Еще более развернутое суждение по поводу необычной ситуации, сложившейся под Аустерлицем, представил С. М. Соловьев: «По мнению Чарторыйского, если бы „Кутузов был предоставлен самому себе, не стеснялся присутствием Государя, то, отличаясь прозорливостью, он стал бы избегать сражения до вступления Пруссии в коалицию. Таково было именно мнение Кутузова. В интересах Бонапарта было не терять времени, в наших интересах — длить время; он имел все причины желать решительного сражения, союзники — все причины избегать его. Надобно было утомлять неприятеля частыми битвами, не вводя в бой главные силы, идти в Венгрию и войти в сношение с нетронутыми австрийскими корпусами“. Итак, Чарторыйский указывает нам человека, по мнению которого, не должно было давать сражения под Аустерлицем: этот человек был главнокомандующий Кутузов, и мнение главнокомандующего не было принято! Зачем же он после того оставался главнокомандующим? Сам император Александр оставил нам свидетельство, почему мнение главнокомандующего не было принято: „Я был молод и неопытен; Кутузов говорил мне, что нам надо было действовать иначе. Но ему следовало быть настойчивее“. Вина, следовательно, на Кутузове, который ненастойчиво проводил свое мнение и тем обнаружил недостаток гражданского мужества. <…> Этой неискренности под Аустерлицем приписывали последующее нерасположение императора к Кутузову. Но имеем ли мы право предположить у Кутузова в такой степени недостаток гражданского мужества? Действительно ли он не настаивал на своем мнении из нежелания, из страха противоречить Государю, желавшему сражения?
Подобно эрцгерцогу Карлу, Кутузов не рассчитывал на успех при встрече с Наполеоном; но как не встретиться? Трудность решения этого вопроса понимал лучше других Кутузов, знавший, что в интересах Наполеона именно дать сражение, и знавший, как трудно заставить Наполеона отказаться от своего желания в пользу врагов. Отклониться от решительной битвы, когда такой полководец, как Наполеон, ее хочет, трудно, невозможно; надобно отступить, но для этого надобно иметь план отступления, надобно знать, куда отступать, с какими средствами и какие средства можно найти в стране, куда будет направлено отступление. Отступать в Венгрию: но что такое Венгрия? Не надобно забывать, что русский главнокомандующий был в чужой стране, ходил ощупью, впотьмах; начальником штаба был у него австрийский полковник Вейротер, потому что хорошо знал местность; австрийцы своими искусными соображениями уже заморили голодом русское войско в Моравии; лучше ли будет в Венгрии? И главное: хотели ли австрийцы отступления, продления войны? Они этого не хотели; они были утомлены войной во всех отношениях и так или иначе желали ее окончания. <…> Австрийцы желали решительного сражения и надеялись на его успех: действия русских войск при Дюрренштейне и Шенграбене служили основанием этой надежде. Но теперь легко представить положение императора Александра, русского главнокомандующего и всех русских: австрийцы желают сражения; русские, пришедшие к ним на помощь, русские, знаменитые своей храбростью, вдруг станут уклоняться от битвы, требовать отступления, обнаружат трусость перед Наполеоном! Всякий должен чувствовать, что в таком положении ничего подобного нельзя было требовать от Александра и окружавших его; нельзя было требовать от них ни малейшего сомнения, колебания; и здесь, в этом положении перед австрийцами, желающими сражения, основание того воинственного задора, за который так щедро теперь упрекают императора Александра и его приближенных. Всякий должен чувствовать, что Кутузов также не мог настаивать на уклонении от сражения, на отступлении, ибо видел, что на устах каждого русского готовый ответ: „Да ведь это позор для нас; и войско упадет духом, если заставить его отступать“. Наконец, надобно прибавить и сильную физическую причину, заставлявшую спешить со сражением: голод. Есть известие, что солдаты по два дня не ели <…>»91.
