Из всего того, что мы уже знаем, следует, что Кутузов не производит впечатление человека, не смевшего подать голос в ответственную минуту. Почему бы он вдруг стал молчать накануне битвы при Аустерлице? Здесь мы имеем слово Александра против слова Кутузова. Александр был слишком заинтересован в том, чтобы сложить часть своей вины на полководца. Кутузов действительно оказался в ситуации, когда он вышел в поле сражаться не как главнокомандующий, а как солдат. Мы можем представить себе его душевное состояние в эти тяжелые для него дни. Совершенно очевидно, что генерал после труднейшего марша от Браунау к Ольмюцу подвергался насмешкам и оскорбительным замечаниям со стороны государя и его свиты, состоявшей из молодых несведущих, но весьма самоуверенных людей. На наш взгляд, трех перечисленных примеров вполне достаточно, чтобы понять, что полководец был потрясен и подавлен предвзятым и неуважительным отношением к себе: «Кутузов, испрашивая приказания Государя относительно движения армии, получил ответ: „вас это не касается!“»; «Кутузов не соглашался на бой. Возвратившийся князь улыбнулся. Кутузов сказал: „Что ты улыбаешься, молодой человек! Не думаешь ли, что трусость удерживает меня от сражения? Мои лета и мои раны за меня говорят“. С этими словами он вышел из совета»; Кутузов представлял, чтобы ретироваться к подходящим корпусам Эссена и Беннигсена и, соединившись с ними, тогда дать баталию. Государь сказал ему: «Видно, это не бегущих турок и поляков поражать, а здесь ваше мужество притупляется». Может ли выполнять свои обязанности человек, когда его оскорбляют? Один из наших авторов высказал суждение, что Кутузову следовало отказаться от командования. Тогда, по мнению автора, он хотя бы сохранил доброе имя. Как, оказывается, легко сохранить свое доброе имя! Отказаться от командования армией и ждать результатов битвы где-нибудь неподалеку, чтобы потом вернуться и заявить: «Вот видите, я же вас предупреждал». И это в истории называлось бы добрым именем? Пытался ли кто представить себе, что мог сделать Кутузов в той ситуации? Сложить с себя командование и уехать? Почему? Потому что он был уверен, что завтра армию ждет поражение? Разве для Кутузова это могло быть основанием для того, чтобы удалиться с поля битвы, оставив там войска, своего зятя Фердинанда Тизенгаузена, молодого государя, внука Екатерины Великой? Он должен был разделить судьбу армии, какой бы горькой она ни оказалась. Он должен был сохранять остатки своей власти для того, чтобы, если получится, хоть что-то исправить на месте. Он выбрал для себя единственно возможную линию поведения, действительно очень невыгодную в глазах потомков: если не побеждать, то, по крайней мере, спасать.

С самого начала Кутузов прекрасно понимал, что, невзирая на то, что у Наполеона сейчас меньше сил, чем у союзников, он соберет свои корпуса раньше, чем подоспеет армия эрцгерцога Карла из Италии. Без главных сил австрийцев он вообще не намерен был принимать генеральное сражение, где австрийцев было в пять раз меньше, чем русских солдат. Полководец был уверен в необходимости выждать, пока в войну вступит Пруссия, в чем в то время он сильно сомневался. Кутузов все больше и больше убеждался, что для его противника губительной была война «на измор». Отступая в Венгрию, он принудил бы Наполеона еще больше растянуть свои коммуникации. Армия французов, существовавшая реквизициями, голодала в большей степени, чем союзники. Со своей стороны, французский император стремился разбить союзную армию до подхода подкреплений. С этой целью он прибег к знаменитому «коварству», которого так опасался Александр I накануне похода. Прежде всего, он стал отводить свои войска навстречу корпусам, которые двигались к нему на соединение. Он предполагал, что сражение должно произойти на. Аустерлицком поле, причем союзники