиря в 1811 году, и он ее не только разбил, но уничтожил. После оставления Москвы он пообещал поселянам, с ужасом смотревшим на пламя московского пожара, «проломать» Наполеону голову (не победить в сражении, а именно «проломать голову», то есть, как говорится, «нанести увечье, не совместимое с жизнью»), что и выполнил. Теперь он обещал, что «неприятель не иначе вступит в Москву как по его мертвому трупу», но при условии, что он «застанет наши войска еще в Смоленске», а это условие было очень важным, и, судя по всему, император принял его к сведению, в противном случае он мог просто сместить Кутузова. Из разговора с государем полководец вынес определенное решение, что ставка сделана на затяжной характер войны и «сбережение армии».