Следует отметить, что далеко не все современники полагали, что Кутузову не хватило твердости настаивать на своем мнении. И. Бутовский в воспоминаниях о М. И. Кутузове пишет о совете в Ольмюце: «В Военном совете почти все изъявили желание обратиться на неприятеля. Кутузов был противного мнения: он объявил, что затрагивать Наполеона еще рано, и предложил отступать. Его спросили, где же предполагает он дать ему отпор? Кутузов отвечал: „Где соединюсь с Беннигсеном и пруссаками; чем далее завлечем Наполеона, тем будет он слабее, отдалится от своих резервов и там, в глубине Галиции, я погребу кости французов“»92. Другой современник Кутузова, как и он, преданный сторонник Екатерины II, Л. Н. Энгельгардт довольно подробно описывает обстоятельства, в которых оказался Кутузов накануне Аустерлицкой битвы: «Кутузов представлял Государю, что как Наполеонова армия еще не вся собралась и гораздо слабее австро-российской, то и должно воспользоваться и атаковать немедленно, но Государь сказал, что он дал слово гвардии без нее не сражаться; когда же гвардия присоединилась, то уже армия Наполеона была в превосходных силах; почему Кутузов представлял, чтобы ретироваться к подходящим корпусам Эссена и Беннигсена и, соединившись с ними, тогда дать баталию. Государь сказал ему: „Видно, это не бегущих турок и поляков поражать, а здесь ваше мужество притупляется“. — „Государь, — сказал Кутузов, — извольте сами располагать атакою, а что я не трус, вы сами изволите усмотреть, что я буду сражаться как солдат, а как генерал отказываюсь“»93. Далее Л. Н. Энгельгардт сообщает: «На другой день прибытия Государя Наполеон прислал поздравить его с прибытием к армии и просил личного свидания, но Государь послал вместо себя своего генерал-адъютанта князя Долгорукого; Наполеон предлагал сделать мир с Австриек) на выгодных для нее условиях; но князь Долгорукий, как молодой человек, отверг оный и в запальчивости много наговорил неприятного Наполеону, который сказал: „Скажите Его Величеству, что с соболезнованием принужден продолжать войну“. 20 ноября была несчастная и постыдная Аустерлицкая баталия, где наши войска претерпели столь сильное поражение, что надолго потеряли тот дух, который их делал непобедимыми. <…> Государь требовал от Кутузова рапорта о баталии Аустерлицкой, но тот отвечал: „Вы сами распоряжались войсками, я не имел ни малейшего в том участия; я завишу от воли Вашего Величества, но честь моя дороже жизни“»94. Так, С. Н. Глинка, собиравший сведения о событиях, современником которых являлся, рассказывал в Записках следующее: «В первых параграфах второй части военных записок Монтекукули сказано, что если ожидать переговорщика, то на передовой цепи отдавать приказ, чтобы все часовые кричали, что они изнурены голодом, усталостью и готовы бежать. Наполеон помнил и привел в действие это правило. Молодой князь-переговорщик (князь Петр Петрович Долгоруков. — Л. И.) забыл его. Едва показался он, вдруг раздались громкие восклицания часовых французских: „Куда нас ведет этот император! Он хочет нас переморить с голода и холода! Мы сдадимся, мы разбежимся!“ Князь был умен, но тут не спохватлив. Приняв за чистые деньги ложные возгласы, наш переговорщик представился Наполеону в виде властительного диктатора. Тогда судьба не давала еще Наполеону тех грозных уроков, которые свели его на скалу Елены; тогда чело счастливца обвилось блестящими лучами славы. <…> Как будто забыв и это, князь кичливо укорял его в нарушении договора и занятии Неаполя. Закипел досадой Наполеон, гневной рукой накинул на голову шляпу и гордо сказал: „Так будем же сражаться!“ На обратном пути встретил и провожал князя тот же ложный крик на передовой цепи, и он передал его за подлинный отголосок негодования. Собран был военный совет. Кутузов представлял, что должно пообождать, что мы стоим под стенами Ольмюца, что к нам подходят наши войска. „Правда, — прибавил он, — мы терпим недостаток в продовольствии, но его терпят также и французы“. По этим и другим соображениям Кутузов не соглашался на бой. Возвратившийся князь улыбнулся. Кутузов сказал: „Что ты улыбаешься, молодой человек! Не думаешь ли, что трусость удерживает меня от сражения? Мои лета и мои раны за меня говорят“. С этими словами он вышел из совета. Часа в четыре Государь посетил Кутузова. Сражение было отменено. Михаил Илларионович бросился к ногам императора и сказал: „Государь! Вы спасаете славу России“. К несчастью, произошло недоумение между союзниками. Ночь, сменившая день, переменила и обстоятельства. На другой день Кутузову доставлен был план битвы. „Не соглашаюсь! — воскликнул он. — Это план Наполеона“. <…> Неудачу Аустерлицкую, эту первую попытку русских против Наполеона, целые столетия отмежевали от нашего времени. Как искры, мимолетные победы сверкали и угасали на полях ратных. Но потомство не забудет, что Александр не возбранил Кутузову напечатать во всеобщее сведение, что „по причине личного присутствия Государя не отдает он отчета в Аустерлицком сражении“»95.