попытаются обойти правый фланг его армии, чтобы отрезать ее от Вены. В этом его убедили лазутчики. Кутузов понимал, что противнику нужна полная победа над союзниками, которые, по его убеждениям и взглядам, «слишком много вверяли случаю, решая судьбу в одном сражении». План Наполеона был прост: прорвать фронт обороны союзников в районе Праценских высот. «Если русские покинут Праценские высоты для обхода справа, они погибнут безвозвратно», — объяснял он. В русском лагере заботы были иные. Генерал-адъютант князь П. П. Долгоруков приехал на передовые посты, чтобы увидеть, по какой дороге отступают французы. В Главной квартире союзников царил оптимизм: там были уверены, что неприятель настроен на отступление. «Боялись, что Наполеон не примет сражения, и торопились составлять диспозицию», — писал А. И. Михайловский-Данилевский. Атаковать неприятеля намеревались пятью колоннами. Диспозиция была полностью закончена поздним вечером накануне сражения. В полночь начальники колонн собрались у Кутузова, который объявил: «Завтра в семь часов атакуем неприятеля в нынешней его позиции». Потом говорил лишь один генерал Вейротер, «успокоивший» присутствующих, что как раз в прошлом году он маневрировал между Брюнном и Аустерлицем, поэтому он прекрасно знает эту местность. Правда, его помощник, полковник граф Бубна, несколько снизил впечатление об осведомленности Вейротера замечанием: «Не наделайте только опять таких ошибок, как на прошлогодних маневрах». Кутузов сохранял молчание, генералы вскоре разошлись, оставив адъютантов для получения русского перевода диспозиции, которую перевел ученик Кутузова майор К. Ф. Толь. «Когда австрийский генерал Вейротер принес Кутузову для подписания диспозицию к бою, то сей сказал князю Волконскому: „Ты знаешь, что я баталии не хочу давать, потому что она не может быть нам выгодна, но они сего требуют, так я подписываю“»⁹⁶.

Итак, 20 ноября в восьмом часу утра первые три колонны союзников отправились в обход правого крыла французов. Там, в районе Тельница, вскоре загремели первые выстрелы: войска Буксгевдена вступили в упорную схватку с войсками маршала Даву, притягивая к себе колонны Дохтурова, Ланжерона, Пржибышевского. Четвертая колонна генерала Коловрата состояла из отряда Милорадовича, куда входили полки Малороссийский гренадерский, Смоленский, Апшеронский, Новгородский мушкетерские и 15 австрийских батальонов, состоявших из новобранцев. Кутузов с самого рассвета находился при четвертой колонне, которая должна была двигаться следом за третьей. По диспозиции давно уже следовало идти вперед, но Кутузов продолжал стоять с войсками неподвижно, чувствуя, что в его руках находится ключ позиции. В девятом часу подъехали Александр I и Франц I в сопровождении многолюдной свиты. Государь, как всегда, был в сопровождении молодых друзей: графа П. А. Строганова, князя А. П. Чарторыйского, H. H. Новосильцева. Здесь же был и генерал А. А. Аракчеев. Увидев, что русские ружья по-прежнему составлены в козлах, император подъехал к Кутузову и спросил его: «Михайло Ларионович! Почему не идете вы вперед?» — «Я поджидаю, — отвечал Кутузов, — чтобы все войска колонны пособрались». Тогда император сказал ему снова с насмешкой: «Ведь мы не на Царицыном лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки». Кутузов ответил резко: «Государь, потому-то я и не начинаю, что мы не на Царицыном лугу. Впрочем, если прикажете!» Этот диалог в присутствии многих людей говорит сам за себя. Что еще должен был сказать государю М. И. Кутузов, чтобы тот, наконец, его понял? Очевидно, что ни один полководец не смог бы в те далекие дни отклонить Александра I от намерения вступить в сражение. Если Кутузова современники называли «упрямым стариком», то о царе Наполеон как-то сказал собеседнику: «Ваш Александр — упрям, как мул». В этой сцене, ставшей почти хрестоматийной, присутствуют два человека, которые, судя по всему, безуспешно препираются не в первый раз. По другой версии, еще до солнечного восхода император Александр, сопровождаемый Кутузовым, успел подъехать к бивуаку бригады генерала Берга (четвертой колонны). Они сошли с лошадей и грелись у огня. «Что, твои ружья заряжены?» — спросил государь у Берга. Когда генерал Берг ответил, что нет, государь приказал заряжать ружья. Из этих слов генерал Берг впервые узнал, что в тот день предстояло дело⁹⁷. Наконец войско встало в ружье и вперед отправили авангард. Только что Милорадович успел крикнуть своим апшеронцам: «Ребята! Вам не первую деревню брать!» — как битва приняла неожиданный для государя оборот. Милорадович миновал с авангардом селение Працен, как увидел надвигавшиеся на Праценские высоты колонны французов. Два батальона Новгородского полка кинулись назад, сломав строй батальона Апшеронского полка, и пронеслись мимо императора Александра, не слыша его слов. В это же время четвертая колонна была атакована французами с фронта и с флангов. Для Кутузова было совершенно очевидно, что неприятель стремится рассечь русскую армию на две части, разорвав фронт в центре. Меры надо было принимать немедленно. Кутузов понесся на лошади вперед вместе с полками авангарда, чтобы устроить оборону, и получил в это время пулевую рану в щеку. Государь послал к нему лейб-медика Виллие, но полководец, зажав рану платком, крикнул врачу, как будто в продолжение разговора о «Царицыном лугу»: «Поблагодари Государя и доложи, что моя рана не опасна, но смертельная рана вот где!» При этих словах он указал на французов, атаковавших со всех сторон. «Неприятели были так близко, что Кутузов мог видеть лица их. Облитый кровью, под пулями отдавал он приказания, слабо внимаемые в суматохе»⁹⁸. Кутузову удалось кое-как остановить отрезанные от второй колонны Фанагорийский и Ряжский полки и приказать генерал-майору С. М. Каменскому 1-му попытаться вытеснить французов с Праценских высот. Рядом с Кутузовым австрийский генерал Юрчек был сражен пулей наповал, были ранены шеф Малороссийского гренадерского полка Берг и шеф Новгородского гренадерского полка Репнинский. В это же самое время получил смертельное ранение в грудь любимый зять Кутузова Ф. И. Тизенгаузен. Ф. Н. Глинка писал, что граф Тизенгаузен стремился в самые опасные места (как когда-то в его возрасте и Михаил Илларионович). Раненый «Фердинант», как называл его Кутузов, упал с лошади. Милорадович послал к нему своего адъютанта с несколькими рядовыми. Но как только его подняли на ружья, пытаясь вынести с места боя, началась атака французов, которые опрокинули два Новгородских и один Апшеронский батальоны. Сильнейший огонь заставил их оставить графа. Французы захватили раненого, сорвали с него аксельбанты, орден и стали бить прикладами. С воинами Фанагорийского и Ряжского полков Михаил Илларионович оттеснил французов и сам вынес из боя полумертвого «Фердинанта», который «умер после трехдневных страданий». «Такова участь смелых! — рассуждал адъютант Милорадовича Ф. Н. Глинка, на глазах которого произошла эта семейная трагедия. — Что значит знатность рода? Что пышность и величие? Пустой звук слов — смерть не страшится их. Зять Главнокомандующего во цвете юных лет, обласканный счастьем, пал от пули так же, как простой воин»⁹⁹. Кутузов пытался остановить наступление колонны Буксгевдена, чтобы закрыть брешь, образовавшуюся во фронте союзников, но тот не выполнил приказ Кутузова, сославшись на диспозицию, что, естественно, усугубило катастрофу. «До конечного поражения четвертой колонны Император находился при ней. Подле него ранило картечью лошадь Виллие; находившуюся саженях в тридцати позади Государя заводную лошадь убило гранатой; в двух шагах перед ним упало ядро и осыпало его землей. Смятение во время боя было так велико, что находившиеся при Императоре Александре лица потеряли его из виду, рассеялись в различные стороны и присоединились к нему уже ночью, а некоторые через день, даже через два. Поэтому в продолжение большей части сражения при Государе находились только лейб-медик Виллие, берейтор Ене, конюший и два казака. Майор Толь следовал верхом с бегущими войсками четвертой колонны и немало удивился, увидев в некотором расстоянии Императора, который ехал по полю в сопровождении Виллие и берейтора Ене. Толь не посмел приблизиться к Государю, но ему казалось опасным оставлять его почти одного, и он не терял из виду всадников, провожая их издали. Уже в течение четырех дней, со времени дела при Вишау, Александру нездоровилось; теперь же он почувствовал такое расстройство физическое и нравственное, что не мог ехать дальше. Он слез с лошади, сел под деревом на землю, закрыл лицо платком и залился слезами; резкий и внезапный переход от недавних победоносных надежд к последовавшим затем потрясающим событиям был, конечно, весьма горек. Спутники Государя в смущении стояли подле. Тогда Толь подъехал, слез с лошади и присоединился к ним. Видя продолжавшуюся горесть Государя, Толь, после некоторого колебания, подошел и старался утешить и ободрить своего монарха. Александр выслушал Толя, отер слезы, встал, молча обнял его, сел на лошадь и поехал далее к Годьежицу. Здесь Государь случайно встретился с Кутузовым <…>»¹⁰⁰. Михаил Илларионович обладал поразительной выдержкой: он обсудил с императором возможные последствия проигранного сражения, будущие действия русской армии, после чего государь в сопровождении свиты отправился отдыхать в местечко Чейч. В то же утро в избе австрийского крестьянина безутешно рыдал Кутузов. Он оплакивал все сразу: и своего зятя, и проигранное сражение, явившееся следствием того обидного пренебрежения, с которым он столкнулся после приезда к армии любимого внука Екатерины. В тот же день «Кутузов на привале подъехал к разложенным огням; ездовой, как обыкновенно, приготовил ему скамейку; разных полков офицеры столпились вокруг него с любопытством. Он посмотрел на часы и, помедля немного, сказал: „Господа, вы молоды, еще успеете отплатить французам, но я стар и Бог весть доведется ли мне ратовать против них, а поношение за Аустерлиц падет на меня невинно… Вмешательство цесарцев превратило все дело в гущу“. Лицо его было мрачно, он замолчал, грея руки и потирая их над огнем. Скоро доложили, что неприятель сближается, и он приказал подать лошадь»¹⁰¹. Ни Кутузов, ни собравшиеся вокруг офицеры не представляли себе будущего. Они не думали о том, что через семь лет вот так же поздней осенью, в ноябре, но уже в 1812 году победоносный главнокомандующий светлейший князь Голенищев-Кутузов-Смоленский, «обратив Наполеонову армию в нестройные, безоружные толпы одурелых людей», подойдет к костру, чтобы выпить чаю с генералом Н. И. Лавровым. «Тут же кирасиры сошли с лошадей, стали в кружок и составили из знамен (трофейных. — Л. И.) навес в виде шатра. Кто-то из офицеров, подойдя к знаменам, стал читать надписи на одном из них, вслух все те сражения, в которых отличился полк, которому принадлежало знамя, и в числе прочих побед прочел: „Аустерлиц!“ — „Что там? — спросил Кутузов. — Аустерлиц? Да, правда! Жарко было под Аустерлицем! Но омываю руки мои пред всем войском: неповинны они в крови аустерлицкой!“»¹⁰². По словам генерала M. E. Храповицкого, переданным А. И. Михайловским-Данилевским, старый фельдмаршал сказал офицерам лейб-гвардии Измайловского полка: «Господа! Вы молоды; переживете меня и будете слышать рассказы о наших войнах. После всего, что совершается теперь, одной выигранной мною победой, или одной понесенной мною неудачей больше или меньше, все равно для моей славы, но вспомните: я не виноват в Аустерлицком сражении»¹⁰³.